Астура, или недошедшее письмо


Астура, или недошедшее письмо

I

Раздался тревожный сигнал «чрезвычайная ситуация», и на дисплее загорелись зловещие красные огни.
— Ну вот, только этого не хватало, — раздраженно пробормотала Арси Эстевес, заведующая лабораторией РОМЭЛ (Рима и Эллады), отрываясь от своей работы. Она щелкнула тумблером связи, и на овальном экране появился ее заместитель Крис, среднего роста подтянутый моложавый мужчина с аккуратно подстриженной седеющей бородкой. Выглядел он как обычно, разве что глаза выдавали беспокойство. Или ей показалось?
Крис поклонился и сразу перешел к делу.
— Арси, надо срочно поговорить.
— Ну, разумеется.
Завлабораторией, невысокая, худая женщина, не скрывавшая своей седины, устало набрала необходимые коды и встала из-за стола.
Крис, уже ждал ее в переговорной. Он расхаживал из стороны в сторону, сжимая в руках дежурную папку.
— Арси!
— Крис, — спокойно сказала завлабораторией, — присаживайся. Итак?
Крис бережно положил на столик папку и, стараясь сохранять спокойствие, произнес:
— Сотрудник сектора Поздней Республики Рея Дейна около трех часов назад каким-то образом — мы анализируем, как это ей удалось, — вышла из под контроля и вступила в контакт. КЗ.
— Т-а-а-к, — протянула завлабораторией и сделала глубокие вдох и выдох.
Аббревиатура «КЗ» означала «категорически запрещенные контакты».
— Где она? – спросила Арси.
— Вернулась около двадцати минут назад и явилась ко мне с объяснительной запиской, — Крис открыл папку и ловко вытащил оттуда материалы. – Изолирована мной.
— В каком она состоянии?
— Глаза на мокром месте…какая-то…- Крис на мгновенье задумался, — просветленная, умиротворенная…Признает свою вину и просит, «если можем», простить ее.
Арси углубилась в материалы, извлеченные Крисом из дежурной папки. Крис откинулся на спинку кресла, сцепил пальцы так, что они побелели, и уставился на бледноголубое око центрального монитора.
Едва слышно шуршали вентиляторы, на боковом дисплее зажигались и гасли розовые и лиловые огоньки, по узким зеленоватым дорожкам бежали сводки новостей, вызовы, ответы, сообщения о докладах, инструкции, показания приборов слежения.
Наконец, не дочитав справки, Арси подняла глаза от документов и перевела взгляд на экран воспроизведения.
Она надела наушники и некоторое время следила за происходящим на экране, потом жестом предложила своему заместителю сесть рядом с ней, чтобы и он мог видеть запись события.
Когда экран погас, Арси быстро спросила:
— Ты что-нибудь предпринял?
— Пока нет, — также быстро ответил Крис. – Мы следим за виллой. Там ничего не происходит… Полагаю, надо изъять письмо, и если никакой…самодеятельности не последует, не докладывать так сразу в центр. Потом доложим, и пусть решают, подключать ресурс для восстановления статус-кво или оставить всё как есть, без особых последствий … для истории, не для нас, конечно.
Арси на минуту задумалась.
— Не согласна. Кто оператор слежения?
— Челль.
— Он проинструктирован?
— Только в общих чертах.
— В таком случае, Крис, — сказала Арси, отчеканивая каждое слово, — займись этим лично. Постарайся стереть письмо. Максимально осторожно и аккуратно. Иначе – всё будет кончено. Впрочем, ты понимаешь это не хуже меня. Я вынуждена проинформировать «временщиков» в Центре.
Арси сделала упор на слове «вынуждена».
— Держи меня в курсе.
Крис нахмурился, кивнул, резко поднялся с кресла и направился к выходу. Выходя, он услышал голос Арси:
— Личное дело сотрудника Сектора Поздней Республики Реи Дейны – мне, в переговорную.

II

После того, как Крис ушел, завлабораторией активировала программу перевода античных надписей и документов, пощелкала переключателями и замерла в ожидании. Через некоторое время засветился экран, и Арси принялась читать машинный перевод:

«Титу Помпонию Аттику в Рим
Вилла Каэта

От Цицерона Аттику — привет!

