Часть I – Крестины
Боярин с женой, прижавшей к себе младенца, вошли в залу крещения. Прямоугольную комнату освещало умиротворяющее пламя, расставленных по периметру свечей. Справа от входа царствовала на стене массивная, в три человеческих роста и столько же вширь икона Божьей Матери. Посреди светлицы молился отец Кирилл. Георгий Николаевич расположился подле образа и повлёк за собой супругу.
— Примите батюшка малыша, вот с Анной Андреевной принесли покрестить сына, – дождавшись окончания диалога с Господом, обратился новоиспечённый отец к священнику.
— Вы уже у меня третьи сегодня будете. Выбрали имя дитяти?
— Да мы, признаться хотели Георгием окрестить, в честь папеньки, – отозвалась Анна Андреевна. — А из тех, что вы батюшка предложили, имени такового нет…
— Хм…, — священник погладил чёрную как смоль бороду – не можно Георгием, Господь не велит. Вот выбирайте: Антоний, Владимир, Савва …
— Владимиром, Владимиром наречём, – встрепенулась мать. – Георгий Николаевич вы не против? — обратилась она к супругу.
— Что вы, Анна Андреевна, возражать в-а-а-м? – протянул он с толикой сарказма в голосе. Сделал короткую паузу, брови насупились, губы едва заметно сжались. – Владимир — владыка мира, если не ошибаюсь,… звучное имечко, подстать боярскому сыну. Так и наречём – заключил отец.
— Ну, вот и порешили, распеленайте дитя. — Обратился священник к женщине.
Мальчик заплакал.
Батюшка принял малыша из рук Анны Андреевны. Ребёнок разошёлся в крике ещё больше. Отец Кирилл поднёс младенца к воде – плач превратился в оглушительный вопль.
— Противится егоза, — священник ласково заглянул в глаза мальчика. Батюшке стало не по себе: ребёнок смотрел испепеляющим взглядом василиска. На отца Кирилла накатил неистовый ужас, он бросил младенца на лавку подле купели. На руках и шее вздулись вены. Лицо багровело.
— Диавол! – вырвался сдавленный крик из лёгких священника, и в ту же секунду его объяло свирепое пламя; кожа мгновенно обуглилась, но беспощадные языки продолжали обгладывать плоть, намереваясь, кажется, добраться до костей и превратить тело отца Кирилла в горстку золы.
— С чертями путалась! – замахнулся на жену ополоумевший отец. Но не успел нанести удара: со стены рухнула и погребла под собой тела обоих родителей икона божьей матери.
Младенец затих…
Часть II-I – Месса.
Чёрная церковь объята тьмой,
Над ней не всходит луна,
Витает в округе зловещий покой,
Мёртвая тишина…
Безлунная ночь подарила своё одеяло валдайским высотам. На склоне холма раскинулась дружина из пятисот ратников, впереди которой восседал на коне белой масти всадник в кольчуге, отражающей крадущиеся тени сошедшего на землю мрака. Тонкие гармоничные черты лица сочетались с на удивление мужественным подбородком, невысокое чело едва прорезали полоски морщин, зелёные очи источали свет, из-под шлема падали на могучие плечи густые русые волосы. Лик полководца был обращён к войску. По правую руку расположился небольшой отряд лучников из пятнадцати стрелков.
