Тот, кто заглядывает в чужие окна.

Везде, где воздвигают храм Богу,
дьявол строит себе часовню –
и самая многолюдная паства
оказывается у него.
Д. Де-Фое.

Он вышел из посадки счастливый, с чувством удовлетворенности жизнью. До города, двадцать минут быстрым шагом. Дыша полной грудью, он победоносно оглядывал, еще пустую, утреннюю улицу. И если бы сейчас, какой-нибудь прохожий его увидел, то наверняка бы испытал одно из самых сильных потрясений в своей жизни, ибо нашему герою хотелось кричать, и весь мир сотрясать своим криком. Чтобы еще раз, доказать всем на свете, свою силу и мощь, и показать ангелам, и даже Богу, что и от самых черных преступлений, можно испытывать невыразимую радость, и восхитительное чувство блаженства. Но прохожих не было, да и Бог, видимо занятый небесными делами, еще не успел совершить обход своих земных владений. Поэтому, впрочем, как и всегда, он наедине с собой торжествовал свою упоительную победу.
Он шел по улице, но одиночества своего не чувствовал. Голова кружилась от счастья. Его вечные спутники – раздраженность, неудовлетворенность и злоба, — остались за порогом прошедшей ночи.
Он чувствовал себя человеком.
Он возвращался домой.
И он был счастлив.

Четверг, прошел, как всегда. Утром на работу, вечером с работы.
Дома его ждали любимые и верные друзья — фиалки. Он всегда спешил к ним. Его любовь к цветам началась еще со школы. Когда стало понятно, что с ним, угрюмым и грубым, никто не хочет дружить, а общаться и делиться впечатлениями очень хотелось, а потому, он, все свое детское внимание и заботу переключил на единственную фиалку в доме. Скоро этих фиалок стало намного больше. Так в его жизни появились друзья, настоящие и верные.
Еще не успев переступить порог квартиры, он услышал, как зазвонил телефон. Настроение сразу же испортилось. В голове пронеслась болезненная мысль «Она». Медленно войдя в квартиру, он с большой неохотой поднял трубку телефона.
— Алло!
И сразу же, как-то скис и поник. Он не ошибся, это была мать.
— Да. Хорошо.
— Да.
— Да.
— Нет.
— Все в порядке. Я не заболел.
— Пока.
Раздались гудки. Он медленно положил трубку. Так и не раздеваясь, он сел на диван, окаменевшим взглядом уставившись в стенку. Если бы он мог выпустить свою ярость, наверняка стало бы легче. Воображение заработало вовсю. Вот он душит ненавистную мать собственными руками, вот он топит ее в ванной. Стоп. Нельзя, нельзя… Почему нельзя он и сам не знал. Но только хорошо помнил материнский окрик, и солдатский ремень с огромной желтой бляхой. Нельзя есть грязными руками. Нельзя в рот брать всякую гадость. Нельзя маме делать больно. Нельзя, нельзя, не-ль-зя… Зато мама, в целях воспитания, конечно же, имеет полное право делать больно всегда.
Его охватило полное безразличие ко всему, даже если бы сейчас началось землетрясение, или ему на голову упал потолок, он бы и тогда не сдвинулся с места. Почему-то подумалось о том, что он зря купил телефон. Кроме матери, ему больше никто и никогда не звонил
За окном бурлила жизнь, – слышались детские крики, визги, гудки машин.
Он пришел в себя, когда уже вся комната была погружена в полумрак, а на улице зажигались первые фонари. Вечер прошел впустую. Ну и что. Какая разница, как он прожил этот день, как проживет свою жизнь, все равно конец у всех один – смерть. Сонным взглядом, обводя потолок, он вдруг испуганно вскрикнул, и, вскочив с дивана, бросился на кухню. Он передвигался бесшумно, как кошка, ничего не задев в темноте, и ни обо что не споткнувшись. Включив на кухне свет, он бросился к крану, взяв, стоявшую на столе лейку. Набрав воды, вернулся в комнату. Не включая свет, опустился перед цветами на колени, попросил у них прощения за то, что забыл во время их полить. Он ласково гладил лепестки, терся о них щекой, целовал, нежно разговаривал, при этом старался дать одинаковую порцию, каждому цветку, чтобы обидно никому не было. И цветы откликались на его ласки, успокаивали его.
