Легкие чувства (вне конкурса)


Легкие чувства (вне конкурса)

(повествование двадцатилетнего)

Отрывки из романа в дневник — http://www.litkonkurs.ru/index.php?dr=45&tid=91896&pid=45

8 августа

Плохо это – неподготовленное одиночество. Один. Пошел в кино. Хорошо, что кинозал прямо в пансионате есть. Опоздал на начало – пробирался в темноте. Ряд четвертый или пятый, думал. Оказалось, в последствии, седьмой. Фильм был какой-то не новый. Типа уникального «Зорро». Фильм не запомнился. Запомнилось… лицо девушки, подсвеченное экраном. Через кресло влево. Молоденькая совсем. Лет пятнадцать-шестнадцать. Ее хотелось назвать Лолитой. Заметив минут через десять мой взгляд, подавив первую неловкость, отважно посмотрела в ответ. А дальше… А дальше так хотелось пересесть на пустовавшее кресло рядом с ней! Подстегивало то, что девочка совершенно не стеснялась. Ну, может быть, почти. Даже присутствие ее родителей рядом не смущало. Попробовал описать ее, отрываясь иногда на мелькающие кадры фильма – погони, шпаги, лошади, женщины и отважный герой-любовник Зорро. Заводили губы, такие пухлые, ироничные, нежные. Отточенный носик, большие глаза, челка, нахальная челка на глаза, стрижка-каре светлых волос. Уши… она старалась их открыть, но каре распрямлялось и прятало их, когда она непослушно и отчаянно отбрасывала волосы заученным движением головы. Худенькая, в шортах и невесомой маечке, почти не скрывающей загоревших плеч. И опять свет от фильма вычерчивал чуткий рельеф всей фигурки: приподнятый подбородок с улыбкой удовольствия от моего внимания – Лолитка! – грудки, обтянутые белой майкой, ровная спинка и глаза – с диким желанием посмотреть направо и засмеяться. Или прыснуть, как говорят о смехе маленьких девочек. И некий страх в напряженной линии – шея, спина, попка. Фильм закончился в явном возбуждении обоих. Ни одного прикосновения, а как после близости! Зажегся свет. Когда она встала и, посмотрев мне в глаза, несколько растерянно стала уходить по ряду за родителями. Я ткнул указательным пальцем на наши кресла и потом показал его ей – одна. Кивнула, улыбнулась, и, засунув руки в тесные шортики, зашлепала во «вьетнамках» за родителями.
Неподготовленное одиночество превратилось в подготовленное.