— Друзья, те, кого вы там увидите – не люди. Это бесы, облачившиеся в человеческое одеяние! — начал свою речь полководец Зима. — Убивайте даже тех, у кого не будет оружия. Они жаждут царствия Дьявола в русских землях. Их властелин — гремучая змея, которую пригрела на своей шее славная русская церковь и которая сбежала, умертвив своим укусом иноков ворашавской обители. Братья сжалились над сиротой, который, едва разлепив глаза, потерял родителей, и приняли его в свой монастырь на послушание, предварительно обучив грамоте и другим житейским премудростям. И что произошло, когда отроку исполнилось семнадцать? Он возложил дары Господу в виде непрестанной службы или обрадовал братьев трудовым подвигом? Нет же, нет – в голосе послышалось горькое разочарование. — Он принёс в жертву вскормивших его иноков своему чёрному господину. Но монахи погибли не сразу, они долго страдали от телесных истязаний, причинённых извергом, прежде чем отдать душу господу нашему Иисусу Христу. Они по доброте душевной не разглядели знамения, посланного богородицей, которая убила родителей, за то, что те произвели на свет зверя, и обрушила огненную кару на священника, неузнавшего Дьявола в обличьи младенца. Среди истерзанных монахов был и мой батюшка, уставший от мирской жизни и принявший монашеский подстриг пятью годами ранее. Богородица в сновидениях долго являла мне змеиную обитель. Но вчера божьим знамением нас нашёл почтовый голубь, посланный бесстрашным иноком, который проник в логово зверя под видом одного из его слуг. Мы долго искали рассадник тьмы и вот теперь мы здесь!
— Но где же он? Мы ничего не видим – зашептались воины.
— Да вот же он, храм Дьявола! — Прогремел его голос. Сделал жест стрелкам.
Лучники достали из колчанов стрелы, наклонились к костеркам, разведенным подле ног, зажгли остриё парящих копий и приняли боевую стойку.
— Пли, — скомандовал Зима. — Вы не видели церкви, потому как она черна и сливается с одеяниями ночи. Теперь узрите, мы в восьмистах шагах от змеиного логова.
Стрелы сорвались с тетивы и, взвизгнув, устремились в чёрную даль, через мгновение отразившись в куполах агата.
— Кто-то будет кидаться на вас с отчаянием волчицы, защищающей своих выродков, кто-то на коленях будет молить о пощаде. Последние будут раскаиваться в содеянном, и их рассказы могут звучать почти правдоподобно. Но не смотрите долго в падшие зеницы демонов, многие из них умеют подчинять волю человека. Залепите ваши уши, запеленайте глаза. Ибо ложью будут все эти мольбы. Карайте беспощадно!
Хотим ли мы, Братья, чтобы змеи выползи из норы и осквернили своими деяниями Матушку-Русь. Хотим ли мы, чтобы наших детей и жён зарезали словно баранов, принеся в жертву Господину Тьмы?
— Нет, не хотим! — Загудели дружинники.
— Тогда вперёд! Сия ночь наш последний шанс, уже в лучах грядущей зари все змеи будут обладать смертоносным ядом. Во имя господа нашего Иисуса! – он поставил коня в дыбы, сделал символический жест мечом, словно нанося удар воображаемому противнику, и рванул вперёд.
— Во имя Иисуса! – подхватили войны и ринулись вслед за Зимой.
Всё: стены, пол, и даже потолок были окутаны в чёрное одеяние. Черное, как и эта безлунная ночь, спустившаяся с небес и растопившая молоко дневного света, чёрное как эта месса и все её слуги, которые словно стая волков ждали появления своего вожака, притащившего в пасти желанную пищу в виде мистического свитка. Свитка, открывающего заветные двери мира теней и сокрушающего ненавистные цепи законов материи.
Вдоль всей залы пылали факелы, которые, однако, не могли сделать освещение ярким и создавали лишь полумрак. По потолку и стенам шныряли тени, отбрасываемые гудящей толпой послушников, погрузивших свои тела в тёмные балахоны и заполонивших всё пространство храма. Гул наполнял помещение и не найдя направления для дальнейшего движения возносился под самые купола, где смиренно покоился алтарь, к которому вела лестница, расстилающая свои ступеньки со всех сторон жертвенника. У его подножия сверкал обнажённый оскал черепов, замученных до смерти христиан.
Из полумрака проявился и медленной властной походкой прошествовал к вершине алтаря человек, облачённый чёрную в ризу. Широкие ладони трепетно обнимали книгу. Обложка из пергамента коснулась поверхности жертвенника. Господин опустил руки на фолиант.
