Глеб и Ангел


Глеб и Ангел

Они появились одновременно. Но если о первом известно, что и как, то о втором вообще ничего не известно – так, мифическая фигура. Фантастическая. И всякий волен, об этом думать, что захочет. Но о нем позднее.
Итак, тринадцатого числа мая месяца (по новому стилю) 1852 года появился на свет младенец мужеского пола. А в аккурат, на Ивана Купала был крещен отцом Виссарионом и наречен Глебом. Родительница же, будучи уже в летах, после рождения ребенка, недолго томилась болезнью, и едва дождавшись крещения, тихо отошла в мир иной, оставив младенца наполовину сиротой.
Происходило же сие в родовом имении, по тому времени довольно богатого помещика Павла Александровича Фатюнина в Егорьевском уезде Нижегородской губернии. Поместье находилось в стороне от тракта, в сорока с лишком верст от уездного города. Состояло из трех деревенек на шестьсот-семьсот крепостных душ и большого клина землицы, угодий, почитай до самой Волги.
Само имение, после пожара, случившегося три года назад от молнии и теперь отстроенное наново, стоит на высоком холме, поросшем дубами и липами. Внизу бежит торопливая речка «Дурашка», спешащая к Волге. Чуть выше по речке, разливается большой пруд с плотиной и мельницей. Дальше, куда только может захватить глаз, до самой Волги, по небольшим холмам поля да луга с перелесками да оврагами, с вышеупомянутыми деревеньками, в самой большой из которых, тускло, поблескивают купола деревянной церквушки с тремя колоколами в звоннице и чуть покосившимся крестом.
Идиллическая, надо сказать, картина. Особенно по вечерам, когда солнце, уморившись за день, прячется за холмы, за Волгу, и на землю, отдающую тепло вместе с запахом клевера и поспевающей ржи, опускается с неба покой и, как говаривал батюшка Виссарион, «наступает благость».
Вот такое местечко на земле и было избрано для появления на свет Божий Глеба Павловича Фатюнина.
Надо бы еще сказать пару слов о родителях младенца.
Фатюнины вышли в дворяне еще из Петровских «орлят». Служили государям до 1825 года. В декабре же того года случилось на Сенатской площади в северной столице небольшое кровопролитие. Сразу же после оного происшествия, не дожидаясь последствий, до этого времени подающий большие надежды, гвардии подпоручик Павел Александрович Фатюнин, двадцати двух лет от роду, неизвестно чего убоялся. И, не будучи никаким образом причастен к упомянутым событиям, неожиданно не только подал в отставку, но и отправил сам себя в ссылку. То есть на постоянное поселение в свое собственное имение, без права посещения столиц, да, собственно, и оных мест далее десяти верст от места своего добровольного заточения. Привез два воза книг, несколько дворовых людишек и молодую жену. В то время ей едва исполнилось шестнадцать. Крылась ли за этим, какая романтическая история, можно только строить догадки.
Злые языки утверждали, что «побег» из столицы совершился из-за дружбы с бунтовщиками, но это никоим образом не доказано. Как не доказано и то, что жена его, Елизавета Григорьевна, царствие ей небесное, находилась в дальнем родстве с Бестужевыми. Что, впрочем, вполне возможно.
Детей у них долго не было, и только на сорок третьем году жизни, что согласитесь, довольно поздновато, Бог дал ей дитя, но лишил при этом собственной жизни.
Павел же Александрович, к моменту рождения сына, сильно постарел и потолстел, так что удивительно, как все это и случилось. Видно Судьба уготовила такую участь и ему и ребенку. А там, где вмешивается Судьба, всякие домыслы повисают в воздухе и не требуют обоснований.
После смерти супружницы, Павел Александрович лет десять почти не замечал сына, весь ушел в управление поместьем, стал угрюм и тяжел в обращении. С соседями со всеми разругался, и те к нему забыли дорогу, новости приходили только от нескольких толковых грамотных крестьян, получивших свободу еще до отмены крепостного права и торговавших по осени от его имени на нижегородской ярмарке.
Глеб рос среди дворовой ребятни под присмотром кухарки. Вместе с другими ребятишками учился грамоте у отца Виссариона. Рос крепким здоровым и сметливым.
Когда однажды Павел Александрович, аккуратно, дважды в году посещавший кладбище, как он говорил, «побеседовать с женушкой», возвращался в очередной раз с «печального места», вдруг будто опомнился. И уже взойдя на крыльцо дома, оглянулся вдруг и как-то растерянно стал искать глазами сына среди малышей пяти-шести лет, возившихся у кузни. Не нашедши же, громко позвал по имени.
Какого же было его удивление, когда на его зов, совсем с другой стороны, от конюшни, к нему подошел, ковыряя в носу, босоногий, загорелый мальчуган с вихрами почти черных волос, и глазами. Ах, если бы не эти большие, цвета спелого и мокрого каштана глаза, унаследованные от матери, ни за что бы, ни признал свое дитя.
И с этого самого момента, жизнь Глебушки изменилась – отец всерьез решил заняться его воспитанием и образованием. Три, а то и все четыре часа в день, сам начал втолковывать сыну науки, не особенно доверяя Виссариону, больше полагаясь на собственные знания. С того же дня была открыта библиотека, до этого открывавшаяся только для проветривания и уборки неизменной пыли. Вот эта самая библиотека и стала основным учителем для подростка. Забыты игры и забавы со сверстниками. Забыты сказки на ночь, от которых волосы встают на макушке, и так хорошо дрожится от страха под одеялом на широкой печи в кухне.
Теперь ему приходится спать в отдельной комнатке, одеваться, как подобает барчуку. Теперь к нему приставлен дядька Агафон, служивший еще его родителям в столице, и много чего рассказывавший чудного о большом городе.
Все ему давалось легко, знания подобно губке впитывались ежедневно, чтобы ночью возвращаться удивительными снами, перемешанными со сказками. В числе прочих, часто повторялся один и тот же сон… но как ни пытался, Глеб припомнить его утром – ничего не выходило. И так продолжалось без малого три года.