Уже засыпая глубокой ночью, он подумал о том, что сегодня кроме матери, к нему никто больше не звонил, и домой, к нему, никто не приходил.

Как и все, он любил пятницу. Конечно же, только за то, что это был последний рабочий день перед выходными. Эти дни, он всегда посвящал цветам. Да и выходные выдались, для начала весны, на редкость славными. Солнечными и теплыми.
Постелив на балконе одеяло, и расставив вокруг себя, перенесенные из комнаты цветы, он с удовольствием лег на него, мурлыча про себя песенку, и все время приговаривая:
— Радуйтесь, радуйтесь, мои детки, весна пришла
Подставляя под солнечные лучи лицо, жмурясь от яркого света, и просто глупо улыбаясь, он каждому цветку говорил ласковые ободряющие слова. И несказанно радовался, когда видел, что и они с ним тоже разговаривают. Это маленькое счастье он не отдал бы никому на свете. Оно принадлежало только ему, угрюмому, злобному, и раздражительному человеку. Который, при виде любого цветка, превращался в нежного и ласкового ребенка.
В воскресенье, вечером, он, лежал на балконе, и разговаривал со своей самой любимой фиалкой Фьорой. Раздался телефонный звонок. Его черные глаза сузились, и руки непроизвольно сжались в кулаки. Он никогда не позволял себе ругаться при цветах, но, войдя в комнату, разразился страшной бранью.
— Да, когда ты ж меня оставишь в покое, чертова дура! Да чтоб потолок упал на твою голову. Да чтоб ты шею себе сломала!
Телефон разрывался. А он метался по квартире, словно загнанный зверь. Наконец немного успокоившись, схватил трубку, и еле сдерживая ярость, отрывисто крикнул:
— Алло!
— Да, мама, я узнал тебя.
— Все в порядке.
— Нет.
— Я не смогу приехать.
— Потому что много дел!
— Нет, я не приеду!
— Нет!
Он сидел на диване, с ненавистью смотря на противоположную стену. И вдруг успокоился, голос стал мягким, в голове созрел план.
— Хорошо, я приеду. Пока.
Тяжело дыша, он медленно положил трубку. Нехорошая, противная улыбка заиграла на губах. Но он быстро взял себя в руки, и вернулся на балкон.
— Звонила старая дура, просила, чтобы в следующее воскресение, я приехал к ней на дачу. – Болезненная судорога исказила его лицо, на глаза навернулись слезы, и он заплакал. – Простите, простите меня, мои детки, но мне придется вас покинуть. И почему эта ведьма, эта гадина не оставит нас в покое!?
Перенеся все цветы в комнату, и расставив их по своим местам, он наспех покушал, и вышел на улицу. Настроение безнадежно было испорчено. Его томила тоска и масса непонятных желаний. Он долго гулял по ночному городу, пока вдруг не очутился перед подъездом Оксаны Пушкиной. Сев в скверике на скамейку, он сразу же нашел окна, той квартиры. Он нашел бы эти окна, даже будучи слепым. Что-то завораживающее было в них, черных и бездонных, как сама человеческая душа. Сколько же раз, он смотрел на них. Но сегодня в них было, что-то особенное – воспоминания. Он прикрыл глаза, весь отдавшись той ночи, тем желаниям, тем чувствам. Еще, еще хочется…
Поежившись от холода, он беспокойно оглянулся по сторонам, встал со скамейки, и быстрым шагом направился домой. Он зарекся больше сюда никогда не приходить, но не прошло и часа, как вместо того, чтобы сидеть дома, он вновь оказался в этом скверике. Его взгляд скользил по освещенным и радостным окнам, где жили люди, со своими бедами и радостями. И в один прекрасный день, его судьба пересечется с кем-то, кто живет в этом доме, а может быть с кем-то, кто проходит сейчас мимо маленького неприметного скверика.