Звенящий шёпот послушников начал таять и скоро совсем исчез, закатившись в глухие закоулки храма.
— Братья, настал тот день и час, ради которого я родился, – вознёся к потолку, и отразился от стен низкий патетический голос. – Тринадцать лет назад я покинул ворашавскую обитель и заложил первый камень в фундамент сего собора. Вы приходили отовсюду, слыша мой призыв в сновидениях и грёзах. И вместе, Братья, мы воздвигли храм, не только в материи, но и в душах. Пришла пора заставить мир сбросить маску высоких идеалов и освободить людей от ложной веры, ибо нет ничего ужасней лицедейства, которому предавалось человечество во все времена. Пора сказать: мы звери и нет смысла отрицать свою сущность. Люди издревле лгали себе. Вдумайтесь, за что они держатся? Убить животное ради пропитания или обогащения считается дозволительным, но убить человека ради этой же цели – преступление. Время содрать пелену самообмана с вежд человечества. Пора сделать его свободным, избавить от бремени пустых устоев, не дарующих ничего кроме места в золотой клетке. Пора исполнить первый закон мироздания, гласящий: ВЫЖИВАЕТ СИЛЬНЕЙШИЙ!… Пора вернуть Землю в объятия первобытного хаоса, воссоединив два мира: тот откуда явился Я и тот, в котором родились вы, – угас звук на последнем слоге, — части этих миров уже соприкоснулись и подтверждение тому – наша община.
Сегодня завершена седьмая глава и это значит, что вы братья теперь можете погрузить свои вежды в омут потаённого знания, – вновь возвысился голос Господина, – те из вас, кто доселе не видел мир в истинном одеянии, узрят теперь всё его великолепие! Те же, кто уже вкусил священный плод истины, расширят грани своего видения. Да братья, — он замолчал, — свершилось! На свитке вышиты последние литеры. Ныне передаю его вам. И НЕ ПОСМЕЮТ ДЕСНИЦЫ ИНАКОМЫСЛЯЩЕГО КОСНУТЬСЯ СВЯЩЕННОГО ПЕРГАМЕНТА, ИБО БУДЕТ ИСТРЕБЛЁН ОНЫЙ ПЛАМЕНЕМ БЕЗУМНОЙ ЯРОСТИ.
Среди нас есть чужак. Он примкнул к общине двумя лунами ранее и сегодня посмел явиться на мессу. Едва заглянув в очи лжеца, я постиг его сущность, но отворил перед хамелеоном двери обители, дабы осветить фолиант в сей великий час. Вот он! — Оратор направил указательный пёрст на одного из послушников, находившегося у подножия алтаря. Несколько балахонов тут же облепили тело предателя и потащили его к вершине жертвенника, бросив у ног Господина, и сию же секунду поспешили вернуться в залу. Малахитовые очи отважного инока печорской обители смотрели снизу вверх в чёрную пропасть зениц пастыря. Сергий хотел бежать, но невидимые оковы овладели его членами. Изящное ритуальное лезвие поцеловало шею монаха, и багряная вода вырвалась из сосудов жизни, окропив священные страницы пергамента.
Часть II-II – Битва.
Взорвался и прокатился, сотрясая храм тяжёлый громоподобный звук. Фейерверком брызнули осколки стены, расположенной напротив врат обители, разбивая при этом главы, повреждая члены и впиваясь в самую глубь плоти послушников, стоявших подле неё.