Если ты, твоя жена и особенно хохотушка Аттика находитесь в добром здравии, — радуюсь. Друг мой, не удивляйся моему письму, которое, как я надеюсь, доставит тебе Тирон. Я пишу тебе в последний раз, ибо открылись мне обстоятельства моей близкой кончины. Но — обо всем по порядку.
Ты знаешь, Аттик, что как только Педий — то ли по своей всегдашней болтливости, то ли по наущению доброго коллеги по консульству (уж не хотел ли тот таким образом помочь мне спастись?) — разгласил имена семнадцати несчастных, среди которых мое красовалось на почетном первом месте, мы с Квинтом расстались и, каждый своим путем, отправились к Бруту, у которого, говорят, набралось в Македонии чуть ли не десять легионов. В Остии нашелся либурнский корабль, на котором отважился я выйти в море и даже добраться до мыса Цирцей.
На корабле, измученный плаванием, увидел я, то ли во сне, то ли в бреду, свою покойную дочь — любимую Туллию, которая со слезами на глазах умоляла меня сойти на берег. И хотя кормчие хотели немедля отплыть от Цирцея, я, подчиняясь услышанным только мной заклинаниям дочери, настоял на том, чтобы меня высадили, пошел пешком и удалился на несколько стадий от берега. Рабы недоумевали, куда мы идем, и я не мог им ничего объяснить.
Наконец, словно очнувшись от тяжелого сна, приказал я рабам погрузить меня на носилки, спуститься к морю и остановиться на ночлег в Каэте. К вечеру добрались мы до виллы. Верный Тирон помог мне войти в дом. Там забился я в зимнюю спальню, где и решил отдохнуть.
Мне показалось, что не успел я сомкнуть глаза, как кто-то бесшумно вошел в комнату и присел у изголовья. Аттик мой! Я увидел Туллию! Живую Туллию! На ней был простой галльский плащ, накинутый поверх светлой столы — именно так она была одета в Тускуле, когда еще была здорова и дулась на Публилию.
— Туллиола, доченька! — закричал я, и мы обнялись и заплакали.
Не знаю, чего больше было в этих слезах — радости или печали. Дочь прижалась своим высоким лбом к моему лбу — так мы делали в пору ее детства (это не нравилось Теренции, которая, завидев нас в объятиях, всегда ворчала: «Ну вот, опять — два затылка и ни одного глаза». Теренция, надо сказать, умела более чем удачно скрывать нежность под холодной гордостью!). Я почувствовал и тут же узнал запах дочери — смесь аира, базилика и фиалки. В последнюю свою беременность и перед смертью в Тускуле она умащалась благовониями и мазями, приготовленными на травах, присланных нашим Марком из Афин.
— Туллиола, доченька, — торопливо залепетал я, — как только ты угасла, я отправил Публилию в Рим к ее родне…
Дочь приложила ладошку к моим губам и как-то странно — я сказал бы, Аттик, «мудро» — улыбнулась:
— Я всё знаю, Гоёх, («Горох» — так в детстве, если помнишь, — она дразнила меня). Я в с ё знаю. Знаю, что ты выгнал ее, и как тебя ни упрашивали, расторг брак и возвратил приданое; что после того, как я ушла из жизни, бросился читать греческие «Утешения», а потом написал свое; что хотел построить святилище в память обо мне — «портик и колоннаду, ничего более» — да так и не построил…
Аттик, я не верил своим ушам, а дочь продолжала:
-…что принял ты сторону Октавия, уступив его настойчивым просьбам, и обрушился на Антония; что Октавий, обманув всех, договорился с Антонием и за консульскую власть предал и продал тебя ему; что ждет тебя смерть, как, впрочем, и наших обоих Квинтов … — заплаканное лицо Туллии потемнело от горя при этих словах, но она качнула головой, словно отгоняя мрачные видения, и заговорила вновь:
-…что вечно пьяный и буйный муж мой будет по-прежнему путаться с чужими женами и дорогими рабынями и в итоге убьет в приступе бешенства Требония, а потом, запертый Кассием в Лаодикее, бесславно покончит с собой…
— Бедная, бедная Туллия, — обретя дар речи, довольно бессвязно запричитал я, — как же твой никчемный отец виноват перед тобой! Ты, конечно, помнишь, что твоя мать, окончательно разочаровавшись во мне и накопив пятьдесят тысяч сестерциев, оставила нас, да еще и обвинила меня в том, что это именно я настоял на разводе: мол, старый дурак прельстился молоденькой Публилией. Каюсь, я действительно желал ее, юную и совсем не дурнушку. Но не только ее молодость прельщала меня: ты ведь знаешь, я был ее опекуном, запутался в счетах и рассчитывал вполне законно прибрать к рукам имущество Публилии, одновременно избавив себя от необходимости отчитываться перед ее родными… И твоего беспутного «блистательного» Долабеллу выбрал для тебя я сам, а когда ты в нашем доме на Палатине разрешалась от бремени, в очередной раз брошенная муженьком, я не уделял тебе должного внимания, потому что возился со своим «Гортензием»…
Туллия посмотрела на меня так, как смотрит терпеливая мать на несмышленое дитя.
— Нет, отец, ты не виноват, — кротко улыбнувшись, заметила она. — Это я не смогла упросить богов не отнимать у меня детей, это я не ужилась с матерью, которая наконец-то сделала удачную ставку, выйдя за Саллюстия; это я развелась с Долабеллой. У меня остался только ты, и я не захотела отдавать тебя смазливой и наглой дурочке, Публилии. Между мной и ею разгорелась тайная женская война — верх глупости в тех обстоятельствах — которая убила меня и сделала тебя несчастным, да еще и породила слухи о том, будто мы жили не как дочь с отцом…
Туллия вздохнула и, печально посмотрев мне прямо в глаза, заговорила вновь:
— Отец, я вымолила у «них» это свидание. Даже не знаю, почему «они» разрешили. Завтра тебя убьют… если ты пожелаешь. Посмотри, — она протянула руку к моему лбу, и я ясно увидел на темной стене зимней спальни чудесную, живую картину: полуцентурия XII легиона под командой свирепого трибуна Попилия (ты помнишь Аттик, я даже защищал его, обвиненного в отцеубийстве, и выиграл дело; однако боги, думаю, решили сделать его отцеубийцей дважды!) и исполнительного центуриона Геренния прошла передо мной. Отряд следовал прибрежной дорогой вдоль непривычно тихого для декабря Тирренского моря. Шедшие походным порядком, бравые мясники, отличившиеся в весенней бойне под Мутиной, искоса и бесстрастно смотрели на тяжелые свинцовые воды. За мной не послали даже конных!
— «Они» — это боги? — спросил я не без трепета.
Туллия опять посмотрела мне прямо в глаза, потом потупилась и ответила:
— «Их» можно назвать и так.
Помнишь, Аттик, я говорил тебе, что всем руководит и всем управляет воля богов? Получается, что прав тот, за кого стоят боги! Да и что есть свобода, Аттик, как не смирение перед волей богов? При этом я считаю, что некоторых из людей — добрых граждан — отличает особая божественная благодать, и их души не могут погибнуть, раствориться в небесном океане Духа. Но не верю я в предопределенность, и вполне ясно написал об этом, если помнишь, в своем сочинении «О судьбе». Поэтому я спросил Туллию:
— Неужели я обречен?
— И да, и нет, — спокойно и как-то отстраненно ответила она. — Может случиться так. Дочь коснулась ладонью моего лба, и я увидел себя близ Филипп, в лагере Брута, который на моих глазах брали штурмом когорты Антония. Один из воинов этого цезарианского прихвостня — он был без шлема, с всклокоченными волосами и окровавленным лицом — узнал меня и, дико вращая глазами, заорал:
— Ага, сенатский боров, не ты ли год назад поносил нашего императора на сходке в Риме?!
Глаза его налились кровью, он подбежал ко мне, оцепеневшему, и смертельно ранил ударом меча в живот. Потом легионеры победившей стороны играли моей головой в гарпастум…
Я не пожелал досматривать эту отвратительную картину… Ах, Аттик, я знаю, от кого мне бежать, но не знаю, за кем следовать! Насколько я понял, друг мой, у меня был выбор, но конец все равно оставался либо кровавым, либо позорным, либо мучительным…
— Отец, отец, — словно пытаясь вывести меня из небытия, заговорила Туллия. Глаза ее снова наполнились слезами, — «Гоёшек» мой родной! Я горжусь тобой, ты самый …- она задохнулась не в силах подобрать нужные слова. — … «Они» сказали, что тебя ждет бессмертие… Нет, я не знаю, как объяснить тебе…смотри, — и с этими словами она опять по-детски прикоснулась к моей голове своим чудным высоким лбом.
Вновь, Аттик, открылось мне нечто. Но я затрудняюсь описать, что именно. Я вдруг отчетливо осознал всю низость своей натуры, некоторых своих слов и поступков. Ведь, как и многие в Риме, я — не был, но к а з а л с я исполненным достоинства, благочестия, справедливости, умеренности, предусмотрительности и мужества — качеств, о которых я болтал в своих речах и разглагольствовал в своих сочинениях. За деньги или по просьбе «великих» отстаивал я интересы их людей, которых несколькими годами ранее сам же осуждал. Поистине не существует никакого блага, кроме нравственно прекрасного, и никакого зла, кроме подлого!
Да, низок я, друг мой, подл, но не во всем! Я ведь и велик, — не смейся, Аттик, — ибо в своих исканиях, заблуждениях и деяниях, добрался-таки до того, что могу назвать неким ослепительным пространством, сферой, или, если хочешь, Юпитером Величайшим и Наилучшим. Представь, Аттик, увидел я, как от моей головы (которую в скорости Геренний отделит от туловища) протянулась к этому ослепительному пространству золотая нить, и с огромной радостью убедился в том, что кое в чем был я прав, тысячу раз прав! Тешу себя догадкой, что добрался я до божественной сути! То, о чем рассуждал я в своих трудах, оказалось приближением к истине!
Помнишь, я писал, что слава и право на бессмертие есть достояние людей, хорошо послуживших своей родине? Я полагал, что главное в человеке — это дух, сила духа, потенция мысли, поставленные на благо Общему Делу — Республике, Государству! Рим, наши форумы, святилища, портики, улицы, наши родные, близкие, друзья, наши человеческие связи, предприятия, дела и выгоды от дел, наконец, наша общность, где нет варваров, а есть граждане, где нет войн, а есть мир, — это и есть мой и НАШ РИМ, ДУХОВНОЕ ЕДИНЕНИЕ ЛЮДЕЙ И НАРОДОВ. И за эти простые мысли «они», утверждает Туллия, обессмертят меня, недалекого, тщеславного болтуна и простодушного честолюбца. Ибо, Аттик, «они» полагают, что РИМ НЕ ПОГИБНЕТ, НО БУДЕТ ТАКИМ, или, по крайней мере, ДОЛЖЕН БЫТЬ!..
Ну вот и всё, мой любезный друг, теперь мне остается ждать подосланных Антонием убийц. Скорбная Туллия открыла мне неприглядную картину моей гибели, дабы я подготовился к ней и не слишком боялся. Не только голову отрубят мне, Аттик, но и правую руку, писавшую мои «Филиппики»! Впрочем, презрев мечи Катилины, не убоюсь и мечей Антония. Я готов отдать жизнь за свободу республики!
Ошеломленный, не заметил я, как исчезла моя доченька. Благодарю Минерву, что случилось именно так. Рассуди, что еще раз прощаться с ней было бы выше покидающих меня сил. Она, должно быть, сейчас в своем скромном святилище, которое я мысленно построил для нее — «портик и колоннада, ничего более»!
Итак, я разлучаюсь с тобой, любезный мой Аттик, с твоей милой женой и обожаемой мною хохотушкой — маленькой Аттикой (Кстати, с вами всё будет хорошо, так считает дочь). Остается запечатать это письмо, вручить его задремавшему Тирону и хоть немного поспать перед обещанными мне кончиной и бессмертием.
VALE».
(окончание документа)

