Overdose 9 мая

Внезапно случившийся алкогольный overdose, который произошёл утром девятого мая в аккурат со сценой ранения С.Бондарчука в кинофильме «Они сражались за родину» вывел моё тело из сомнамбулического состояния на лестничную площадку. Весенние пейзажи в окне пестрили красными шариками, цветами и седыми головами ветеранов с поблескивающими на их потрепанных одеждах жёлтыми медалями.
В зубах незаметно истлела сигарета. Я начал ощущать, что чего-то давно ушедшего, невозвратимого и объединяющего не хватает моему миросознанию.
Закрыв дверь на ключ, я вышел на улицу.
На углу дома на гармошке наяривал старый матрос с бескозыркой, в тельняшке, подёргивая губой и раскачивая седые почтальоно-печкинские усы. Утренний уличный фон был задан мелодией «Прощание славянки». Он освежил мою пьяную голову, как хороший сугроб, и определил направление и конечный пункт прогулки.
Площадь Революции была перекрыта от движения автомобилей. Медленно лишь передвигался военный открытый кортеж с особо почётными участниками ВОВ. Над ними возвышался памятник мужику с полотенцем, а дети дарили ветеранам цветы. Дети и старики… Взрослые отсыпались после рабочего дня. Особо предприимчивые отправились на дачи, доходить до моего состояния. Моё состояние…
Под воздействием утренних солнечных лучей и этого российского карнавала у меня замутило в животе и помутнело в глазах. Возле пруда, названного в честь комсомольцев, возле очередного творения зодчества были сооружены каменные лавочки, прозванные в народе «привет простатиту». Я еле добрёл до них и уже собирался лечь, как вдруг над моей головой кто-то заботливо произнёс: «Осторожно, парень!» Я отшатнулся и принял сидячее положение. Слева от меня находился старик. Настолько он слился с окружающим пейзажем, что я чуть было не лёг ему на колени. Потом пригляделся. Сухощавый. По внешности вылитый Евтушенко.
— Не понимаю, зачем они все здесь собрались? – начал он.
— Праздник, — буркнул я, взмахнув рукой в сторону victory-парада.
— Они думают, что война – это слишком серьёзно, — продолжил он. – Они будут жить с ней до самого конца.
— А вы? – спросил я и увидел на его груди несколько медалей ( в том числе за отвагу) и разноцветную прямоугольную планку, как у робота.
Первоначально мне показалось, что это пульт управления. Я даже хотел нажать какую — нибудь из этих кнопок, лишь бы этот старик замолчал или ушёл, но я, сам того не желая, втянул его в диалог.
Так вот я спросил:
— А вы, что же, наплевательски к ней относитесь?
— Да. Я служил в Польше, вдали от союза. Страна меня не защищала. Я был здесь чужим и… само слово «война». Я не воевал, я пытался спасти свою жизнь. И по-моему это делал каждый.
Тут мне стало совсем не по себе, и чтобы не стошнило, я закурил.
— А как же ваш грёбаный патриотизм, идея? – спросил я.
Старик заулыбался.
— Чушь. В тебе есть патриотизм? Ощущение родины?
В знак отрицания я замотал головой.
— У нас этого тоже не было. Ни у кого.
— А что было? Если не за Родину, значит За Сталина?
— И этого не было. И фильмы все – брехня.
— Неужели все?
— Не совсем. Вот «В бой идут одни старики» и «Небесный тихоход» — не брехня.
— На войне было весело?
— Когда спасаешь свою жизнь, пытаешься насладиться всеми удовольствиями. А то вдруг помрёшь. Геройства – это всё небылицы. Может, поэтому я и выжил, что старался веселиться, а не суетиться. Никто из наших не геройствовал. Правда, были попытки, но они умирали, ничего не изменив. А толку?
— А вы только в Польше воевали?
— Нет. Был в плену, сбежал, попал на Кавказ. Находился в расстрельных списках у правительства.
— За что?
— За то, что был в плену у фашистов.