Но не вся конструкция пала, разлетелась нижняя её часть (до четверти всей высоты). Уцелевшая же половина повисла в немом ожидании, вот-вот, готовая рухнуть и раздавить своей тяжестью тех, кто находился внутри. Едкая пыль мгновенно разнеслась в воздухе, заполняя собою пространство и делая полумрак почти непроглядным. Во имя Иисуса! – Взревело что-то множеством голосов. И в ту же секунду воины, защищающие тулово кольчугой, а главу мисюркой ( на передней части шлема был изображён витязь, держащий в левой деснице христианский крест, а в правой задушенного аспида) ринулись в залу сквозь гигантскую расщелину, образовавшуюся в стене, сокрушая на своём пути ударами палашей сгорающих от боли рясофоров. Несколько послушников, находившихся поодаль разлетевшейся конструкции (и потому ничуть не пострадали) среагировав, выпростали из-под рукавов рясы лезвие стилета и хищной кошкой устремились на супостата; обнажил лезвие ещё один послушник, затем другой… и вот уже целый скоп балахонов двинулся на воинов, замыкая их в полукруг – вся толпа чёрной паствы подала́сь вперёд, образовывая многослойное кольцо и оставляя пустое пространство позади себя. Те же, кто среагировал первым, всё ещё не могли добраться до витязей: слишком густой была аллея, сгорающих в агонии телесной боли монахов. Где-то позади орды раздалось несколько приглушённых звуков, которые уже никто не слышал. То ломала массивными колунами врата змеиной обители вторая часть дружины…
Среди прочих сновидений оно одно повторялась вечно. Зима видел его так часто, что казалось, словно оно стало его тихой подругой, постоянной спутницей, читающей свои ужасные монологи и приходящей, как только его веки опускались под тяжестью навалившейся усталости. Вначале эти его ночные грёзы были столь же размытыми, как и все прочие сновидения, но с летами становились всё более явственными. И вскоре он больше не смог им противиться, в особенности после того, как узнал о трагической кончине своего батюшки, об иноках ворашавской обители, загубленных волком, облачённым в овечью шкуру. Именно так Владимир представал в его сновидениях в самом начале. Из тёмного леса выходит зверь, слабый и беззащитный. И вот это уже не хищник вовсе, а безобидный ягнёнок. Ягнёнка подбирает и вскармливает ангел, просветлённый сиянием Божьим. Овца вырастает и сбрасывает шкуру, под которой скрывался волк и набрасывается на своего спасителя. А, расправившись с ним, уползает, превратившись в змею, и прячется в норе. Отовсюду сползаются в нору другие змеи. И вот та самая змея не змея больше, а сам рогатый. Он отворяет в змеином логове огненные врата, которые превращаются в распахнутый фолиант, охваченный сиянием пламени. Из сего пергамента вырываются невиданные твари. За спиной у них огромные крылья, а вместо пальцев тонкие как ритуальное лезвие чёрных монахов когти; багряным огнём полыхает небо, в руинах заката земля русская, в глазах людских зияет бездонная алчность. Получеловек, полузверь настигает добычу и рвёт ей глотку, но с небес спускается огромный аспид, который проглатывает беса и совокупляется с убиенной им жертвой. И нет уже больше христианских законов, нет морали людской.
Теперь не Зима был носителем своих снов, а они были его хозяином и поводырём, указывающим путь. Так воин оказался при Васильевском монастыре, отличавшимся от прочих монастырей тем, что с ним соседствовал карательный отряд, предназначенный для борьбы с сектантами – противниками и супостатами православной веры. А распоряжался и направлял полк на угодные Господу свершения бывший игумен ворашавской обители, ныне преподобный Фёдор, который в тот злополучный час, когда погибла от рук безумного инока вся ворашавская братия, по счастливой случайности отбыл в другой монастырь. Никто иной не отдал бы войско в распоряжение Зимы, зиждясь лишь на рассказах о его сновидениях, но преподобный Фёдор лично знал каждого инока ворашавского монастыря, знал он и Владимира – монаха-убийцу. И прекрасно помнил, будто это было вчера чувство, терзавшее его, когда он покидал обитель. Теперь же увидев Зиму и услышав его излияния, преподобный Фёдор с лёгким сердцем назначил воина командующим карательной дружиной и благословил его на священный поход.