Далее следовали приложенные компьютером «Примечания по тексту документа» (такова была программа машинного перевода античных текстов). Арси пробежала их по диагонали.

«Текст предположительно датируется серединой I века до н.э. По стилю близок к письмам М. Т. Цицерона, однако наличие диалогов отличает текст от подавляющего большинства известных писем этого автора.

Хохотушка Аттика — видимо, младшая дочь Тита Помпония Аттика (друга М.Т.Цицерона — выдающегося древнеримского оратора и государственного деятеля середины I в. до н.э.; см. Цицерон, Марк Туллий, см. также М.Т. Цицерон, Письма к Аттику), отличавшаяся, по сохранившимся замечаниям современников, веселым нравом (см. М.Т. Цицерон, письмо Титу Помпонию Аттику, XXXVI; 13.1)

Тирон — видимо, секретарь М.Кв.Цицерона (см. М.Т. Цицерон, письмо Гаю Матию; 4.2)

Педий, Квинт — консул 43 г. до н. э. — года гибели Цицерона

«имена семнадцати несчастных» — видимо, первый проскрипционный список триумвиров Антония, Октавиана и Лепида (см. Антоний, Марк; Октавий, Гай; Лепид, Марк Эмилий); лица, включенные в список, считались объявленными вне закона (см. Триумвираты, Второй триумвират)

«…по наущению доброго коллеги по консульству» — видимо, намек на коллегу Педия по консульству, триумвира Гая Юлия Цезаря Октавиана (до усыновления Цезарем — Гая Октавия, внучатого племянника Цезаря), будущего первого римского императора (см Август, Октавиан, Гай Юлий)

Квинт, Квинты — речь, видимо, идет о брате и племяннике Цицерона (см. Цицерон, Туллий Квинт)

Брут — видимо, имеется в виду Марк Юний Брут, один из руководителей заговора против Цезаря (см. Цезарь, Гай Юлий)

» … присланных нашим Марком из Афин» — видимо, имеется в виду сын М.Т.Цицерона Марк, находившийся в год смерти своего отца в Афинах (см. Цицерон, Марк Туллий)

Теренция — видимо, жена Цицерона, затем цезарианца Саллюстия (см.Саллюстий Гай, см. также Мессала, Корвин Валерий Гай)

Долабелла, Публий Корнелий — видимо, муж Туллии, дочери Цицерона; выражение «блистательный Долабелла» принадлежит Цицерону, одобрявшему некоторые политические действия зятя (см. М.Т. Цицерон, Письма из Тускула, письмо XLVIII)

Кассий — видимо, Гай Кассий Лонгин, один из руководителей заговора против Цезаря (см. Цезарь, Гай Юлий)

Требоний — видимо, Гай Требоний, видный цезарианец, впоследствии изменивший Цезарю (см. Цезарь, Гай Юлий)

Филиппы — город в римской провинции Ахайя, близ которого войска второго триумвирата разгромили в 42 году до н.э. армию Брута и Кассия (см. Брут, Марк Юний; см. также Лонгин, Гай Кассий)

Лаодикея — город в римской провинции Вифиния (в Малой Азии)

«… решили сделать его отцеубийцей дважды» — видимо, игра слов: обвинявшемуся в свое время в отцеубийстве Попилию было приказано убить Цицерона, удостоенного на пике его карьеры почетным титулом «отец отечества» (см. М.Т.Цицерон, Речь в защиту Попилия)»

«Презрев мечи Катилины…» — видимо, имеется ввиду так называемый «заговор Катилины» (см. Катилина, Луций Сергий), римского аристократа, поднявшего антиправительственный мятеж, подавленный в консульство Цицерона (63 год до н. э.)

VALE — у древних римлян абревиатура традиционной формулы, помещавшася, как правило, в конце писем, и в переводе гласящая «если ты здоров, хорошо, я — здоров»

(окончание примечаний)»

Завершив чтение письма и комментариев, Арси провела рукой по лбу, отодвинула справки, подготовленные Крисом, и углубилась в личное дело Реи Дейны.
…- Т-а-а-к, — по привычке протянула она через некоторое время. — Старая балда, я должна была это предвидеть.
Завлабораторией встала, сделала несколько шагов по переговорной комнате, массируя веки кончиками пальцев. Потом решительно вернулась к своему креслу, села за стол и вернулась к справкам.
С полчаса она изучала их содержание, затем неожиданно вскочила, точно ее ужалили и в крайнем возбуждении заметалась по комнате:
— Идиотка! Идиотка!.. Ну что ты наделала, ду-роч-ка?..
Арси, по-видимому, искала, но не находила достаточно сильных бранных слов.
— Дура, романтическая дуреха! Туллия! Боги! Сумасшедший дом и детский сад!
Неожиданно завлабораторией остановилась как вкопанная, нажала на соответствующую кнопку, и, тяжело дыша, резко бросила:
— Транквилизатор — мне!
Плюхнувшись в кресло, она потрясла седой коротко стриженной головой, пытаясь избавиться от стресса, и заставила себя вернуться к изучению материалов, содержавшихся в дежурной папке Криса.