В среду, во время обеденного перерыва, его неожиданно вызвали в кабинет старшего научного сотрудника. Екнуло сердце, зашумело в голове, он почувствовал, что начинается паника, неужели конец? Встав из-за стола, он почему-то снял свой рабочий халат и повесил его на вешалку. Быстро выйдя из кабинета, бесшумно прошел по коридору, поднялся на второй этаж. Закрыв глаза и крепко держась за перила, он несколько минут постоял на последней ступеньке, будто что-то выжидая. Вдруг, резко развернувшись, спустился на первый этаж, вбежал в свой кабинет, судорожно схватил халат, и натянул его на себя. Несколько раз, глубоко вздохнув, он понял, что паника ненадолго отступила. Пробежав по коридору, поднялся на второй этаж, немного постоял возле двери, чтобы отдышаться, постучал, и, услышав «Войдите», осторожно переступил порог кабинета. Навстречу ему, поднялся с кресла, маленький и толстый человечек в очках.
— Вы, извините, что я отрываю вас от работы, но дело чрезвычайной важности.
— Ничего страшного, у нас перерыв. А что случилось? Кто вы?
— Следователь Алексей Иванович Прокофьев.
— Очень приятно. Меня зовут…
Следователь нетерпеливо махнул рукой.
— Мария Семеновна мне уже сказала, как вас зовут. Да вы присаживайтесь, не стойте. В ногах, знаете ли, правды нет. Да и времени я у вас много не отниму. Вы были знакомы с Оксаной Пушкиной?
— С Пушкиной… Что-то не припомню я такой фамилии… А что случилось?
— Две недели назад, она была зверски убита. В ее записной книжке был ваш домашний адрес и телефон. Ну, а мы, — следователь внимательно посмотрел на него, — проверяем все версии.
От этого взгляда, он внутренне съежился. Только бы не наделать глупостей.
— Какой кошмар! Пушкина… Не, не знаю я такой!
— Когда мы проводили обыск в ее квартире, мне поразило, обилие цветов. Их было чересчур много. Поэтому я…
— Ах, постойте! Кажется, я вспомнил!
Он вытащил из кармана свой блокнот. Пальцы рук слегка подрагивали, но следователь этого не заметил.
— Сейчас посмотрим, здесь я записываю имена всех своих клиентов. Вы ведь знаете, как это бывает, купят какой-нибудь редкий цветок, а как за ним ухаживать, понятия не имеют. Вот я иногда и помогаю…
— За определенную плату, конечно же.
Он согласно кивнул головой, стараясь не смотреть на следователя. Прокофьев спокойно ждал.
Вдруг он весь побелел, и испуганно посмотрел на следователя.
— Нашел! Так и есть! Она моя клиентка! Вот смотрите! Оксана Пушкина, ее адрес и телефон. Прошлой весной она купила у нас цветы. Вот видите, три галочки, это значит, что она мне три раза звонила, и, я ее консультировал. А вот два крестика, это значит, что я ей звонил. Она очень любила цветы, заботилась, постоянно о них беспокоилась. За что ее убили?
— Пока, не знаю. А блокнот у вас хороший, берегите его. Ну, не буду вас больше задерживать. Спасибо, что прояснили ситуацию, и помогли следствию. Кстати, вы давно здесь работаете?
— Девять лет. После института, сюда и пришел.
Уже возле двери, Прокофьев обернулся, и сказал:
— У вас очень красивый ботанический сад.
