ПЕСНЬ СЕРДЦА
Исполнилось 100 лет со дня рождения Клавдии Шульженко
К этой юбилейной дате в российских СМИ, Интернете написано немало интересного и ранее неизвестного, и я не буду утомлять читателей пересказом опубликованного. Мои заметки, не претендуя на какую-то особую информированность, – лишь скромные личные воспоминания, связанные с творчеством замечательной певицы, создавшей на советской эстраде целую эпоху лирической песни.
1.«У всех свой путь, мой друг…»
Наверное, в детстве мне крупно повезло: я воспитывался в семье, где властвовали музыка, мелодия, песня. И в том, что они навсегда стали частью моей жизни, заслуга моей незабвенной мамы Брониславы Михайловны, красивой женщины исключительного музыкального таланта, обладательницы редкого по красоте и силе колоратурного сопрано.
Сильного голоса я, к сожалению, не унаследовал, но отличной музыкальной памятью, абсолютным слухом и умением точно воспроизводить услышанное, говорят, Бог меня все же наградил. К счастью, мне кажется, этих способностей с годами я не утратил…
Так вот, среди огромного количества пластинок Леонида Утесова, Владимира Бунчикова, Петра Лещенко, Владимира Нечаева, Марка Бернеса, Ружены Сикоры, Рашида Бейбутова, оркестров Александра Цфасмана, Якова Скоморовского, Виктора Кнушевицкого, Александра Варламова, Анатолия Бадхена и зарубежных джазовых коллективов песни Клавдии Шульженко в нашей домашней фонотеке занимали главное место. Это было легко объяснимо: в тяжелое послевоенное время людям хотелось чего-то светлого, чистого, и, как бы отзываясь на это, почти в каждой советской квартире звучал нежный голос «Голубки»:
Когда из твоей Гаваны уплыл я вдаль,
Лишь ты угадать сумела мою печаль…
Но я почему-то сразу навсегда запомнил другую полюбившуюся мне вещь в исполнении певицы – ритмичный фокстрот в прекрасной джазовой обработке с незатейливым текстом «Не забудь». Эту старую пластинку у нас дома столько раз крутили на трофейном патефоне, а потом и на модной в то время радиоле «Урал», что с годами она, заезженная металлическими иглами, вся в трещинах, склеенная и переклеенная, весьма отдаленно напоминала оригинал, и только в одном месте продолжала чисто звучать музыкальная фраза «У всех свой путь, мой друг, у всех своя мечта…», которая, как мне кажется, стала определяющей для всего творчества и личной жизни певицы.
На протяжении многих лет я не мог найти эту чудесную песню: ни на одной новой пластинке, ни на одном диске, ни в частных коллекциях, к которым я имел доступ, ее не было. Более того, ни в одной известной мне статье о творчестве певицы, она, вообще, не упоминалась. И вот совсем недавно я аж подпрыгнул от радости, услышав «Не забудь»… в Интернете, причем не в записях серии «Поет Клавдия Шульженко», а в инструментальных произведениях сольного диска Якова Скоморовского, руководившего известным на всю страну джаз-оркестром.
2. Три наказания за лирику
Пусть это не покажется нескромным, но я и сегодня знаю наизусть весь репертуар Клавдии Ивановны. А началось всё с того, что я уже в раннем детстве «исполнял» ее песни, естественно, не понимая, что «пою» в большинстве своем женские партии, и что чудесные слова о любви из детских уст, звучат, по крайне мере, забавно и вызывают снисходительные улыбки взрослых.
Но дети на то и дети, что, как губка, впитывают всё, что слышат вокруг. В нашем дворе жила девочка Лили с чудесными васильковыми глазами. Мы с ней «дружили», и я, как мог, старался понравиться ей, пропев за время «ухаживания» весь известный мне к тому времени лирический репертуар Шульженко. Однажды я умудрился спеть ей «Лолиту» в присутствии остальной детворы, но после прочувственных, как мне казалось, слов
Ну, поцелуй хоть раз,
Ну, поцелуй сейчас,
Один лишь только раз –
Кругом души не видно.