III

… — Рея, как вы себя чувствуете? — сухо спросила Арси, оторвавшись от документов.
Белокурая полноватая девушка с некрасивым веснушчатым лицом, смущенно улыбнулась («ангел в юбочке, да и только!» — сдерживая злость, подумала завлабораторией).
— Спасибо, всё нормально.
Арси молчала. Крис ерзал в кресле.
Наконец, начальница вздохнула и заговорила вновь:
— Рея, мы, разумеется, знаем, что ваш покойный отец, Эдвард Дейна, крупнейший специалист в области античности, автор ряда работ по творчеству и политической деятельности Цицерона… блестящих, надо сказать, работ… Э-э-э, отрадно, конечно, что вы пошли по его стопам.
Девушка робко улыбнулась.
— Спасибо… Он действительно обожал Цицерона…Наизусть знал его «Филиппики», речи против Верреса и Катилины… читал мне «Тускуланские беседы»…на ночь, перед сном.
— Рея, — тихо сказала начальница, — мы знаем…собственно это не секрет, что ваша мать…мама…оставила вас, когда вам было…
Девушка всхлипнула и покраснела.
— Да…Извините, что я перебиваю… Да, я решила сыграть роль Туллии…Я… можно сказать… то есть… отец привил мне любовь к Цицерону… Я знала о его дочери очень многое, что она…то есть Туллия…очень любила его, а мать — нет… она с детства вникала в судебные дела отца и усвоила основы судебных разбирательств…что… Аттик как-то раз пообещал ей, шестилетней малышке, гостинец, ну, это… золотую фибулу… а потом забыл… и что Туллия … однажды напомнила ему об обещании…взяла отца в свидетели, тут же провела и по всем правилам выиграла «процесс»… Пришлось Аттику раскошелиться…
Рея разрыдалась. Крис задрал голову к высокому потолку переговорной и хотел развести руками, но не развел.
— Успокойтесь, голубушка, — мягко сказала Арси.
Злость ее как-то неожиданно прошла, как будто ее не было вовсе.
— Итак, вы сыграли роль дочери Цицерона, образ которого слился, так сказать, с образом вашего отца?
— Да, — послушно закивала всхлипывающая девушка, — в какой-то мере…Это была моя мечта… А сбой в системе контроля мне помог…
— Вы понимаете, что вас в лучшем случае лишат лицензии и навсегда запретят работать в системе времени? — подал голос Крис. — А в худшем…
Крис не договорил и все-таки позволил себе скрестить руки на груди.
— Понимаю, — тихо отозвалась девушка, — мне ужасно тяжело из-за того, что пострадаете вы и вообще все сотрудники сектора, станции…Возможно, все исследования приостановят…Мне здесь не место…
Рея тоже посмотрела вверх, на высокий палевый потолок, и мечтательно произнесла:
— Зато я общалась с Ним… Он такой… смешной, душевный…совсем как мой отец…Вы знаете, я счастлива, как бывала счастлива, когда беседовала с папой…
— А такое слово — «А-С-Т-У-Р-А» вам не о чем не говорит?!! — взорвался Крис, недопустимо повысив голос. Лицо его побагровело. — Какого черта вы затащили своего «папашу» в Каэту, коли ему надлежало сначала провести целые сутки в Астуре, и только оттуда отправиться на свою виллу?!!
— Крис, прошу тебя, без истерик, — сухо обронила Арси.
Девушка втянула свою круглую белокурую голову в плечи. С минуту она непонимающе смотрела на завлабораторией, а затем всплеснула руками.
— Ой, да… Я совсем забыла!.. Он ведь пошел …от мыса Цирцей в Астуру, свое поместье… и там, у алтаря Юлиев даже собирался покончить с собой, я читала… Боже мой, какая же я идиотка!..
Рея закрыла лицо руками и дала волю слезам.
Арси и Крис переглянулись.
Когда рыдания стали принимать угрожающий характер, Арси, пошарив по столу рукой, нашла пару разноцветных капсул и протянула их Рее вместе с пластиковой бутылочкой.
— Успокойтесь, выпейте это.
Девушка машинально проглотила капсулы и, давясь, запила их водой.
— Хорошо-хорошо, — как-то суетливо проговорила Арси. — Идите, Рея, вам надо отдохнуть.
Крис встал, подал Рее руку. Девушка руки не приняла, но, продолжая всхлипывать, послушно поднялась и позволила Крису вывести ее из кабинета завлабораторией.
Когда Крис вернулся, Арси вздохнула, сокрушенно и укоризненно покачав головой.
— Детский сад!..Но тебе, Крис, следует держать себя в руках.
Оба молча уставились на мониторы.
— А тебе, Арси, не мешало бы отдохнуть, — смущенно покосившись на начальницу, заметил Крис.
Арси устало улыбнулась.
— И тебе… Нет, не смогу, Крис. Если он надумает покинуть эту несчастную виллу…В любом случае всё это плохо кончится. Его отсутствие в Астуре — уже серьезное искажение истории, которое наверняка потребует подключения ресурса и приведет к прекращению исследований и нашей с тобой отнюдь не почетной отставке.
Крис криво усмехнулся.
— Ладно, пока еще не всё так плохо…
Он не договорил. На мониторах что-то изменилось, и оба прильнули к экранам.
Через некоторое время Арси занялась тумблерами.
Челль, передавайте, — строго сказала она. — Объект номер два — Тирон — покинул виллу в сопровождении одного раба, за них, как и за Попилия с Гереннием, будет отвечать Крис…Он свяжется с вами… Я слежу за объектом номер один — Цицероном… Так…в сопровождении пяти рабов объект направляется по Аппиевой дороге на север…Они свернули с дороги, вышли к морю…сделали остановку… Челль, я продолжаю, передавайте: объект повернул на запад, вся группа пытается скрытно передвигаться по направлению к горному массиву…Остановка,отдых…Подкрепимся и мы, Челль… да, и вы тоже, конечно, перекусите… извините…
Тень улыбки коснулась тонких губ Арси.
— Как у тебя, Крис?
— А что у меня? — пожал тот плечами. — Мои персонажи идут и никому не мешают. Ну, принесет Тирон стертое мною письмо Аттику, ну, удивится Аттик, подумает, что Тирон не в себе. В общем, по этой линии я никаких значащих последствий не предвижу.
— На, подкрепись, — тихо сказала Арси, заботливо пододвигая Крису обед.
— Спасибо. А что у тебя? — в свою очередь осведомился Крис.
— Ходят по кругу, — устало произнесла завлабораторией. — Кто явно не в себе, так это объект номер один: несет околесицу. Очень плохо понимаю его латынь. Рабы предлагают направиться в Неаполь. Он, слава Богу, не соглашается… Ладно, ешь, да и я подкреплюсь…
Крис и Арси, принялись за обед.
Неторопливо шло время. Арси казалось, что оно тянется лениво, неспешно, подобно плотной струе меда или оливкового масла, которые переливают из одного сосуда в другой — сотрудники лаборатории неоднократно наблюдали, как рабы занимались такого рода операциями на кампанских виллах.
— «Мои» остановились на ночлег, — сладко потянувшись, сказал Крис.
— Самое смешное, — если в нашем положении допустимо увидеть что-то смешное, — почти равнодушно проговорила Арси, — «мои», судя по всему, бредут назад, в Каэту. А что Попилий с Гереннием?
Крис посмотрел куда-то вбок.
— Маршируют… В пределах допустимых значений, — удовлетворенно ответил он и протянул Арси лекарство.

