Единым росчерком пера

В основу рассказа лег реальный исторический факт

Темнело. Устало прильнув седой головой к маленькой подушке, Екатерина полулежала на мягкой софе, обложенная атласными пуфиками, нежно ласкавшими ее сухую старческую кожу. Поспешно сдернутый тяжелый от обилия пудры парик лежал рядом, красивая, но жутко неудобная обувь, избавив от мучений усталые ноги, тоже валялись где-то на полу.
Как же быстро она стала уставать в последние годы!!! В молодости она легко успевала за половину одного дня сделать в три раза больше, чем нынче успевает за два. И при этом усталость совсем не одолевала ее, а наоборот, оставались еще силы на то, чтобы все ночи напролет предаваться безумному веселью. А теперь… Годы брали свое, деться от этого было некуда. И эта мысль вызывала в душе всесильной императрицы великой империи необъяснимое, но горькое чувство.
Шаркая туфлями, вошел Безбородько, маленький, как всегда плохо бритый (такой внешний вид прощался только ему), без парика, непричесанный, в растрепанном мундире и в спущенных чулках, так что в полутьме складывалось впечатление, что его короткие толстые ножки покрылись глубокими морщинами.
При звуке его шагов, императрица села, но принимать положенную ей величественную позу не стала. К чему? Канцлер тоже, не особо соблюдая этикет, присел на краешек дивана и аккуратно положил на колени объемистую папку битком набитую бумагами.
— Итак, Ваше Величество, — не прибегая к помощи мудрых подводок, Канцлер сразу же перешел к причине своего визита, – подписи требуют сразу несколько важных документов… — Безбородько подвинул ближе к Екатерине маленький столик с перьями и чернильницей. – Прежде всего, указ об…
— Давай начнем с чего-нибудь не такого важного. Есть такое?
Безбородько на минуту замолчал, старательно перебирая в памяти список подготовленных для рассмотрения бумаг. Хотя это было не к чему. Он заранее знал, что императрица изъявит желание начать с пустяка – такая уж в последние годы у нее сложилась традиция – и потому, канцлер к каждому своему визиту специально готовил такие пустяки.
— Что ж. – Для виду почесав лысеющий затылок, согласился канцлер. – Есть такие вопросы.
— Например. – Не в силах бороться с усталостью, которая всей своей тяжестью навалилась на ее одряхлевшее тело, Екатерина снова откинулась на подушки.
— Например, опять целая куча прошений от французских офицеров.
Безбородько протянул императрице ворох бумаг разного размера, испещренных разным подчерком, написанных на разных языках, но совершенно одинакового содержания. Екатерина вздохнула. Ох уж эти французские офицеры. С тех пор как в далекой Франции взбунтовавшийся народ отправил всю королевскую семью на гильотину, бежавшие из родных мест французские военные стали для России сущим бедствием. Хотя, поначалу русской армии, обескровленной в семилетней войне с Пруссией и бесконечных стычках с Турцией, французское пополнение пришлось весьма кстати. Но со временем поток желающих присягнуть на верность России стал настолько велик, что ни одна армия мира не смогла бы принять всех их в свои ряды. К тому же, на войне, в большинстве своем гибнут младшие офицеры, и именно их нехватка ощущалась теперь в российской армии. А из взбунтовавшейся Франции бежали, в основном, старшие чины, чьи заслуги перед рухнувшей монархией не позволяли надеяться на прощение новой власти.
Вот и пришлось Екатерине подписать тот самый злосчастный указ, при чтении которого у французов на глазах наворачивались слезы. Служить разжалованным на два чина, словно провинившийся пропойца!!! Да где это видано? Но родина была далеко, и все, что было с ней связано осталось в прошлом. В том числе авторитет, стабильные доходы и семейные капиталы. Жить нужно было здесь и сейчас, а в чужой стране на все нужны были деньги, причем немалы.
И французские дворяне-офицеры, утирая слезы и забывая о гордости, писали на имя императрицы прошения о приеме в русскую армию на два чина ниже. А Екатерина, беря в руки эти прошения, обжигала себе пальцы, столько боли таило в себе каждое слово, столько слез впитала в себя эта бумага.
— Много на этот раз? – Екатерина, не читая подаваемых бумаг, выводила внизу листа свои вензеля.