Ну, поцелуй еще,
Хоть десять тысяч раз,
Но только горячо,
Чтоб мне бы жарко стало,
А другим завидно…
вместо первого в своей жизни поцелуя схлопотал от своей симпатии… звонкую пощечину. А оскорбленная моей детской непосредственностью крошка Лили, сама, очевидно, не ожидавшая от себя такой прыти, расплакалась и убежала. «Ну, что ты, — укоризненно сказали мне девчонки постарше, — Лилька ведь совсем ребенок, ей всего девять, а ты ей голову заморочил… Что она понимает в любви?! Вот мы – совсем другое дело…». А мне? Мне-то самому «всего» было десять, но я был горд, что впервые в жизни «пострадал за искусство».
А вот второй раз нечто похожее, связанное с песнями Шульженко, случилось гораздо позднее, когда я был уже старшеклассником. Как-то после обсуждения темы лирики в романе Льва Толстого «Война и мир» наша учительница по литературе и русскому языку Анна Павловна предложила нам привести подобные примеры из современной жизни. Помню, наша самая успевающая по этому предмету Светка Гарон тут же прочитала свои восторженные стихи о любви передовиков производства. Класс недовольно загудел, да и меня это разозлило. Хотя я никогда в жизни стихов не писал и читать их «с выражением» не умел, все же вызвался к доске и ничего другого не придумал, как пропеть чудесный романс в исполнении Шульженко «Былое увлеченье»:
Напрасно Вы мне не сказали,
Что наши чувства надо скрыть,
Что Вы другой уж обещали
Навеки верность сохранить.
И пишите мне в утешенье,
Что вечно ведь нельзя любить,
Что это было увлеченье,
И я должна о Вас забыть.
По мере того, как округлялись глаза у Анны Павловны, в классе нарастал шум из-за того, что я пел, явно обращаясь к самой смазливой девчонке в классе Вике Палей, в которую были влюблены все наши мальчишки. И тут я окончательно вошел в роль и продолжал, как мне казалось, с шульженковской интонацией, почему-то теперь обращаясь к педагогу, что было с моей стороны весьма опрометчиво:
Быть может, правы Вы глубоко –
Разумно поступили Вы.
Но это было так жестоко,
Что, не простившись, Вы ушли.
Пройдут года, и мы забудем
Случайной радости порыв.
Мы никогда не скажем людям
Про нашу встречу и разрыв.
Чем закончилась эта лирическая история, наш класс так не узнал, потому что учительница вскочила со своего места и истерически закричала:
— Гена, Гена, детка, ты явно нездоров: где ты нахватался этой пошлятины? Что за мерзость ты поешь?!
— Это никакая не мерзость, — отпарировал я. – Это Клавдия Шульженко!
— А, эта дешевая провинциальная безголосая певица? И ты это называешь современной лирикой? Вон из класса! Завтра в школу – только вместе с родителями!
Вся беда в том, что наша Анна Павловна тут сама «спела», что называется, с чужого голоса, хотя, наверное, в глубине души понимала, что, не обладая выдающимися вокальными данными, Клавдия Шульженко исполняла свои песни так, как никто другой — невозможно было оторваться от пластинки или приемника, и в этом была уникальность певицы.
Между тем в «самом передовом в мире советском искусстве» по команде сверху шла активная, порой злобная критика «лирического направления», к которому так тянуло народную любимицу. В газетах даже писали: «Убогие шансонетки, безвкусно подаваемые Клавдией Шульженко…». А народ с упоением слушал эти «шансонетки», такие милые сердцу и душе.
Но партийный «заказ» продолжал выполняться скрупулезно: популярные куплетисты Александр Шуров и Николай Рыкунин и те решили отличиться, пропев на большом праздничном концерте, транслировавшемся на всю страну, свою пародию на мотив «Голубки»:
Шульженита моя,
Новых песенок ждем.
Ждем у нас, на Московском море,
В дальнем от Вас краю.