9 августа

Что-то теребило душу – было обидно за Серого. А вот, вечернее кино заставляло незаметно улыбаться в никуда. Придет или нет? Понимал, что дело не в возрасте. Нет, подростковость в ней просматривалась, но… женщина угадывалась во всем! Получалось сочетание, единение, слияние в облике. Одноклассники явно не давали ей прохода. А может и не только одноклассники.
Весь день я пробыл один. Почему я один? Захотели бы – нашли. Но сам же старался не попадаться им на глаза. Мучился, считал себя обиженным, а потом плюнул. Вечером договорился с администрацией, и когда Серого не было (узнал по ключу, оставленному внизу, у портье), переехал с четвертого этажа на седьмой, последний. Хоть и дольше спускаться, зато вид на море красивее, ближе к птицам, да и подальше от Серого, Люды и остальных. Завтра утром решил идти на другой пляж.
В кино я задумал прийти ровно в семь, чтобы не встретиться с ней раньше, и чтобы фильм сразу начался. Разговор в темноте, во время фильма начнется не со слов. Интуиция. Когда зашел в освещенный зал без одной минуты семь, ее еще не было. Мастер, блин, предвидения. Оглядываясь по сторонам, понимал, что это ни к чему. Такая, как она или приходит, или нет. Рассчитывать на то, что она не поняла чего-то, не нужно. Начался фильм «Москва слезам не верит», который я уже несколько раз видел. Но, классику не пропьешь…
Она появилась в кресле рядом как раз, когда Смоктуновский представился Смоктуновским. Как-то сразу наши руки потянулись друг к другу. Я ее приобнял, уткнулся в волосы. Ее глаза спросили: «Ждал?» Я ответил улыбкой. И она в ответ: «Ждал…» Обнимать ее оказалось так приятно – она не напрягалась. Рука на талии, на спине, на шее – только наклон головы, улыбка и небольшой взмах волосами, раздаривая вокруг свежесть, запах солнца и моря. Хотелось поцеловать.
Первые слова наши возникли, когда героини Алентовой и Муравьевой организовали вечеринку в профессорской квартире. Мое движение к ней было ожидаемо, и она не отодвинулась. Я шептал прямо в ухо, касаясь губами волос.
 Специально опоздала? – спросил учтиво я.
 Неа. Улизнуть не удавалось. Родители устроили перманентное воспитание.
 И по поводу?
 Вчера с подружкой решили напоследок покупаться голышом. Да везде люди поблизости. Ушли аж до камней! Ну и вернулись не в двенадцать.
Ее голос был таким знакомым, простым и близким. Прикоснуться. Положить руку на коленку? А вдруг отпугнет? Менять такое настроение на…
 Ну и как? – шепчу я, чувствуя ее возбуждение. От моего голоса. Или от вчерашнего купания?
 Мы там еще бутылку «Алазани» выпили, — хвасталась она.
 Прямо так, бутылку?
 Ну, почти. Там две трети оставалось.
 Наверное, родители сами хотели выпить? – усмехаюсь я и пробираясь усмешкой прямо ей в ушко.
Она поворачивается ко мне, смеется. Угадал. Ничего не говорит, задерживается, не двигается. Самое время поцеловать…
Первый раз целуемся только тогда, когда на экране неожиданно приходит домой дочка Алентовой. Актриса хорошо играла здесь и очень реально спешила убрать диван в большой комнате, не скрывая своего красивого тела и командуя растерянным Гогой. Аленка решила ответить на мой вопрос «слышала ли она о дельфинах, когда они не пускали к берегу заплывших далеко в море голых купальщиц?» и потянулась ко мне. И я ее подловил. Когда наши губы соприкоснулись, она впервые вздрогнула, как будто остановилась на спуске. Но ветер и инерция подталкивали вперед. А еще горизонт манил. И она ответила, немного по-детски, сначала робко, но, правда, умело, а потом… потом ее рука сама легла мне на бедро.