— Они думали, вы раскроете все тайны СССР?
— Да.
— А как убежали?
— Как и многие. Просто ушёл.
— Ни в кого не стреляли?
— Нет. Многие так называемые «убегающие» из плена – просто ушли. Никаких акций со стрельбой не готовили. Кто-то договаривался с немцами, продавали себя, как женщин. Некоторых отпускали на свободу. А некоторых убивали.
— А после Кавказа?
— Могли убить свои. Поэтому автомат держал наготове. Как только выяснялось, что я – пленный, тут же сбегал.
— И в своих стреляли?
— Приходилось. Иначе могли убить. Вёл войну на два фронта. С одной стороны – немцы. С другой – наши. Были и нормальные ребята с обеих сторон. Из наших – рядовой состав, из немцев – офицерский. Сейчас трудно сказать на какой стороне я был. Но войны никто не хотел. Воевали систему, а не люди.
— -Пидоры правители! – громогласно заявил я, чем привлёк к себе внимание подтянувшихся к лавочкам ветеранов.
— Было страшно? – следом спросил я.
— Нет. Это как работа. Как образ жизни. Живешь для того, чтобы защитить себя.
— Только не говорите, что воевали за наше поколение!
— Мы не знали, что будет следующее поколение, а уж о вашем не задумывались. Тогда ведь такие же люди были, как и сегодня. Ничего не изменилось.
— И место в общественном транспорте не уступали?
— Как и сейчас.
Старик достал из внутреннего кармана пиджака фляжку, отвинтил пробку и протянул мне.
— Что это?
— Коньяк армянский.
Я скривил рот, но, увидев, что на фляжке изображена свастика – замер, глядя как на святыню прошлого, как на мощи Николая Чудотворца и, не задумываясь о том, что может быть ещё гаже в плане сверх overdose, сделал глоток.
— За связь поколений! – сказал он и, взяв у меня фляжку, так же отхлебнул.
Следом он достал портсигар. Отчего-то немного протрезвев, я перевёл взгляд на металлическую коробку, в которой, как дети, завёрнутые в белые простыни в роддомах, лежали белые самокрутки.
— Крепкий табак? – поинтересовался я, пряча обратно в карман надоевший «LM».
— Конопля, — прямо ответил он. – Расслабляет. Она и тогда расслабляла. На Кавказе её было много, а вот ближе к северу только командный состав ей баловался. Солдаты мешали с табаком. Так что чистую курили избранные. Я уже не говорю о том, как пользовалась спросом выпивка.
— Знаете…
— Пётр Васильевич.
«До чего же банально», — подумал я насчёт имени – отчества.
— Знаете, Пётр Васильевич, у меня сложилось представление, что Великая отечественная война – это миф.
— Как война – безусловно, — он протянул мне самокрутку и зажженную спичку.
Я затянулся.
После третьей затяжки всё рассказанное Петром Васильевичем приобрело реальный образ современности. Борьба за существование, место под солнцем, только автоматы теперь не у каждого желающего, а только у избранных, которые, как видно, отнюдь не рядовые, а сразу пробившиеся в офицеры сыны сомнительного отечества.
— А после скитаний вас так и не поймали?
— Нет. Добрался до Ленинграда. Воевал. Медаль получил. Но во всех частях выяснялось, что я пленный. Так от своих, в конце концов, я убежал через Прибалтику обратно в Польшу.
— Спорю, что была там у вас какая-то девица?
— Была, как, впрочем, и в каждом городе.
— Да ладно? – расслабленно ухмыльнулся я. – С женщинами в то время была напряжёнка.
— Да ну, кто тебе такое сказал?
— Фильмы.
— Не верь.
— Даже наше поколение по прошествию нескольких месяцев стало верить в эти фильмы. Сравнивать себя с героями. Мол, я не умер, значит я герой. Посмотри как пляшут.