IV

— Finita la tragedia, как ни цинично это звучит, — тихо и мрачно констатировал Крис. — «Презрев мечи Катилины, не убоюсь и мечей Антония. Я готов отдать жизнь за свободу республики…»
Крис по латыни процитировал великого оратора и добавил:
— Несмотря на отсутствия эпизода с Астурой, магистральный ход событий так и не вышел за пределы допустимых значений.
— Ну, это не нам решать, — сонно отозвалась Арси. — Благодаря нашей дури, непрофессионализму и расхлябанности у «временщиков» появились основания для суровых санкций, широкое поле для расследования и возможность поставить целый ряд вопросов. Правда, «временщики» не скажут нам за это «спасибо».
— Вопросов? Каких вопросов? — зевнув, рассеянно спросил Крис.
Арси слабо улыбнулась.
— Ну, например, почему он проходил весь день кругами вокруг Каэты? Неужели вмешательство Реи оказалось недостаточно серьезным, чтобы нарушить связи? Может быть, мы не правильно оцениваем феномен детерминизма?..
Завлабораторией вяло махнула рукой.
— И всё-таки, Крис, меня, надо полагать, уволят. В лучшем, как ты говоришь, случае… А наши исследования…исследования, надеюсь, продолжат. Просто нас заменят роботами. Последствия, можно сказать, не последовали, или почти не последовали…Эпизод в Астуре не имел места — это так. Ну и что же? Одни тяжелые переживания и размышления сменились у Цицерона другими… Вместо бреда о том, не заколоть ли себя у соседского алтаря Юлиев, последовало романтическое свидание с любимой дочерью и что-то вроде катарсиса.
Арси прикрыла красные глаза и кончиками пальцев помассировала веки.
— История, конечно, чуточку деформировалась, но, честно говоря, я не вижу нужды в трате ресурса для стирания выходки нашей «Реи-Сильвии». В конце концов, никто из исторических да и иных личностей не заметил, как ты мастерски уничтожил письмо, которое никогда не дойдет до Аттика. А вот текст этого недошедшего письма, что называется, inter alia, представляет несомненную ценность для науки, не так ли?
Крис невесело усмехнулся:
— Да, сия любопытная «эпистула» поможет если не решить пресловутую «проблему Цицерона», то хотя бы приблизиться к ее решению. Это я как ученый говорю.
Крис потеребил свою аккуратную бородку.
— А вот как человек, замечу: мы с тобой, подлецы, желали смерти великого человека не меньше самого Антония…
Крис и Арси с грустной нежностью посмотрели друг другу в глаза и, повинуясь внезапно нахлынувшему чувству, неловко обнялись.
Тем временем на центральных мониторах скорбные рабы складывали дрова для погребального костра, на котором, согласно обычаю, предстояло сжечь обезглавленное тело их господина.
На боковых мониторах было видно, что отсеченные голова с искаженным судорогой ртом и окровавленная правая рука Марка Туллия Цицерона валяются в соломе на повозке, запряженной парой лошадей. В этой тряской телеге, рядом с останками оратора, свесив ноги, сидели и играли в кости (дисциплина, видимо, хромала!) два ветерана из полуцентурии XII легиона, которая возвращалась в свой лагерь под Минтурнами и командовали которой малоизвестные исторические лица: свирепый отцеубийца — военный трибун Попилий и исполнительный служака — центурион III когорты Геренний.

Добавить комментарий

Астура, или недошедшее письмо

I

Раздался тревожный сигнал «чрезвычайная ситуация», и на дисплее загорелись зловещие красные огни.
— Ну вот, только этого не хватало, — раздраженно пробормотала Арси Эстевес, заведующая лабораторией РОМЭЛ (Рима и Эллады), отрываясь от своей работы. Она щелкнула тумблером связи, и на овальном экране появился ее заместитель Крис, среднего роста подтянутый моложавый мужчина с аккуратно подстриженной седеющей бородкой. Выглядел он как обычно, разве что глаза выдавали беспокойство. Или ей показалось?
Крис поклонился и сразу перешел к делу.
— Арси, надо срочно поговорить.
— Ну, разумеется.
Завлабораторией, невысокая, худая женщина, не скрывавшая своей седины, устало набрала необходимые коды и встала из-за стола.
Крис, уже ждал ее в переговорной. Он расхаживал из стороны в сторону, сжимая в руках дежурную папку.
— Арси!
— Крис, — спокойно сказала завлабораторией, — присаживайся. Итак?
Крис бережно положил на столик папку и, стараясь сохранять спокойствие, произнес:
— Сотрудник сектора Поздней Республики Рея Дейна около трех часов назад каким-то образом — мы анализируем, как это ей удалось, — вышла из под контроля и вступила в контакт. КЗ.
— Т-а-а-к, — протянула завлабораторией и сделала глубокие вдох и выдох.
Аббревиатура «КЗ» означала «категорически запрещенные контакты».
— Где она? – спросила Арси.
— Вернулась около двадцати минут назад и явилась ко мне с объяснительной запиской, — Крис открыл папку и ловко вытащил оттуда материалы. – Изолирована мной.
— В каком она состоянии?
— Глаза на мокром месте…какая-то…- Крис на мгновенье задумался, — просветленная, умиротворенная…Признает свою вину и просит, «если можем», простить ее.
Арси углубилась в материалы, извлеченные Крисом из дежурной папки. Крис откинулся на спинку кресла, сцепил пальцы так, что они побелели, и уставился на бледноголубое око центрального монитора.
Едва слышно шуршали вентиляторы, на боковом дисплее зажигались и гасли розовые и лиловые огоньки, по узким зеленоватым дорожкам бежали сводки новостей, вызовы, ответы, сообщения о докладах, инструкции, показания приборов слежения.
Наконец, не дочитав справки, Арси подняла глаза от документов и перевела взгляд на экран воспроизведения.
Она надела наушники и некоторое время следила за происходящим на экране, потом жестом предложила своему заместителю сесть рядом с ней, чтобы и он мог видеть запись события.
Когда экран погас, Арси быстро спросила:
— Ты что-нибудь предпринял?
— Пока нет, — также быстро ответил Крис. – Мы следим за виллой. Там ничего не происходит… Полагаю, надо изъять письмо, и если никакой…самодеятельности не последует, не докладывать так сразу в центр. Потом доложим, и пусть решают, подключать ресурс для восстановления статус-кво или оставить всё как есть, без особых последствий … для истории, не для нас, конечно.
Арси на минуту задумалась.
— Не согласна. Кто оператор слежения?
— Челль.
— Он проинструктирован?
— Только в общих чертах.
— В таком случае, Крис, — сказала Арси, отчеканивая каждое слово, — займись этим лично. Постарайся стереть письмо. Максимально осторожно и аккуратно. Иначе – всё будет кончено. Впрочем, ты понимаешь это не хуже меня. Я вынуждена проинформировать «временщиков» в Центре.
Арси сделала упор на слове «вынуждена».
— Держи меня в курсе.
Крис нахмурился, кивнул, резко поднялся с кресла и направился к выходу. Выходя, он услышал голос Арси:
— Личное дело сотрудника Сектора Поздней Республики Реи Дейны – мне, в переговорную.

II

После того, как Крис ушел, завлабораторией активировала программу перевода античных надписей и документов, пощелкала переключателями и замерла в ожидании. Через некоторое время засветился экран, и Арси принялась читать машинный перевод:

«Титу Помпонию Аттику в Рим
Вилла Каэта

От Цицерона Аттику — привет!