На экране обиженный и забаррикадировавший себя от всего мира Гога вместе с напарником глушили в разрушенной ремонтом комнате водку, а потом долбили лещом по столу с кучей бутылок пива. Коснулся ладонью ее кожи возле коленки, и веду вверх, бархат… интересно, появятся ли искорки от перевозбуждения, вернее, от электризации? В темноте должно быть видно. Мы опять целуемся, теперь долго. Съезжаем немного с кресел вниз. Зрителям позади нас повезло. И почему мы выбрали этот седьмой ряд?? Моя рука добралась до ее шортиков и Алена зажимает ее ногами. Стоп. И я понимаю, что она права.
После фильма пошли за яблоками, и попали под дождь. Этот августовский пугающий «дождик» – капли в полведра. Гахнул, вымочил и через тридцать секунд прекратился. И еще постучал в небесный таз, для острастки: «Бух-бух-бух!» Смысла куда-то бежать, совсем нет. Мы целуемся, нам смешно. Мокрые до нитки, белые футболки прилипли к телу, отпечатались острые ее грудки. Кругом люди, отдыхающие с расширенными глазами и шарящими по карманам руками.
Я притянул ее к себе, обнял, а она, как неживая: глаза закрыты и… улыбается. А на самом деле, губы дрожат, а закрытые глаза смеются.
 Еще-о-о…
 Аленка, прекрати. Смотри, ты почти голая. Плохая девчонка!
Она целует меня, обвивая руками за шею. Глаза закрыты!
 Сумасшедшая! (Милая…)
Я смотрю в ее глаза. Она смотрит внутрь меня.
 Люди смотрят…
Она бросается в праведный гнев: стучит ножкой, рукой по воздуху, надула губки, отбежала на три шага, отвернулась, медленно лукаво оглянулась. Наблюдает, усмехаясь. Ждет. Ох, Аленка, Аленка!
А дождь все еще капает, только капли сейчас легче воздуха – летают. Мы в наших прозрачно-белых майках стоим посреди центральной парковой аллеи, из брошенного пакета высыпались нам под ноги красные крупные яблоки…
Я люблю ее губы – они пахнут свежестью, и нам почти безразлично, что с нами будет через десять минут.
А через десять минут мы забираемся на крышу пансионата. Прошедший дождь вспугнул всех «дозагорающих» и здесь не было никого. Мокрые лежаки, столики. Целуемся прямо у края крыши. Простор пьянит. Простор манит. Полететь бы! Ветер с моря и прохладный, но нам тепло – греем друг друга. Грозные тучи уходят в горы. Над морем почти чистое небо – куча звезд! Луна половинкой, но ярко светит. Интересное чувство, когда находишь. Наполнение. И переполнение.
 Я сегодня ночью уезжаю… — ее голос со слезами.
Похолодело внутри.
 Почему ты появился только сегодня??
 Вчера, — говорю.
Черт. Неужели так просто катиться с горы, когда забрался на нее вдруг? Только радовался простору, а тут уже несешься вниз. И лишь свист в ушах. Но Аленка рядом. Только холоднее стало. Плачет. А я молчу.
 Ты школьница? – спрашиваю опустошением.
 В десятый перешла, — всхлипывает она.
Я обнимаю ее лицо ладонями и приподнимаю к себе. Губки надулись, в глазах… в ярко-зеленых глазах слезы, обида на весь мир. Улыбаюсь, сквозь опустошение и свист в ушах. Девочка совсем. Но… ангел. «Нахлебается она еще многого всего с ее непосредственностью, доверчивостью и чувственностью, одновременно», — подумал я тогда, нагруженный ответственностью и усталой лихостью последних часов.
Мы стояли на крыше пансионата, она прижалась ко мне спиной, а я грел ее. Перед нами был простор, море с лунной дорожкой, звезды, цикады заливались, даже упивались своими трелями, на танцплощадке зазвучала музыка, а вокруг – деревья, парк. Позади горы, но на них смотреть почему-то не хотелось. Поцеловал шею, потом в висок. Она повернулась, обняла и целовала в губы. Долго. Останавливаясь и начиная снова. Отвечая, злясь, отдаваясь, плача, смеясь, уходя и возвращаясь снова. Вдруг сказала:
 Ты знаешь, а мне хорошо. И… не провожай меня. Ладно?
 Ладно.
И ни разу не обернувшись, прошла к выходу с крыши, освещенная фонарями и прожектором. Я не пошел за ней. Больно я ей уже сделал. А больше… зачем?