В стороне от нас две бабки, выкрашенные марганцем, отчебучивали что-то фронтовое, их поддерживали два кавалера весьма преклонного возраста. Казалось, не хватало только Гарика Сукачёва со своими фронтовыми песнями. Мы смотрели на них и молчали. Вероятно, на Петра Васильевича так же умиротворенно подействовал косяк. Я глядел на эти танцы, на проходящих радостных стариков, на нашу современность, на пивные банки, на пластиковые окна, на девушек с оголёнными пупками, на юношей с серьгами в ушах, и никак эти два поколения не могли связаться между собой и сосуществовать в пространстве моего сознания.
— Неправда всё это, — произнёс я и встал с лавки.
В мозг ударила опьяняющая волна. Я пошатнулся, но ступил первый шаг, а за ним легко продолжил остальные.
Накумареный старик, вероятно, не сразу сообразил, что я ушёл, и вдогонку только крикнул:
— А меня реабилитировали! Реабилитировали-то меня! Дали медаль.
Я улыбнулся. Уходя с чувством злобы, мне в этот миг отчего-то стало приятно, как будто бы реабилитировали меня и вручили медаль с этой звёздно-воинсокй разноцветной планкой.
Поднимаясь по крутым ступеням площади, я наивно полагал, что те старые советские фильмы и являются тем документом народной трагедии, произошедшей в сороковых годах 20 века.
Но как тогда такое героическое поколение оказалось в нашем времени и спокойно сосуществует с молодыми, ради которых, как они говорят, и воевали в своё время. Они как Иные из «Дозоров» или Терминаторы были отправлены в будущее, чтобы спасти человечество от гибели. Но это фильмы. Они, как и мы поверили в них, как дети верят в волшебников и дед мороза. Но наяву оказалось всё таким обыденным и до боли современным, в особенности борьба за свою личность и независимость. Ветераны шли на дело с автоматами, нам же это недоступно, но дано большее – дано слово.
Теперь никаких фильмов о героях, гибнущих за идею растворения в толпе!
Все здравомыслящие люди, в конце концов, выбирают жизнь ради жизни!

Overdose 9 мая

Внезапно случившийся алкогольный overdose, который произошёл утром девятого мая в аккурат со сценой ранения С.Бондарчука в кинофильме «Они сражались за родину» вывел моё тело из сомнамбулического состояния на лестничную площадку. Весенние пейзажи в окне пестрили красными шариками, цветами и седыми головами ветеранов с поблескивающими на их потрепанных одеждах жёлтыми медалями.
В зубах незаметно истлела сигарета. Я начал ощущать, что чего-то давно ушедшего, невозвратимого и объединяющего не хватает моему миросознанию.
Закрыв дверь на ключ, я вышел на улицу.
На углу дома на гармошке наяривал старый матрос с бескозыркой, в тельняшке, подёргивая губой и раскачивая седые почтальоно-печкинские усы. Утренний уличный фон был задан мелодией «Прощание славянки». Он освежил мою пьяную голову, как хороший сугроб, и определил направление и конечный пункт прогулки.
Площадь Революции была перекрыта от движения автомобилей. Медленно лишь передвигался военный открытый кортеж с особо почётными участниками ВОВ. Над ними возвышался памятник мужику с полотенцем, а дети дарили ветеранам цветы. Дети и старики… Взрослые отсыпались после рабочего дня. Особо предприимчивые отправились на дачи, доходить до моего состояния. Моё состояние…
Под воздействием утренних солнечных лучей и этого российского карнавала у меня замутило в животе и помутнело в глазах. Возле пруда, названного в честь комсомольцев, возле очередного творения зодчества были сооружены каменные лавочки, прозванные в народе «привет простатиту». Я еле добрёл до них и уже собирался лечь, как вдруг над моей головой кто-то заботливо произнёс: «Осторожно, парень!» Я отшатнулся и принял сидячее положение. Слева от меня находился старик. Настолько он слился с окружающим пейзажем, что я чуть было не лёг ему на колени. Потом пригляделся. Сухощавый. По внешности вылитый Евтушенко.
