Белый город — застывший блюз

Солнечным февральским днем мне позвонила знакомая и предложила прогуляться. Я отправилась к ней переулками через весь город. Шлось мне легко, под ногами поскрипывал снег — большая редкость в нашем южном городке.
Знакомая жила в районе Мойнак, рукой подать до соленого озера. Туда-то мы с ней и отправились, упаковавшись в куртки и шапки, как полярники на зимовку в белое безмолвие.
Своеобразный, но привычный для жителей Евпатории, перестук трамвая тревожил слух, очарованный белоснежной тишиной. Там, за рельсами, начиналась совсем другая жизнь, постепенно возникал иной мир.
По белому чистому полотну снега тянулись провалы следов. След в след, шаг в шаг, по колено в белом, сухом, потрескивающем, как альпинисты по снежному насту, мы шли и шли… но вдруг, подняв глаза, увидели, что граница двух миров давно пересечена. Затихает в отдалении грохот трамвая, где-то там остались многоэтажки и городская суета на шумных улицах, а здесь…
Вот оно, первозданное безмолвие, одноэтажные домики и только легкое поскрипывание снега под ногами.
Все дальше уводит утоптанная кем-то тропинка. Отлаяли дворовые собаки, исчезают из поля зрения последние заборы, а впереди текучая зыбь озера. Бегут по поверхности легкие волны, еле слышно касаясь прибрежного песка. Тянется вдоль озера белая, блестящая на солнце тропинка. Тычутся волны в белую накипь соли, будто кто-то специально разбросал вдоль берега ее комья.
А тропинка бежит все дальше, отделяя блестящее и текучее от белого и застывшего.
Ветер гонит озерные волны на юг — к морю. А белые барханчики барашками застыли на ровном снежном полотне, кольцами руна — на север; будто гнал их пересмешник-ветер прочь от моря, к городу, белеющему на горизонте, но, не добившись проку от упрямцев, бросил безнадежное дело, развернулся да и погнал послушные его воле легкие текучие волны озера — на юг.
А может, это утренний бриз разбудил белое непослушное стадо, и потекли, покатились в сухом и колючем снежные барханчики-волны. Улетел воздушный пастух и застыли без него барашками в ледяной пустыне белые волны.
Чуть заметно заискрилась рябь на озере, но вот вечерний бриз разрушил застывший снежный блюз, погнал волны к морю. Засеребрились, потекли воды соленого озера, послушные его дуновению.
Только белоснежные барашки в немом ожидании утреннего пастуха упрямо лежат, обездвиженные, под ногами. Огибает их снежная тропка, мимо барханчиков, мимо… К морю…
Спокойной пустыней встречает морская стихия. Белеют на горизонте седые пряди волн, чуть переливаясь бликами небесной голубизны.
Сквозь мерный рокот прибоя чудится ли, слышится ли старческое пришепетывание, пошамкивание. Это волны трутся о прибрежный песок, будто старческие десна Посейдона перетирают упругое полотно времени, оставляя после себя лишь шуршащий песок безвременья.
Но, чу, крики чаек выводят застывающее в песчаных блюзовых переливах сознание, пронзительным ритмом встряхивают душу. Насущная жизнь вступает в свои права.
И снова — домой. Прочь по песку, по колкой траве заснеженных дюн гонит крепчающий к вечеру мороз нас, двух путешественниц, приобщившихся на мгновение к вечному, мощному, бьющему белой волной…
Ветер бросает нам в лицо сухие, колючие песчинки, осколки безвременья. Но расстилается перед нами, странницами, ровная дорога, течет зыбью белый город на горизонте. Мелодией застывшего блюза дюнятся белые гребни в первозданном снежном безмолвии.
Но, чур нас, чур, домой — из мира ледяных грез, чтобы не застыть белыми барханами в заснеженной пустыне в вечном немом ожидании…