12 августа

Мы шли почти в ногу: Роман, Костя, Вова, Серый и я. Рассказывали анекдоты, случаи из своей жизни. Серый опять вспомнил свою Маринку и как они познакомились. Обычно он начинал свои рассказы со слов «А все это сказки!». Это у другого. И дальше: «А вот у меня было…» и замолкает на несколько секунд. Конечно, окружающие замолкают тоже, прислушиваются. Серый рассказывал теперь о «ситуёвине», когда он очутился один в шестиместной комнате женского этажа в общежитии. Его туда провела Маринка, договорившись с вахтершей за презент из своей посылки с родины. Маринка была коренной ростовской казачкой и с июля по октябрь ее снабжали родители рыбой и яблоками. То и другое было в цене и все знали, что не менее двух посылок в месяц она получит. Вахтерши были подчистую куплены, и у Маринки получалось в жизни больше, чем у других. И в общежитии, и в учебе, и в общественной жизни. Дело было не только в посылках, это точно. Маринка не пропадет и своему парню не даст пропасть. Такой характер, такая кровь. Староста факультета, доверенное лицо губернатора на выборах по своему району, с деканатом на «ты». У нее четко и быстро раскладывались в смышленой симпатичной головке все приоритеты: важное, важнейшее и самое-самое, что никак нельзя было упустить. Все эти слеты-учебы студенческого актива где-то за городом на базах отдыха и почему-то именно на пятницу-воскресение. Но Серому все это нравилось. Маринкина популярность, ее востребованность и… ее любовь к нему, такому обычному для всех, но такому необычному для нее. Трудно сказать, чем взял ее Серый, но, значит, это «что-то» было, и было сильным и не отпускало. Так вот, рассказывал Серый дальше, попал он, а было это еще в первые две недели знакомства с Маринкой, в женское общежитие, в комнату на шесть девушек, шесть студенток. Проведен был через вахтершу, тетю Любу, и даже оставил у нее паспорт свой – такой порядок. Правда, через десять минут Маринка спустилась к тете Любе и забрала у нее паспорт, пообещав яблочек «белый налив» специальный крупный сорт. Пока Маринка бегала вниз, девчушки уже окружили Серого и принялись, рассматривая, расспрашивать о том, когда, где, как они познакомился с Маринкой, и зачем ему Маринка, и чем Маринка его так привлекла, что они не хуже, что… у них под халатиками только… ничего и все. Такие активные были девушки. Особенно трое из них: две Кати и Оля. Четвертая все время лежала на своей кровати, наверное, приболела (потом Серый узнал, что она была на втором месяце беременности – самое-самое то время). А шестая… эта шестая, Элла, в то время пока еще не появилась в комнате. По шуточкам девчонок Серый понял, что Эллочка подрабатывала «самой древнейшей», так сказать, посменно, через два на третий. Девочки-то подшучивали, но как-то не зло. Наверное, от Эллочки перепадало всей комнате, а это было очень здорово, особенно, когда стипендию задерживали или зачеты зависали. Да и учебе это не мешало – вечерне-ночные смены были даже немного в зависть остальным. Ну да, ладно. Пришла с паспортом Маринка и сели пить чай за круглый стол в центре комнаты. С картошкой, с салом и с консервой «сардины атлантические». Все это называлось «пить чай». Сам чай был разный, от каждой девушки свой рецепт: и с брусничным листом, и черный байховый с бергамотом, и… не стал Серый перечислять все варианты. А на девушках, если присмотреться, на самом деле ничего не было. Только ситцевые коротенькие халатики, держащиеся на пояске. Такой распахнется от дуновения сквозняка из открытого окна! Маринка стала переодеваться, не стесняясь подружек, а, тем более, его, Серого.
 И не смотрит! – подначивали его обе Кати. – Девушка там, в углу, старается вся, изошлась в позах, медленно… ох, как медленно бюстик расстегивает… а этот не смотрит! Он носом картошку втягивает. Картошечка для него сейчас эротичнее Маришки нашей истомившейся! Вот, мужики!
Маринка оказалась в таком же ситцевом цветастом халатике и стала совсем домашней и похожей на остальных. Серый был на полном взводе. Он любил тело Маринки и загорался сразу. А тут, говорливые секси со всех сторон. Маринка пододвинулась к Серому, обняла его за руку, прижалась к плечу.
 Ну что напали? Не трогайте моего Серожу. Он хороший. Мой.
Так вот, еще раз. На чем это я остановился, спрашивает у нас Серый? На лирике, отвечаем. А самим интересно, что же дальше, не каждому же везет с шестью одновременно, пусть только в одной комнате, но быть! Тут еще бутылка вина виноградного домашнего появилась на столе. Потом еще одна, но побольше. А девочки, видит Серый, чего-то ждут, смотрят на него, прищуриваются, оценивают, ухмыляются. Уже немного выпившие, задорные такие. Шуточки еще те! Правда, без мата, все больше намеками. И тут Сероже стало вдруг все нравиться. Да еще и очень. И заметил он еще, что ему подливают все больше и больше. Последнее, что он запомнил, это были слова Маринки:
 И не помышляйте. Только на «посмотреть»…
 У-у-у… — загудели четыре Кати…
И Серый замолчал. Только шагал рядом с нами, шаг не сбивал. Вспоминал? Мечтал? Потом вздохнул. Ну и чем все закончилось? – интересуемся мы. Отвечает Серый, ухмыляясь самодовольно, что проснулся полностью голым, с Маринкой, в ее постели. Девчонки храпели на своих. Отсыпались. Мелькали смутные воспоминания о столе круглом, лампа почему-то била в глаза, было и жарко, и приятно… прикосновения везде… такие легкие, невесомые, многорукие… парящие. И секс был, Серый точно помнит. Только вот… с кем, и какой… не может сказать. Мы все тоже вздохнули отчего-то. Загрустилось. Печальный рассказ.

0 комментариев

  1. galina_stepanova

    Валерий, здравствуйте. Радуюсь, что работа Ваша «Легкие чувства» вне конкурса, и рецензировать ее мне не придется. Можно спокойно читать, наслаждаться и учиться учиться учиться писать. Аленок и Маринок учу истории. Я им про индустриализацию, а они смотрят вовнутрь себя, улыбаются загадочно и ничего-то им не нужно… :))
    С уважением. Галина Степанова.

Добавить комментарий