Если ты, твоя жена и особенно хохотушка Аттика находитесь в добром здравии, — радуюсь. Друг мой, не удивляйся моему письму, которое, как я надеюсь, доставит тебе Тирон. Я пишу тебе в последний раз, ибо открылись мне обстоятельства моей близкой кончины. Но — обо всем по порядку.
Ты знаешь, Аттик, что как только Педий — то ли по своей всегдашней болтливости, то ли по наущению доброго коллеги по консульству (уж не хотел ли тот таким образом помочь мне спастись?) — разгласил имена семнадцати несчастных, среди которых мое красовалось на почетном первом месте, мы с Квинтом расстались и, каждый своим путем, отправились к Бруту, у которого, говорят, набралось в Македонии чуть ли не десять легионов. В Остии нашелся либурнский корабль, на котором отважился я выйти в море и даже добраться до мыса Цирцей.
На корабле, измученный плаванием, увидел я, то ли во сне, то ли в бреду, свою покойную дочь — любимую Туллию, которая со слезами на глазах умоляла меня сойти на берег. И хотя кормчие хотели немедля отплыть от Цирцея, я, подчиняясь услышанным только мной заклинаниям дочери, настоял на том, чтобы меня высадили, пошел пешком и удалился на несколько стадий от берега. Рабы недоумевали, куда мы идем, и я не мог им ничего объяснить.
Наконец, словно очнувшись от тяжелого сна, приказал я рабам погрузить меня на носилки, спуститься к морю и остановиться на ночлег в Каэте. К вечеру добрались мы до виллы. Верный Тирон помог мне войти в дом. Там забился я в зимнюю спальню, где и решил отдохнуть.
Мне показалось, что не успел я сомкнуть глаза, как кто-то бесшумно вошел в комнату и присел у изголовья. Аттик мой! Я увидел Туллию! Живую Туллию! На ней был простой галльский плащ, накинутый поверх светлой столы — именно так она была одета в Тускуле, когда еще была здорова и дулась на Публилию.
— Туллиола, доченька! — закричал я, и мы обнялись и заплакали.
Не знаю, чего больше было в этих слезах — радости или печали. Дочь прижалась своим высоким лбом к моему лбу — так мы делали в пору ее детства (это не нравилось Теренции, которая, завидев нас в объятиях, всегда ворчала: «Ну вот, опять — два затылка и ни одного глаза». Теренция, надо сказать, умела более чем удачно скрывать нежность под холодной гордостью!). Я почувствовал и тут же узнал запах дочери — смесь аира, базилика и фиалки. В последнюю свою беременность и перед смертью в Тускуле она умащалась благовониями и мазями, приготовленными на травах, присланных нашим Марком из Афин.
— Туллиола, доченька, — торопливо залепетал я, — как только ты угасла, я отправил Публилию в Рим к ее родне…
Дочь приложила ладошку к моим губам и как-то странно — я сказал бы, Аттик, «мудро» — улыбнулась:
— Я всё знаю, Гоёх, («Горох» — так в детстве, если помнишь, — она дразнила меня). Я в с ё знаю. Знаю, что ты выгнал ее, и как тебя ни упрашивали, расторг брак и возвратил приданое; что после того, как я ушла из жизни, бросился читать греческие «Утешения», а потом написал свое; что хотел построить святилище в память обо мне — «портик и колоннаду, ничего более» — да так и не построил…
Аттик, я не верил своим ушам, а дочь продолжала:
-…что принял ты сторону Октавия, уступив его настойчивым просьбам, и обрушился на Антония; что Октавий, обманув всех, договорился с Антонием и за консульскую власть предал и продал тебя ему; что ждет тебя смерть, как, впрочем, и наших обоих Квинтов … — заплаканное лицо Туллии потемнело от горя при этих словах, но она качнула головой, словно отгоняя мрачные видения, и заговорила вновь:
-…что вечно пьяный и буйный муж мой будет по-прежнему путаться с чужими женами и дорогими рабынями и в итоге убьет в приступе бешенства Требония, а потом, запертый Кассием в Лаодикее, бесславно покончит с собой…
— Бедная, бедная Туллия, — обретя дар речи, довольно бессвязно запричитал я, — как же твой никчемный отец виноват перед тобой! Ты, конечно, помнишь, что твоя мать, окончательно разочаровавшись во мне и накопив пятьдесят тысяч сестерциев, оставила нас, да еще и обвинила меня в том, что это именно я настоял на разводе: мол, старый дурак прельстился молоденькой Публилией. Каюсь, я действительно желал ее, юную и совсем не дурнушку. Но не только ее молодость прельщала меня: ты ведь знаешь, я был ее опекуном, запутался в счетах и рассчитывал вполне законно прибрать к рукам имущество Публилии, одновременно избавив себя от необходимости отчитываться перед ее родными… И твоего беспутного «блистательного» Долабеллу выбрал для тебя я сам, а когда ты в нашем доме на Палатине разрешалась от бремени, в очередной раз брошенная муженьком, я не уделял тебе должного внимания, потому что возился со своим «Гортензием»…
Туллия посмотрела на меня так, как смотрит терпеливая мать на несмышленое дитя.
— Нет, отец, ты не виноват, — кротко улыбнувшись, заметила она. — Это я не смогла упросить богов не отнимать у меня детей, это я не ужилась с матерью, которая наконец-то сделала удачную ставку, выйдя за Саллюстия; это я развелась с Долабеллой. У меня остался только ты, и я не захотела отдавать тебя смазливой и наглой дурочке, Публилии. Между мной и ею разгорелась тайная женская война — верх глупости в тех обстоятельствах — которая убила меня и сделала тебя несчастным, да еще и породила слухи о том, будто мы жили не как дочь с отцом…
Туллия вздохнула и, печально посмотрев мне прямо в глаза, заговорила вновь:
— Отец, я вымолила у «них» это свидание. Даже не знаю, почему «они» разрешили. Завтра тебя убьют… если ты пожелаешь. Посмотри, — она протянула руку к моему лбу, и я ясно увидел на темной стене зимней спальни чудесную, живую картину: полуцентурия XII легиона под командой свирепого трибуна Попилия (ты помнишь Аттик, я даже защищал его, обвиненного в отцеубийстве, и выиграл дело; однако боги, думаю, решили сделать его отцеубийцей дважды!) и исполнительного центуриона Геренния прошла передо мной. Отряд следовал прибрежной дорогой вдоль непривычно тихого для декабря Тирренского моря. Шедшие походным порядком, бравые мясники, отличившиеся в весенней бойне под Мутиной, искоса и бесстрастно смотрели на тяжелые свинцовые воды. За мной не послали даже конных!
— «Они» — это боги? — спросил я не без трепета.
Туллия опять посмотрела мне прямо в глаза, потом потупилась и ответила:
— «Их» можно назвать и так.
Помнишь, Аттик, я говорил тебе, что всем руководит и всем управляет воля богов? Получается, что прав тот, за кого стоят боги! Да и что есть свобода, Аттик, как не смирение перед волей богов? При этом я считаю, что некоторых из людей — добрых граждан — отличает особая божественная благодать, и их души не могут погибнуть, раствориться в небесном океане Духа. Но не верю я в предопределенность, и вполне ясно написал об этом, если помнишь, в своем сочинении «О судьбе». Поэтому я спросил Туллию:
— Неужели я обречен?
— И да, и нет, — спокойно и как-то отстраненно ответила она. — Может случиться так. Дочь коснулась ладонью моего лба, и я увидел себя близ Филипп, в лагере Брута, который на моих глазах брали штурмом когорты Антония. Один из воинов этого цезарианского прихвостня — он был без шлема, с всклокоченными волосами и окровавленным лицом — узнал меня и, дико вращая глазами, заорал:
— Ага, сенатский боров, не ты ли год назад поносил нашего императора на сходке в Риме?!
Глаза его налились кровью, он подбежал ко мне, оцепеневшему, и смертельно ранил ударом меча в живот. Потом легионеры победившей стороны играли моей головой в гарпастум…
Я не пожелал досматривать эту отвратительную картину… Ах, Аттик, я знаю, от кого мне бежать, но не знаю, за кем следовать! Насколько я понял, друг мой, у меня был выбор, но конец все равно оставался либо кровавым, либо позорным, либо мучительным…
— Отец, отец, — словно пытаясь вывести меня из небытия, заговорила Туллия. Глаза ее снова наполнились слезами, — «Гоёшек» мой родной! Я горжусь тобой, ты самый …- она задохнулась не в силах подобрать нужные слова. — … «Они» сказали, что тебя ждет бессмертие… Нет, я не знаю, как объяснить тебе…смотри, — и с этими словами она опять по-детски прикоснулась к моей голове своим чудным высоким лбом.
Вновь, Аттик, открылось мне нечто. Но я затрудняюсь описать, что именно. Я вдруг отчетливо осознал всю низость своей натуры, некоторых своих слов и поступков. Ведь, как и многие в Риме, я — не был, но к а з а л с я исполненным достоинства, благочестия, справедливости, умеренности, предусмотрительности и мужества — качеств, о которых я болтал в своих речах и разглагольствовал в своих сочинениях. За деньги или по просьбе «великих» отстаивал я интересы их людей, которых несколькими годами ранее сам же осуждал. Поистине не существует никакого блага, кроме нравственно прекрасного, и никакого зла, кроме подлого!
Да, низок я, друг мой, подл, но не во всем! Я ведь и велик, — не смейся, Аттик, — ибо в своих исканиях, заблуждениях и деяниях, добрался-таки до того, что могу назвать неким ослепительным пространством, сферой, или, если хочешь, Юпитером Величайшим и Наилучшим. Представь, Аттик, увидел я, как от моей головы (которую в скорости Геренний отделит от туловища) протянулась к этому ослепительному пространству золотая нить, и с огромной радостью убедился в том, что кое в чем был я прав, тысячу раз прав! Тешу себя догадкой, что добрался я до божественной сути! То, о чем рассуждал я в своих трудах, оказалось приближением к истине!
Помнишь, я писал, что слава и право на бессмертие есть достояние людей, хорошо послуживших своей родине? Я полагал, что главное в человеке — это дух, сила духа, потенция мысли, поставленные на благо Общему Делу — Республике, Государству! Рим, наши форумы, святилища, портики, улицы, наши родные, близкие, друзья, наши человеческие связи, предприятия, дела и выгоды от дел, наконец, наша общность, где нет варваров, а есть граждане, где нет войн, а есть мир, — это и есть мой и НАШ РИМ, ДУХОВНОЕ ЕДИНЕНИЕ ЛЮДЕЙ И НАРОДОВ. И за эти простые мысли «они», утверждает Туллия, обессмертят меня, недалекого, тщеславного болтуна и простодушного честолюбца. Ибо, Аттик, «они» полагают, что РИМ НЕ ПОГИБНЕТ, НО БУДЕТ ТАКИМ, или, по крайней мере, ДОЛЖЕН БЫТЬ!..
Ну вот и всё, мой любезный друг, теперь мне остается ждать подосланных Антонием убийц. Скорбная Туллия открыла мне неприглядную картину моей гибели, дабы я подготовился к ней и не слишком боялся. Не только голову отрубят мне, Аттик, но и правую руку, писавшую мои «Филиппики»! Впрочем, презрев мечи Катилины, не убоюсь и мечей Антония. Я готов отдать жизнь за свободу республики!
Ошеломленный, не заметил я, как исчезла моя доченька. Благодарю Минерву, что случилось именно так. Рассуди, что еще раз прощаться с ней было бы выше покидающих меня сил. Она, должно быть, сейчас в своем скромном святилище, которое я мысленно построил для нее — «портик и колоннада, ничего более»!
Итак, я разлучаюсь с тобой, любезный мой Аттик, с твоей милой женой и обожаемой мною хохотушкой — маленькой Аттикой (Кстати, с вами всё будет хорошо, так считает дочь). Остается запечатать это письмо, вручить его задремавшему Тирону и хоть немного поспать перед обещанными мне кончиной и бессмертием.
VALE».
(окончание документа)