Не один месяц Зима и его войско искали чёрную церковь. Сновидения вели его. А тревога, невыносимое беспокойство с каждым восходом солнца росли в его душе всё больше и больше. Зима ходил уже неподалёку от храма, когда почтовый голубь принёс весть. Получив послание, полководец просветлел и осознал совершённо значение своих сновидений. Владимир явился на свет, дабы отворить огненные врата, а книга была ключом от них. Но один Господин бы не справился, посему нуждался в прислужниках. Сегодня настала та ночь, когда фолиант был окончен, сегодня кошмары Зимы становились явью. Он не знал более нечего предстоящего сражения, не мыслил не о чём, кроме бесовской казни. Он спал и не спал, был одновременно жив и мёртв, сердце звучало в унисон со стоном копыт его лошади. В записке были представлены подробная диспозиция храма и время проведения роковой мессы. Воины гнали коней во весь опор, пока не достигли холма, на котором возвышалась обитель. Зима приказал оставить животных с оруженосцами и далее продвигаться пешим ходом, дабы не наделать шуму и оставаться незамеченными до назначенного часа. Сам же он, поскакав на коне вперёд войска, заложил пороховой заряд у стены храма, расположенной супротив фасада. После вернулся к ратникам, прошедших к этому времени добрую часть пути, держал речь, а следом разделил их на две части. Одна, из которых вместе с полководцем в сей момент ломала врата змеиного логова, а другая уже была внутри.
Вся толпа чёрной паствы подала́сь вперёд, образовывая многослойное кольцо и оставляя пустое пространство позади себя. Этим как раз и воспользовался полководец, чтобы сломать врата и вторгнуться в церковь со второю частью дружины. Именно в таком порядке назначалось вводить войско в храм: пороховой укол, которого хватило, чтобы вогнать монахов в смятение, за ним штормовой удар витязей, ворвавшихся в церковь сквозь образовавшуюся в стене расщелину. И вот уже никто из чёрных братьев не ждал нападения с фронта. Змеи оставили без внимания вход в свою нору и ринулись к образовавшейся напротив него дыре, повернувшись спинами к вратам обители.
Массивная древесная твердь рухнула под ударами колунов. Сквозь освободившийся проход ринулись и рассыпались вдоль стены, где ещё недавно покоились врата, дружинники. В тисках оказалось бесово племя! Оба края кольца чёрных балахонов оказались поверженными. С тыла осколки стены повредили плоть чёрных послушников. С фронта карающие удары клинков обрушились на спины, отвлекшихся на взрыв рясофоров. Но эффект внезапности постепенно начал терять своё действо. И вот трёхгранное лезвие стилета уже пробило кольчугу одного из воинов, войдя в самое сердце. Витязь замертво рухнул наземь.
Превосходство в длине лезвия палаша над остриём змеиных кинжалов давало воинам лишь незначительное преимущество. В тесном пространстве не просто было орудовать клинком. В то время как проворные и быстрые как пантеры балахоны уворачивались от ударов мечей, порой оказываясь за спиной у нападавших и вонзая клык своего лезвия в спины ратников.
После того, как врата змеиного логова пали, Зима первый, не слезая с коня, ринулся в орду чёрных братьев. Животное не смело перечить воину и неслось на свою погибель прямо на спины монахов. Звуки таяли где-то вдали. Даже громовой залп дружинников: « Во имя Иисуса!», раздавшийся с обеих сторон еле донёсся до слуха полководца. Он летел прямо вперёд на своих врагов. Сколько их там было: шесть, восемь десятков, а можно быть несколько сотен? Не самоубийство ли это? Боязни не было. Впрочем, он давно уже потерял страх перед смертью, как и любой воин, прошедший не одно сражение. Но сейчас не было и тревоги, был только свирепый запал, словно волна моря несла его в бой. Зима, вытянув вперёд левую десницу (он был левшой), держал перед собой палаш параллельно груди. Копыта лошади врезались в тела послушников, но за мгновенье до этого воин спрыгнул с животного, оттолкнувшись свободной рукой от седла. И в полёте вынул из ножен второй клинок. Балахоны, завидев опасность, расступились, и воин приземлился в пустое пространство. Немедля и мгновения левой десницей витязь смахнул с плеч голову одного из чёрных монахов: кровь хлынула по направлению удара, словно выплеснувшись из ведра. Правой же воин вспорол живот, силившемуся пронзить его в спину послушнику.