Он еще некоторое время оставался в кабинете. Только сейчас, он осознал, что веселой, прекрасной, жизнерадостной, обожавшей цветы Оксаны Пушкиной, больше нет среди живых. Оксана… Он даже, предлагал ей встречаться. Да она не захотела. Глупая…

В четверг, работы оказалось больше, чем он предполагал. Целый день, бегая по аллеям ботсада, мотаясь из одной лаборатории в другую, часами не выходя из теплиц, он все больше и больше понимал, что ему необходимы ночные прогулки. Без них, он как рыба, без воды. Ощущение покоя и удовлетворенности уже давно покинуло его. Теперь ему нужны были острые ощущения. Вернувшись, домой, он несколько часов сидел на диване, просто уставившись в стенку. Он не мог ничем заниматься, руки сами собой опускались. Такое состояние тревожило его. Он прекрасно знал, чем вызвана эта апатия, и как с ней надо бороться. Нужны были действия. Он жил только в движении.
Он пришел в себя, когда в комнату проникли сумерки, а на улице зажигались фонари. Поздно вечером, выйдя на улицу, он направился на проспект, провожая глазами редких прохожих. Проходя мимо домов, с любопытством всматривался в освещенные окна. Он никогда не боялся заглядывать в чужую жизнь. Они притягивали его своей недоступностью и таинственностью. Сев на скамейку, возле какого-то дома, он полной грудью дышал ночным свежим воздухом, и, запрокинув голову назад, смотрел на безмолвное звездное небо. Вечная красота и вечный покой. Вот и все, о чем он мечтает. Но возможно ли это все для него, такого жалкого и ничтожного, одиноко живущего под мириадами звезд? Как умиротворенность сделать вечной? Как остановить мгновение?
Звезды мерцали, притягивали и манили к себе, ночь поглощала прошлое и боль. Он весь отдался тишине, чувствуя, как та убаюкивает его…
Вдруг он испуганно вздрогнул, изумленно посмотрел на второй этаж. Оттуда, из освещенного окна, донеслась пленительная и печальная музыка Бетховена. Она заполняла собой все пространство, пропитывала и впитывалась во все живое, что дышало и двигалось. Нарушив ночной покой, она взбудоражила его холодную душу, и даже его очерствевшее сердце дало трещину. Тревожно глядя вдаль, он пытался понять причину своего волнения. Грустные звуки, как серебряные капли дождя падали на него, омывали его, держали его в сладостном и волшебном дурмане. Жгучая жалость к самому себе, охватила все его существо. Черная тоска и печаль тяжелой пылью оседали в сердце. Любовь и ненависть к самому себе смешались, размыв всякие границы. Какой же он еще маленький, слабый и беззащитный! Никакая мука в этом мире, никакие страдания не сравнятся с его болью. Как же он несчастен! А как жестокие люди насмехаются над ним, а глупая мать донимает его! Нет ему покоя! Нет!
Качались верхушки деревьев, блики лунных пятен скользили по серому мертвому асфальту.
Слезы навернулись на глаза. Глаза затуманились, и сквозь эту пелену, он увидел другой, страшный мир. Нечаянно посмотрев в чужое окно, он увидел собственную душу. Черствую и мрачную, где демоны, зажигая костры, беснуются в ядовитой злобе, где красная кровь, смешиваясь с человеческим потом и страхом, превращается в целебный напиток, где дьявол, построивший себе часовню, зажигает лампадки и распинает Христа.
Потрясенный открывшимся, он зарыдал, словно малое дитя.
Постепенно, волшебные звуки затихали. И весь мир замирал.
Наваждение прошло, в сердце высохли последние капли жалости к себе.
Вытерев рукавом слезы, он сжал руки в кулак, и, вскочив со скамьи, в немой и дикой злобе, угрожающе замахал освещенному окну, где жил любитель Бетховена.
Тяжело дыша, он ещё несколько минут постоял под окном, потом развернулся и пошел к себе домой.