Далее следовали приложенные компьютером «Примечания по тексту документа» (такова была программа машинного перевода античных текстов). Арси пробежала их по диагонали.

«Текст предположительно датируется серединой I века до н.э. По стилю близок к письмам М. Т. Цицерона, однако наличие диалогов отличает текст от подавляющего большинства известных писем этого автора.

Хохотушка Аттика — видимо, младшая дочь Тита Помпония Аттика (друга М.Т.Цицерона — выдающегося древнеримского оратора и государственного деятеля середины I в. до н.э.; см. Цицерон, Марк Туллий, см. также М.Т. Цицерон, Письма к Аттику), отличавшаяся, по сохранившимся замечаниям современников, веселым нравом (см. М.Т. Цицерон, письмо Титу Помпонию Аттику, XXXVI; 13.1)

Тирон — видимо, секретарь М.Кв.Цицерона (см. М.Т. Цицерон, письмо Гаю Матию; 4.2)

Педий, Квинт — консул 43 г. до н. э. — года гибели Цицерона

«имена семнадцати несчастных» — видимо, первый проскрипционный список триумвиров Антония, Октавиана и Лепида (см. Антоний, Марк; Октавий, Гай; Лепид, Марк Эмилий); лица, включенные в список, считались объявленными вне закона (см. Триумвираты, Второй триумвират)

«…по наущению доброго коллеги по консульству» — видимо, намек на коллегу Педия по консульству, триумвира Гая Юлия Цезаря Октавиана (до усыновления Цезарем — Гая Октавия, внучатого племянника Цезаря), будущего первого римского императора (см Август, Октавиан, Гай Юлий)

Квинт, Квинты — речь, видимо, идет о брате и племяннике Цицерона (см. Цицерон, Туллий Квинт)

Брут — видимо, имеется в виду Марк Юний Брут, один из руководителей заговора против Цезаря (см. Цезарь, Гай Юлий)

» … присланных нашим Марком из Афин» — видимо, имеется в виду сын М.Т.Цицерона Марк, находившийся в год смерти своего отца в Афинах (см. Цицерон, Марк Туллий)

Теренция — видимо, жена Цицерона, затем цезарианца Саллюстия (см.Саллюстий Гай, см. также Мессала, Корвин Валерий Гай)

Долабелла, Публий Корнелий — видимо, муж Туллии, дочери Цицерона; выражение «блистательный Долабелла» принадлежит Цицерону, одобрявшему некоторые политические действия зятя (см. М.Т. Цицерон, Письма из Тускула, письмо XLVIII)

Кассий — видимо, Гай Кассий Лонгин, один из руководителей заговора против Цезаря (см. Цезарь, Гай Юлий)

Требоний — видимо, Гай Требоний, видный цезарианец, впоследствии изменивший Цезарю (см. Цезарь, Гай Юлий)

Филиппы — город в римской провинции Ахайя, близ которого войска второго триумвирата разгромили в 42 году до н.э. армию Брута и Кассия (см. Брут, Марк Юний; см. также Лонгин, Гай Кассий)

Лаодикея — город в римской провинции Вифиния (в Малой Азии)

«… решили сделать его отцеубийцей дважды» — видимо, игра слов: обвинявшемуся в свое время в отцеубийстве Попилию было приказано убить Цицерона, удостоенного на пике его карьеры почетным титулом «отец отечества» (см. М.Т.Цицерон, Речь в защиту Попилия)»

«Презрев мечи Катилины…» — видимо, имеется ввиду так называемый «заговор Катилины» (см. Катилина, Луций Сергий), римского аристократа, поднявшего антиправительственный мятеж, подавленный в консульство Цицерона (63 год до н. э.)