Услышав такое, я бросился на почту и отстучал гневную телеграмму на имя министра культуры Екатерины Фурцевой с протестом против охаивания великой певицы. К своему удивлению, я получил ответ… через Орджоникидзевский райком комсомола Тбилиси. Там от имени союзного министерства и местных властей меня пожурили и посоветовали в будущем быть более требовательным к своим вкусам и пристрастиям, иначе… Впрочем, считать, что я в третий раз в жизни пострадал из-за своей любви к творчеству Клавдии Шульженко никак нельзя: «иначе» не последовало, хотя выговор в учетную комсомольскую карточку я все-таки схлопотал, что выгодно, как мне казалось, выделило меня среди ребят нашей школы.
3.«Говорите мне о любви…»
Вскоре мне крупно повезло, потому что сбылась моя давнишняя мечта: приехав с родителями в 1955 году в гости к добрым знакомым во Львов, я нежданно-негаданно попал на сольный концерт Клавдии Шульженко в местном Доме офицеров.
Несмотря на активную пропаганду неприятия творчества певицы в прессе и на радио, зал был полон. Клавдия Ивановна смотрелась великолепно: в строгом черном облегающем ее стройную фигуру платье, а в руке, совсем как у теперешнего Лучано Паваротти — белоснежный платок. За роялем — ее блестящий аккомпаниатор и аранжировщик многих произведений, исполняемых певицей, пианист Борис Мандрус. На сцене не было привычного по тем временам кривляющегося конферансье, а концерт вела сама Шульженко, что на советской эстраде было необычным и создавало ощущение откровенного разговора с публикой, которая каждый номер встречала восторженными возгласами и долгими аплодисментами. Особый успех выпал на долю самого популярного шлягера военных и послевоенных лет — «Синего платочка» польского композитора Иржи Петербургского на слова самодеятельного поэта, лейтенанта Михаила Максимова.
Этой песне Клавдия Ивановна уделила особое внимание: «Максимов написал, по существу, новый текст, сумев сделать главное — выразить в нем то, что волновало слушателей 1942 года и будет волновать потомков — как точная фотография чувств и настроений солдата тех далеких военных лет, — рассказывала она внимающему каждому ее слову залу. — Новый «Синий платочек» в простой и доступной форме рассказывал о разлуке с любимой, проводах на фронт, о том, что и в бою солдаты помнят тех, кого они оставили дома. Сам платочек стал не девичьим атрибутом, что «мелькнет среди ночи», как в прежнем, польском варианте, а символом верности солдата, сражающегося за тех, с кем его разлучила война, — «за них — таких желанных, любимых, родных», «за синий платочек, что был на плечах дорогих».
Зрители выходили после того концерта улыбающимися, какими-то помолодевшими и просветленными. Даже обычно строгие военные, которых было немало в зале, выглядели людьми вполне мирными, штатскими. Мне запомнились слова, которые сказал своей спутнице рядом проходивший седовласый капитан: «Я говорил тебе, Зиночка, Шульженко – она единственная на нашей эстраде, кто создает песенный образ. Ты видела, как она скручивает цигарку, когда поет «Давай закурим»? Наша, настоящая боевая подруга!».
Тот концерт, мне кажется, прорвал, наконец, блокаду творчества Клавдии Шульженко, и ее песни еще громче зазвучали на концертах, на радио и телевидении. Ни тогда, ни в более поздние времена никто из популярных певиц даже не пытался их исполнять: неповторимые жульженковские интонация и речитативы были неподражаемы. Ее знаменитые «Руки», «Старые письма», «Настанет день счастливой встречи», «Три вальса», десятки других чудесных песен продолжали любить миллионы людей, и это было самой большой наградой для поистине народной артистки.
… Когда хочется услышать трогающую за душу Клавдию Шульженко, я ставлю на проигрыватель ее компакт-диск «Двадцать лучших песен» и уже в который раз слышу, как она проникновенно поет:
Говорите мне о любви.
Мне сегодня так радостно с Вами.
Так согрейте же сердце словами
О любви…
Она всегда, как никто другой, умела согревать нас любовью своего большого сердца и огромного таланта.