Зима распалился как никогда прежде, казалось, будто клинки сами подсказывали ему когда, куда и в каком направлении нужно двигаться, чтобы отражать удары. Вот и сейчас он непроизвольно вернул меч за спину, сбив укол кинжала. Ратники тем временем подоспели к полководцу, и теперь он бился не один.
Где-то вдали раздался звук, похожий на тот, когда дуют в рог, но более мерзкий и пронзительный. Перед проходом (внутри храма), который дружинники освободили колунами, оказались огромного, в три с половиной сажени роста, несколько дюжин людей облачённых также в рясы. В обеих десницах были огромные, чуть изогнутые вовнутрь мечи. Рясофоры выстроились по прямой линии, параллельно сражавшимся и ринулись в атаку. Кто-то из воинов, заметив угрозу, попытался, было дать неприятелю отпор, но тут же был казнён за сию дерзость. Чёрный исполин несколькими движениями клинков молниеносно четвертовал смельчака, отделив от туловища десницы, а затем и ноги воина.
Часть ратников, оставив былого противника, перекинулась к новой опасности. И много дружинников погубили Антеи, прежде чем оказались поверженными.
Полководец же, завидев угрозу, устремился на помощь воинам. К сему моменту исполинов оставалось уже не более полудюжины. Зима ринулся к первому попавшемуся, и попытался нанести удар, но великан, несмотря на свои размеры, оказался не менее проворным, чем его меньшие по размеру братья (даже более вертким, ведь до этого удары Зимы всякий раз достигали цели). Увернувшись от меча, гигант обрушил встречный удар прямо на голову воина. Зима успел сделать сверху перекрёстный блок обеими клинками, и меч противника ударился, звякнув, о перекрестие лезвий витязя. Полководец от огромной силы удара откатился назад и упал, потеряв равновесие. Потому остался жив…. Исполин другой рукой секущим ударом срубил тут же воздух в том месте, где ещё недавно находилось тулово воина. Зима, вскочив на ноги, приготовился к продолжению схватки. Но бывалый витязь Добрыня, подобравшись к великану сзади, рассёк его пополам, разделив ноги и туловище, тяжёлым лезвием двуручного палаша. Этот гигант был последним.
Зима вновь ринулся в безумный шабаш, ещё более распалившись и рассекая лезвиями своих клинков снова и снова плоть очередного монаха. По спине побежали мурашки. В голове раздался едва различимый ехидный шёпот, бормочущий что-то на своём одному ему известном наречии. Обернувшись, полководец приметил краем глаза молодого воина Святослава смотрящего в зеницы, стоявшему на коленях подле него послушнику. Зима хотел, было крикнуть витязю, чтобы тот опомнился, но сзади ясновидца в левое плечо ужалило, пробив кольчугу, лезвие стилета. От резкой боли Зима выронил клинок, но другой рукой, развернувшись, поверг врага, пронзив его в грудь. Святослав же тем временем с одурманенным взглядом ронял удары своего меча на пытающегося защищаться Добрыню.
И снова полководец хотел остановить молодого воина, но пронесшийся в глубине его сущности не того, чтобы шёпот, а словно оживший шелест ветра, но всё такой же мрачный и бросающий в озноб заставил его обернуться. Чёрная риза Господина растворялась в стене, словно в жидкости, оставляя за собой расходящиеся в стороны круги. Позабыв о Святославе, воин ринулся вслед за Владимиром, используя то пустое пространство, которое монахи освободили, отвлёкшись на взрыв. На пути маячили змеи, но Зима рвал их плоть своим клинком ещё отчаянней, не останавливаясь ни на минуту. На ходу он стал шептать молитву: «Отче небесный, Господь всесильный, смой наважденье, разлепи мои вежды….»Пелена исчезла с его очей: взору окрылись едва различимые контуры потаенной двери в том месте, где несколько мгновений назад исчез чёрный пастырь.