— Как обычно. – Вяло отреагировал Безбородько, но уже в следующий миг, протянув очередное прошение, замер в нерешительности. – Только вот один…
— Что? – Бровь Екатерины выгнулась изящной дугой, замерев в любопытном ожидании.
— Некий… Как же… Наполеон Бонапарте, артиллерист, набрался смелости или наглости, уж и не знаю, как сказать, и подал прошение о том, чтобы для него было сделано исключение.
Она не поверила своим ушам. Неужели этот несчастный офицеришка, изгнанный с Родины, не имеющий ни угла, ни средств к существованию, возомнил о себе Бог знает что. Полковники и даже генералы, смиренно опустив головы, решили подчиниться судьбе и принять волю императрицы так, как это подобает настоящему верноподданному. А этот что, особенный? Да, таких наглецов еще поискать надо!
Но вспыхнувший поначалу гнев тут же сменился в душе Екатерины одобрением и даже некоторой симпатией к виновнику этого маленького переполоха. «Шальной императрице», как за глаза называли ее придворные, всегда были по нраву подобные гордецы…
Екатерина приняла от Безбородько бумагу и наскоро пробежала по ней воспаленными глазами. То, что она прочитала, ей понравилось. Прошение было составлено без особых затей и витиеватых изысков, которыми сплошь изобиловали бумаги других офицеров, все мысли излагались предельно лаконично и четко, но вместе с тем с таким изяществом, так красиво, что, дочитав до конца, хотелось начать сначала. «Хм, однако, малый то не промах. – Думала Екатерина, ласково поглаживая кончиком пера наморщенный лоб. – И сколько в нем честолюбия, амбиций. Такой может далеко пойти».
Императрица, решительно подняла руку, чтобы завизировать документ, удивленный канцлер поспешил подставить ей чернильницу, и через секунду черное острие прикоснулось к бумаге. Безбородько приготовил прибор для просушки, но знакомого скрежета пера не последовало. Екатерина задумалась… На какое то мимолетное мгновение….
И в этот момент будущее всей Европы, всего мира замерло в ожидании решения, которое могло изменить миллионы судеб. Пушки умолкли, призвав к тому же ружья и пистолеты, дабы сохранить тишину, в которой мерно текли раздумья великой Императрицы. Полки замерли на марше. Перестав чеканить шаг, застыли в надежде сотни тысячи солдат. Готовые повернуть своих коней вспять, ждали кавалеристы. Высокомерный Победитель-Париж, забыв про гордость, повернул свою каменную голову в сторону далекого Санкт-Петербурга и с надеждой взирал в сторону Северной Пальмиры. Беспечная, ветреная танцовщица Вена, забыв о развлечениях, прислушиваясь, с трепетом ждала известий с берегов Невы. Затаив дыхание, ждала старушка Москва, и ее взор озарялся отблесками возможного пожара, которого может еще и не случиться, если… Притихнув, сжавшись в маленький комочек, терзалось в ожидании искрящееся веселой зеленью Бородинское поле, которому так не хотелось быть вытоптанным солдатским сапогом, взрытым пушечными ядрами и пропитаться реками крови, покрыться горами трупов. Смиренно опустив головы, ждал Мадрид, Аустерлиц, Смоленск, Ватерлоо… Среди рокота ревущих волн спокойно, терпеливо ждал остров Святой Елены… Замер весь земной шар.
Но через секунду все снова ожило, завертелось, закружилось, заспешило, даже не зная, что в эту молниеносно промелькнувшую частичку необъятной вечности уже решилась судьба целого мира.
Екатерина отложила перо, так и не поставив своей подписи под прошением никому неизвестного артиллериста Наполеона Бонапарта. «Пожалуй, сделаешь исключение одному, — подумала она, — потом устанешь отклонять прошения остальных». И вся земля, ухнув протяжным стоном, обреченно зашагала навстречу неизбежному. Зарокотали пушки, защелкали ружья, реки солдат потекли по пыльным дорогам, орды драгун понеслись по зеленым полям.
А великая императрица сменила позу, откинула подальше соблазняющие своей мягкостью и оттого мешающие работать атласные пуфики, и уселась поудобнее:
— Что ж, хватит, пожалуй, всякой ерундой заниматься. Перейдем к важным делам.