Теперь о втором персонаже. Повторяю, откуда он взялся неизвестно, но появился он предположительно именно в это время. Это могло произойти примерно так.
Удрать от Агафона, Глеб мог запросто, воспользовавшись привычкой дядьки после обеда придаваться сну. До Волги по берегу речки можно добежать за полчаса. А там, пристроившись на берегу под старой березой, корявые корни которой уже наполовину повылазили из земли, можно не замечая времени долго смотреть на нещадно дымящие пароходы, на длинные караваны плотов, на рыбацкие лодки…
В один из таких дней, эта первая встреча и состоялась, чтобы потом повторяться еще много раз…
Но это я немного забегаю вперед.
Послеобеденное солнце уже не так палило. Крошечные волны шуршали галькой, а за Волгой, с той стороны, поросшей густым лесом, медленно наползала сизая туча в полгоризонта. Глеб отметил про себя, что возвращаться ему придется уже под дождем, но это его ничуть не смутило, даже как будто слегка возбудило скорым приключением.
— Здравствуй, Глеб.
Это приветствие прозвучало так неожиданно, что Глеб, до этого мгновенья представлявший как будет весело бежать домой под косыми струями дождя, скинув рубаху и башмаки, вздрогнул и даже слегка ударился головой о ствол дерева.
— Напужал тебя? Извини. – Подошел и погладил по головке. И от этого прикосновения, боль от ушиба сразу прошла, а во рту стало мятнопрохладно.
Молодой человек в широких белых портах и такой же рубахе с опояском. Лицо светлое, чистое, в оправе длинных светло-льняных чуть вьющихся волос, с едва наметившейся редкой бородкой, и удивительно добрыми голубыми глазами. Присел рядом с Глебом и взял в руки книгу, которую Глеб захватил вчера еще в библиотеке и только начал читать.
— Дяденька, а ты хто? – почти шепотом спросил Глеб.
— Я-то? Ну-ка, ну-ка… «Орлеанская Дева». Занятное чтение. А я – Ангел.
— Как это?
— Да, небось, батюшка в церкви сказывал.
— Брешешь. Ангелы с крылами.
— Так то там – ткнул, не глядя, тонкими и длинными пальцами куда-то в тучу – а здесь, с тобою рядом, накой они мне – маята одна с ними.
— А побожись, что не брешешь! – Глеб вдруг осмелел, вскочил и стал всматриваться в лицо незнакомца – «интересно, сможет он побожиться? Ведь если врет, то сразу можно будет заметить».
— А это сколь угодно будет. Вот те истинный крест. – Перекрестился широко и, кажется, вся его фигура на мгновенье осветилась дивным светом. А может, это от его белой одежды отразилась молния, вдруг полыхнувшая в полнеба. А раскатившийся гром, будто подтвердил сказанное. Так, что Глеб поверил.
— Я знаю, ангелы забирают на небо… ну, когда человек помирает. Вона, Проньку, надысь забрал. Мне что, тоже уже помирать пора? Я так не хочу. Я еще и не начинал жить.
— Нет, дорогой мой, у тебя впереди еще длинная жизнь. Я просто твой ангел.
— Ангел-хранитель?
— Да, и он тоже. Но бери чуток повыше. Я – Ангел Жизни и…
— Как это?
— Как бы тебе… рангом повыше буду, а в прочем, это не важно для первого знакомства. Теперь вот скоро ливанет, как из ведра. Так что тебе лучше домой бечь, чтобы только пятки сверкали.
— А ты как же? Ты тоже со мной побежишь? Давай наперегонки?
— Как-нибудь в другой раз. Я к тебе еще приду.
— Когда?
— Когда нужно будет.
— Кому? Мне?
— Нет. Когда время придет. Твое время.
— А когда оно придет?
— А вот этого даже я не знаю. Увидим. Ну, беги, а то совсем промокнешь.
— А я не боюсь ни грозы, ни молнии с громом!
— Я знаю. До встречи! Да… и, пожалуйста, никому не сказывай обо мне.
— Даже отцу Виссариону?
— Да, и ему тоже. Его это не касается. Беги, уже первые капли дождя.
— До свидания!
— До встречи.
Уже отбежав на приличное расстояние под начавшимся дождем, Глебушка при очередном раскате грома оглянулся, чтобы еще раз…
Молния ударила в старую березу, и она сразу вспыхнула, загорелась, как свечка. Только под березой уже никого не было.
(отрывок из повести «Ангел Жизни»

0 комментариев

Добавить комментарий