Оказавшись у прохода, воин бросил взгляд на пространство, которое так стремительно преодолел. И вот уже не только Святослав и Добрыня, но и другие ратники сражались друг с другом. И не понятно было, кто из них во власти дурмана, а кто защищает жизнь свою. Вернуться назад и попытаться спасти витязей или преследовать главную змею, затеявшую роковую мессу? Вновь перед воином встали картины сновидений, преследовавших его всю жизнь. Зима толкнул дверь ногой и вывалился наружу, споткнувшись от усталости, и упал на одно колено.
Вдали, сливаясь с покровом беспросветной ночи, растворялся силуэт Владимира. Вот она змея, казнившая иноков ворашавской обители и в их числе батюшку полководца. Сейчас он сделает последний рывок и его клинок покарает демона! Не посмеют отвориться огненные врата. Сейчас его меч казнит аспида, избавит Землю от того, что на ней быть не должно и попросту не может существовать по законам христианским!
Взгляд его устремился на фигуру, удаляющуюся вдаль. Усталь исчезла, словно через ноги уйдя в землю, боль растаяла.
— Во имя Иисуса! – вырвался крик из лёгких полководца и эхом разнёсся по округе, касаясь вершин валдайских гор. С этими словами он поднялся и ринулся вслед за демоном. Все члены Зимы ожили, словно родившись заново. Словно не сражался он сегодня вовсе, словно не был измотан длительным походом, поиском змеиного логова от зари к заре. И ветер тоже нёсся куда-то, не разбирая в темноте пути, и затруднял движения воина.
Фигура Владимира замерла. Зима продолжал движение. И находясь уже в нескольких шагах от дьявола, обнаружил, что тот обращён к нему ликом. Позади демона зияла пропасть.
За несколько мгновений до встречи Зима почувствовал, как силы стали покидать его тело, пространство вокруг стало размытым и очень тяжёлым, давящем на него и желающем ему погибели. И вот он уже сам стал поддаваться этому зову. Витязь остановился, снял мисюрку, освободив шею от защитной сетки, опустился на колени и подвёл к горлу кончик меча. Чёрный пастырь двинулся на полководца. Створки губ демона раскрылись в зловеще-умиротворённый оскал. Аспид опустил свою десницу на безвольную длань воина, и отнял из рук Зимы клинок. Затем отвёл палаш назад, и, сделав замах с плеча, пронес лезвие прямо над главой витязя, вонзив меч в землю.
Господин сделал несколько шагов назад и распростер руки в стороны. Ветер трепал его одеяние, сливающееся с темнотой непроглядной ночи. В глубине зениц пастыря показались языки пламени, и, поднимаясь оттуда, они разгорались, пока не затопили очи целиком. Он плавно подался назад и рухнул в объятия чёрной пропасти.
Темнота начала сгущаться, пока не поглотила собою всё вокруг. Исчезли ночные силуэты деревьев и гор. Свирепая музыка ветра тоже удалялась куда-то вдаль. Тело воина перестало ощущать пространство вокруг. Глубокая пустая тьма. Больше ничего. И где-то в её глубине показалась полоска пламени, выросшая из огненной точки. Затем нарисовалась другая такая же. Ещё одна… И вот огненные линии соединились в очертание книги. Пламя, объявшее её становилось всё более ярким и скоро фолиант совсем исчез, поглощенный этим сиянием. Сквозь ореол стали прорисовываться силуэты и доноситься голоса, пока не сложились в отчётливую картинку: человек в мантии, с массивным крестом на шее предаёт книгу огню. Фолиант вспыхивает и литеры, начертанные на свитке, отрываются от него и закручиваются в вихрь, поднявшейся до небес. Земля содрогается в безумной пляске и скидывает с себя тяжесть человеческих конструкций. Реки выходят из берегов, выплёскивая свои воды, и смешиваются с землей, образовывая зыбкое месиво.