— Не понимаю, зачем они все здесь собрались? – начал он.
— Праздник, — буркнул я, взмахнув рукой в сторону victory-парада.
— Они думают, что война – это слишком серьёзно, — продолжил он. – Они будут жить с ней до самого конца.
— А вы? – спросил я и увидел на его груди несколько медалей ( в том числе за отвагу) и разноцветную прямоугольную планку, как у робота.
Первоначально мне показалось, что это пульт управления. Я даже хотел нажать какую — нибудь из этих кнопок, лишь бы этот старик замолчал или ушёл, но я, сам того не желая, втянул его в диалог.
Так вот я спросил:
— А вы, что же, наплевательски к ней относитесь?
— Да. Я служил в Польше, вдали от союза. Страна меня не защищала. Я был здесь чужим и… само слово «война». Я не воевал, я пытался спасти свою жизнь. И по-моему это делал каждый.
Тут мне стало совсем не по себе, и чтобы не стошнило, я закурил.
— А как же ваш грёбаный патриотизм, идея? – спросил я.
Старик заулыбался.
— Чушь. В тебе есть патриотизм? Ощущение родины?
В знак отрицания я замотал головой.
— У нас этого тоже не было. Ни у кого.
— А что было? Если не за Родину, значит За Сталина?
— И этого не было. И фильмы все – брехня.
— Неужели все?
— Не совсем. Вот «В бой идут одни старики» и «Небесный тихоход» — не брехня.
— На войне было весело?
— Когда спасаешь свою жизнь, пытаешься насладиться всеми удовольствиями. А то вдруг помрёшь. Геройства – это всё небылицы. Может, поэтому я и выжил, что старался веселиться, а не суетиться. Никто из наших не геройствовал. Правда, были попытки, но они умирали, ничего не изменив. А толку?
— А вы только в Польше воевали?
— Нет. Был в плену, сбежал, попал на Кавказ. Находился в расстрельных списках у правительства.
— За что?
— За то, что был в плену у фашистов.
— Они думали, вы раскроете все тайны СССР?
— Да.
— А как убежали?
— Как и многие. Просто ушёл.
— Ни в кого не стреляли?
— Нет. Многие так называемые «убегающие» из плена – просто ушли. Никаких акций со стрельбой не готовили. Кто-то договаривался с немцами, продавали себя, как женщин. Некоторых отпускали на свободу. А некоторых убивали.
— А после Кавказа?
— Могли убить свои. Поэтому автомат держал наготове. Как только выяснялось, что я – пленный, тут же сбегал.
— И в своих стреляли?
— Приходилось. Иначе могли убить. Вёл войну на два фронта. С одной стороны – немцы. С другой – наши. Были и нормальные ребята с обеих сторон. Из наших – рядовой состав, из немцев – офицерский. Сейчас трудно сказать на какой стороне я был. Но войны никто не хотел. Воевали систему, а не люди.
— -Пидоры правители! – громогласно заявил я, чем привлёк к себе внимание подтянувшихся к лавочкам ветеранов.
— Было страшно? – следом спросил я.
— Нет. Это как работа. Как образ жизни. Живешь для того, чтобы защитить себя.
— Только не говорите, что воевали за наше поколение!
— Мы не знали, что будет следующее поколение, а уж о вашем не задумывались. Тогда ведь такие же люди были, как и сегодня. Ничего не изменилось.
— И место в общественном транспорте не уступали?
— Как и сейчас.
Старик достал из внутреннего кармана пиджака фляжку, отвинтил пробку и протянул мне.
— Что это?
— Коньяк армянский.
Я скривил рот, но, увидев, что на фляжке изображена свастика – замер, глядя как на святыню прошлого, как на мощи Николая Чудотворца и, не задумываясь о том, что может быть ещё гаже в плане сверх overdose, сделал глоток.
— За связь поколений! – сказал он и, взяв у меня фляжку, так же отхлебнул.