Какой же лютой ненавистью, он ненавидел того, кто заставил его заглянуть в себя, почувствовать себя слабым, беспомощным и чужим всему миру. О, нет, он не такой! Он сильный, могущественный, великий, он Бог! Нет равных ему! Он единственный, кто знает истинную цену истошных воплей, последнего крика, застывшего ужаса в обезумевших, остекленевших глазах поддернутых пеленой смерти. Кому, как ни ему решать, кто доживет сегодняшний день, а кто…
Он бежал, он убегал от собственного наваждения, он мчался в ночи, ища свою потерянную душу.

Самый любимый день – пятница, все расставил по своим местам.
Встав рано утром в хорошем настроении, и это, несмотря на то, что ночью пришлось поспать три часа. Он позавтракал, напевая веселую песенку, полил цветы. Затем, сев за письменный стол, просмотрел, составленный накануне, план рабочего дня.
Расхаживая по комнате, не спеша, одевался. Его движения были плавными и размеренными. Он был умиротворен и доволен собой.
Распахнув окно, он радовался солнечному дню и жизни, кипевшей на улице. Все было хорошо сегодня, — и теплое утро, и пение птиц, и это пронзительно голубое небо.
Закрыв квартиру, он решил пешком спуститься на второй этаж, чтобы взять почту. Стоя на лестничной площадке, он просматривал газеты до тех пор, пока не нашел маленькую заметку о том, что в четверг, в одной из пригородных дач, был найден труп, зверски убитой женщины, находящейся там уже больше недели.
Облегченно вздохнув, он сложил газеты, положил их в свой дипломат, медленно спустился на первый этаж. И вдруг черная тоска захлестнула его с такой силой, что, не удержавшись на ногах, от сильного душевного волнения, он всем телом рухнул на дверной косяк. Но боли не ощутил. Смертельно побледнев, он попытался взять себя в руки, но образ матери, стоявший перед глазами не исчезал. Ненавистной и любимой матери. Все-таки победила ненависть, в его страшной борьбе, длиною в жизнь. Он чувствовал, как медленно скатывается, скользит в пропасть, как неумолимо приближается его гибель. Не выдержав, он бросился наверх. На лбу блестели капельки пота, он тяжело дышал, но неведомая сила, его все гнала и гнала.
Стоя на крыше и смотря вниз, он впервые почувствовал себя жертвой большого обмана. Ведь он же верил, что сумеет раскрасить свою унылую и скучную жизнь красочной и яркой палитрой цветов, насквозь пропитанную острыми ощущениями. Но его обманули! О, как его обманули! Ах, если бы были силы все это остановить, свои звериные желания, свою животную страсть, испытываемую от вида крови. Но нет сил, только слабость.
Он качнулся, и почти свесился с крыши. Пространство смотрело на него. Ветер сильными порывами бил в лицо. Или, быть может, это ветер в его голове, в его теле, раскачивает его, словно маятник, чтобы в удобный момент столкнуть вниз. И не было больше ни мыслей, ни чувств, а только земля, небо и он. Он, который так ничего про себя и не понял; он, у которого не хватило ни сил, ни чутья, вовремя совладать с собой, и запретить то страшное, что сумело вырваться наружу и зверствовать, забить его, как можно дальше, в темные закоулки души. А ведь мог! Но не сумел. И земля призывно завыла, и небо всей тяжестью навалилось на него, раскаяние, гирей потянуло вниз. И он уже почувствовал холодное и смрадное дыхание ада, и увидел глаза тех, кто случайно встретился на его пути.
Животный страх, инстинкт самосохранения толкнул его назад. Прислонившись спиной к кирпичной трубе, он держался за грудь, прерывисто и тяжело дыша. Он постепенно приходил в себя, восстанавливая душевное равновесие. Тяжелые чувства оставили его. Он уже осознал, что чуть было, не прыгнул с крыши, а, спускаясь по лестнице, и, выходя из дома, он уже никак не мог понять, что же такое приключилось с ним, что он чуть не погубил себя.