Картина блекнет, и теперь видны лишь её очертания. Вокруг абриса поднимется огонь, и, разгораясь, наступая справа налево, смывает полотно. Вновь прорисовываются уже новые силуэты, и слышаться другие голоса. Сейчас свитку ничего не угрожает, он передаётся из рук в руки, переезжает с места на место. Но всюду, где не побывает фолиант, приходит горе и сыплются несчастия. Сии образы заливает белое сияние, которое веет умиротворяющим спокойствием. Теперь книга заперта в ларце. И не буйствует природа, не приносит свиток беды. Границы ларца размываются, и он превращается в глубокий грот, снаружи покрытый снегами. Грот с огромной скоростью удаляется вдаль и скоро скрывается вовсе. Мелькают рельефы гор и рек. Где-то внизу на земле, подле чёрной церкви покоится тело воина, прильнувшее к земле.
Зима почувствовал толчок глубоко внутри. Веки невольно открылись. На небе сияло предрассветное зарево, ветер стих. Его уста шептали, всё ещё не очнувшись от транса: Сибирь… Первая дума, коснувшаяся полководца: почему он жив, почему Владимир не сокрушил его. Почему аспид бросился в пропасть? Искать ответы не было времени. Он поднялся и томимый неизвестностью случившегося с его войском ринулся в обратно в храм.
Пол был устлан трупами чёрных послушников и телами погибших воинов. От всей дружины не осталось и двадцатой части. Оставшиеся же в живых добивали уже не представляющих угрозы полумёртвых монахов. Полководец поднялся к алтарю. Фолиант был распахнут. На страницах книги всё ещё не засохла кровь убиенного здесь отважного инока Сергия. Вот он треклятый свиток! Скоро пергамент окажется в священном гроте и не сможет посеять горе в русских землях.
В Сибирь!
Дыыыыын… Дыыын….. Дыыыыынн… — разносились тяжёлые удары бубна, смешиваясь с завывающей песнью снежной метели. Сквозь бледные покровы неба не было видно золотого сияния солнца. Байлагаш шёл против ветра, утопая ногами в глубоком снегу. Соболиная шуба спасала от холода. Без того узкие глаза хакаса щурились от налетавшего в них снега. Племя не могло двигаться дальше из-за вьюги. Шаман вышёл один на один со стихией усмирить её.
Дыыыын! Дыыыыннннн! Дыыыыынннн! – он бил в бубен всё сильнее, продолжая двигаться дальше. Впереди нарисовались снежные неподвижные силуэты человеческих фигур. Байлагаш ускорил темп и стал быстрее перебирать ногами, выпутываясь из снежных объятий. Удары бубна стихли. Взгляд хакаса скользнул по хмурому небу. Нога ступила на что-то твёрдое. Опустив глаза, шаман увидел спину воина, лежащего на земле. Меж лопаток витязя застрял клинок. Оторвав взгляд от трупа и посмотрев вокруг, Байлагаш увидел ещё с десяток тел. Кто-то из воинов был поражён в грудь, ещё несколько были лишены головы. Но один воин не упал. Он стоял на коленях посреди снежной могилы. Зелёные очи смотрели как живые, губы посинели. Невысокое чело едва прорезали полоски морщин, тонкие черты лица сочетались со строго очерченным подбородком, на могучие плечи падали густые русые волосы. В десницах, сомкнутых на животе зажата рукоять лезвия, которое насквозь пронзило тело воина. Внизу подле витязя покоилась книга, залитая багряной жидкостью, которая легла на свиток прозрачным воском.
Байлагаш кончиками перстов коснулся фолианта