Следом он достал портсигар. Отчего-то немного протрезвев, я перевёл взгляд на металлическую коробку, в которой, как дети, завёрнутые в белые простыни в роддомах, лежали белые самокрутки.
— Крепкий табак? – поинтересовался я, пряча обратно в карман надоевший «LM».
— Конопля, — прямо ответил он. – Расслабляет. Она и тогда расслабляла. На Кавказе её было много, а вот ближе к северу только командный состав ей баловался. Солдаты мешали с табаком. Так что чистую курили избранные. Я уже не говорю о том, как пользовалась спросом выпивка.
— Знаете…
— Пётр Васильевич.
«До чего же банально», — подумал я насчёт имени – отчества.
— Знаете, Пётр Васильевич, у меня сложилось представление, что Великая отечественная война – это миф.
— Как война – безусловно, — он протянул мне самокрутку и зажженную спичку.
Я затянулся.
После третьей затяжки всё рассказанное Петром Васильевичем приобрело реальный образ современности. Борьба за существование, место под солнцем, только автоматы теперь не у каждого желающего, а только у избранных, которые, как видно, отнюдь не рядовые, а сразу пробившиеся в офицеры сыны сомнительного отечества.
— А после скитаний вас так и не поймали?
— Нет. Добрался до Ленинграда. Воевал. Медаль получил. Но во всех частях выяснялось, что я пленный. Так от своих, в конце концов, я убежал через Прибалтику обратно в Польшу.
— Спорю, что была там у вас какая-то девица?
— Была, как, впрочем, и в каждом городе.
— Да ладно? – расслабленно ухмыльнулся я. – С женщинами в то время была напряжёнка.
— Да ну, кто тебе такое сказал?
— Фильмы.
— Не верь.
— Даже наше поколение по прошествию нескольких месяцев стало верить в эти фильмы. Сравнивать себя с героями. Мол, я не умер, значит я герой. Посмотри как пляшут.
В стороне от нас две бабки, выкрашенные марганцем, отчебучивали что-то фронтовое, их поддерживали два кавалера весьма преклонного возраста. Казалось, не хватало только Гарика Сукачёва со своими фронтовыми песнями. Мы смотрели на них и молчали. Вероятно, на Петра Васильевича так же умиротворенно подействовал косяк. Я глядел на эти танцы, на проходящих радостных стариков, на нашу современность, на пивные банки, на пластиковые окна, на девушек с оголёнными пупками, на юношей с серьгами в ушах, и никак эти два поколения не могли связаться между собой и сосуществовать в пространстве моего сознания.
— Неправда всё это, — произнёс я и встал с лавки.
В мозг ударила опьяняющая волна. Я пошатнулся, но ступил первый шаг, а за ним легко продолжил остальные.
Накумареный старик, вероятно, не сразу сообразил, что я ушёл, и вдогонку только крикнул:
— А меня реабилитировали! Реабилитировали-то меня! Дали медаль.
Я улыбнулся. Уходя с чувством злобы, мне в этот миг отчего-то стало приятно, как будто бы реабилитировали меня и вручили медаль с этой звёздно-воинсокй разноцветной планкой.
Поднимаясь по крутым ступеням площади, я наивно полагал, что те старые советские фильмы и являются тем документом народной трагедии, произошедшей в сороковых годах 20 века.
Но как тогда такое героическое поколение оказалось в нашем времени и спокойно сосуществует с молодыми, ради которых, как они говорят, и воевали в своё время. Они как Иные из «Дозоров» или Терминаторы были отправлены в будущее, чтобы спасти человечество от гибели. Но это фильмы. Они, как и мы поверили в них, как дети верят в волшебников и дед мороза. Но наяву оказалось всё таким обыденным и до боли современным, в особенности борьба за свою личность и независимость. Ветераны шли на дело с автоматами, нам же это недоступно, но дано большее – дано слово.
Теперь никаких фильмов о героях, гибнущих за идею растворения в толпе!
Все здравомыслящие люди, в конце концов, выбирают жизнь ради жизни!