Идя по улице, он бездумно улыбался, а в глазах прыгали чертики. По привычке он посматривал на окна, и заглядывал в лица прохожих. Тяжелые недавние чувства сменились странным возбуждением, радостью, предвкушением. Скоро, очень скоро он встретит ее. Судьба сведет их вместе. Женщина быть может и не заметит его, а он будет смотреть на нее, не сводя глаз. Или идти за ней, как собака, или наоборот, отвернется от нее, а потом они вновь встретятся, как будто случайно. Вообщем вариантов множество. И она пока еще не знает, что рождена для того, чтобы он ее убил. А он знает, он выбирает, он ищет, он находит…
Прохожие спешили на работу, иногда он с кем-то сталкивался, кого-то задевал, мельком, не заметно оглядывал, но быстро понимал, что это не то, совсем не то. Охота может быть долгой, а может и короткой. В этот раз интуиция подсказывала ему, что она будет короткой. Он ходил по одной и той же улице, зная, что она здесь, среди прохожих, совсем рядом. И даже если он ее и не заметит, она сама, по какому — то року, или стечению обстоятельств, подаст знак, который заметит только он, и тем самым исполнит свое предназначение, что-то обронит, или споткнется, или скажет то слово, единственное слово, в котором и будет заключена вся ее судьба. И он терпеливо ждал. И дождался. Еще не видя ее, он обернулся в ее сторону. Навстречу шли люди. Но кто же? Кто же из них? Она выронила из рук сумочку, случайно какой-то прохожий толкнул ее. И она попала в его поле зрения, он заинтересовался ею. Он разглядывал ее, отмечая изъяны и достоинства ее фигуры, внешности. Вот она наклонилась и подняла сумочку, надела ее на плечо. В этих простых движениях было столько спокойствия, умиротворенности и элегантности, что у него невольно дух перехватило. И вдруг ему захотелось услышать ее голос. Он сделал несколько шагов навстречу, споткнулся, схватился за нее.
— Осторожно! Вы сейчас упадете!
Сердце сладко замерло в груди. О, да, это именно тот голос, который ему нравиться больше всего.
— Ничего. Уже все в порядке. Если бы не вы, я бы действительно упал.
— Да что вы!
Она кокетливо улыбнулась и посмотрела на него. И он заметил то, что замечал всегда. В ее глазах появилась еле уловимая тревога, какая-то смертельная тоска, мрачное беспокойство. На мгновение, ее лицо, от внезапно охватившего ее тяжелого предчувствия, окаменело. Он не удивился. Жертва всегда его чует. Но это предчувствие сразу же и проходит, оно слишком мимолетно, чтобы успеть уделить ему должное внимание. Он знал эту беспечность своих жертв, и всегда этим пользовался.
Через мгновение, совладав со своими нервами, девушка напряженно улыбнулась, и быстро сказала:
— Простите. Мне надо идти. Я очень спешу.
Он отпустил ее руку.
— Да, да, конечно. Не смею вас задерживать.
Он смотрел ей вслед. А потом, когда она скрылась из виду, он пошел на работу. Нет, он не будет ходить за ней. И тем более он не хочет знать, где она живет, и как ее зовут. Он знает главное, как она умрет.
Сегодня вечером он придет на эту улицу, где состоялась их случайная встреча. И его охватит чувство, что бывает, быть может, у гениев, в момент создания шедевра, чувство озарения, очищения, предвидения, и забвение. И он, ничего не зная про нее, найдет ее, даже если она будет на другом конце города. А может и не будет никакого чувства, только это уже не важно.

Он шел весело и бодро, и все время вертел головой, по привычке заглядывая в окна, и в лица прохожих.

1998, 2007 г.