VALE — у древних римлян абревиатура традиционной формулы, помещавшася, как правило, в конце писем, и в переводе гласящая «если ты здоров, хорошо, я — здоров»

(окончание примечаний)»

Завершив чтение письма и комментариев, Арси провела рукой по лбу, отодвинула справки, подготовленные Крисом, и углубилась в личное дело Реи Дейны.
…- Т-а-а-к, — по привычке протянула она через некоторое время. — Старая балда, я должна была это предвидеть.
Завлабораторией встала, сделала несколько шагов по переговорной комнате, массируя веки кончиками пальцев. Потом решительно вернулась к своему креслу, села за стол и вернулась к справкам.
С полчаса она изучала их содержание, затем неожиданно вскочила, точно ее ужалили и в крайнем возбуждении заметалась по комнате:
— Идиотка! Идиотка!.. Ну что ты наделала, ду-роч-ка?..
Арси, по-видимому, искала, но не находила достаточно сильных бранных слов.
— Дура, романтическая дуреха! Туллия! Боги! Сумасшедший дом и детский сад!
Неожиданно завлабораторией остановилась как вкопанная, нажала на соответствующую кнопку, и, тяжело дыша, резко бросила:
— Транквилизатор — мне!
Плюхнувшись в кресло, она потрясла седой коротко стриженной головой, пытаясь избавиться от стресса, и заставила себя вернуться к изучению материалов, содержавшихся в дежурной папке Криса.

III

… — Рея, как вы себя чувствуете? — сухо спросила Арси, оторвавшись от документов.
Белокурая полноватая девушка с некрасивым веснушчатым лицом, смущенно улыбнулась («ангел в юбочке, да и только!» — сдерживая злость, подумала завлабораторией).
— Спасибо, всё нормально.
Арси молчала. Крис ерзал в кресле.
Наконец, начальница вздохнула и заговорила вновь:
— Рея, мы, разумеется, знаем, что ваш покойный отец, Эдвард Дейна, крупнейший специалист в области античности, автор ряда работ по творчеству и политической деятельности Цицерона… блестящих, надо сказать, работ… Э-э-э, отрадно, конечно, что вы пошли по его стопам.
Девушка робко улыбнулась.
— Спасибо… Он действительно обожал Цицерона…Наизусть знал его «Филиппики», речи против Верреса и Катилины… читал мне «Тускуланские беседы»…на ночь, перед сном.
— Рея, — тихо сказала начальница, — мы знаем…собственно это не секрет, что ваша мать…мама…оставила вас, когда вам было…
Девушка всхлипнула и покраснела.
— Да…Извините, что я перебиваю… Да, я решила сыграть роль Туллии…Я… можно сказать… то есть… отец привил мне любовь к Цицерону… Я знала о его дочери очень многое, что она…то есть Туллия…очень любила его, а мать — нет… она с детства вникала в судебные дела отца и усвоила основы судебных разбирательств…что… Аттик как-то раз пообещал ей, шестилетней малышке, гостинец, ну, это… золотую фибулу… а потом забыл… и что Туллия … однажды напомнила ему об обещании…взяла отца в свидетели, тут же провела и по всем правилам выиграла «процесс»… Пришлось Аттику раскошелиться…
Рея разрыдалась. Крис задрал голову к высокому потолку переговорной и хотел развести руками, но не развел.
— Успокойтесь, голубушка, — мягко сказала Арси.
Злость ее как-то неожиданно прошла, как будто ее не было вовсе.
— Итак, вы сыграли роль дочери Цицерона, образ которого слился, так сказать, с образом вашего отца?
— Да, — послушно закивала всхлипывающая девушка, — в какой-то мере…Это была моя мечта… А сбой в системе контроля мне помог…
— Вы понимаете, что вас в лучшем случае лишат лицензии и навсегда запретят работать в системе времени? — подал голос Крис. — А в худшем…
Крис не договорил и все-таки позволил себе скрестить руки на груди.
— Понимаю, — тихо отозвалась девушка, — мне ужасно тяжело из-за того, что пострадаете вы и вообще все сотрудники сектора, станции…Возможно, все исследования приостановят…Мне здесь не место…
Рея тоже посмотрела вверх, на высокий палевый потолок, и мечтательно произнесла:
— Зато я общалась с Ним… Он такой… смешной, душевный…совсем как мой отец…Вы знаете, я счастлива, как бывала счастлива, когда беседовала с папой…
— А такое слово — «А-С-Т-У-Р-А» вам не о чем не говорит?!! — взорвался Крис, недопустимо повысив голос. Лицо его побагровело. — Какого черта вы затащили своего «папашу» в Каэту, коли ему надлежало сначала провести целые сутки в Астуре, и только оттуда отправиться на свою виллу?!!
— Крис, прошу тебя, без истерик, — сухо обронила Арси.
Девушка втянула свою круглую белокурую голову в плечи. С минуту она непонимающе смотрела на завлабораторией, а затем всплеснула руками.
— Ой, да… Я совсем забыла!.. Он ведь пошел …от мыса Цирцей в Астуру, свое поместье… и там, у алтаря Юлиев даже собирался покончить с собой, я читала… Боже мой, какая же я идиотка!..
Рея закрыла лицо руками и дала волю слезам.
Арси и Крис переглянулись.
Когда рыдания стали принимать угрожающий характер, Арси, пошарив по столу рукой, нашла пару разноцветных капсул и протянула их Рее вместе с пластиковой бутылочкой.
— Успокойтесь, выпейте это.
Девушка машинально проглотила капсулы и, давясь, запила их водой.
— Хорошо-хорошо, — как-то суетливо проговорила Арси. — Идите, Рея, вам надо отдохнуть.
Крис встал, подал Рее руку. Девушка руки не приняла, но, продолжая всхлипывать, послушно поднялась и позволила Крису вывести ее из кабинета завлабораторией.
Когда Крис вернулся, Арси вздохнула, сокрушенно и укоризненно покачав головой.
— Детский сад!..Но тебе, Крис, следует держать себя в руках.
Оба молча уставились на мониторы.
— А тебе, Арси, не мешало бы отдохнуть, — смущенно покосившись на начальницу, заметил Крис.
Арси устало улыбнулась.
— И тебе… Нет, не смогу, Крис. Если он надумает покинуть эту несчастную виллу…В любом случае всё это плохо кончится. Его отсутствие в Астуре — уже серьезное искажение истории, которое наверняка потребует подключения ресурса и приведет к прекращению исследований и нашей с тобой отнюдь не почетной отставке.
Крис криво усмехнулся.
— Ладно, пока еще не всё так плохо…
Он не договорил. На мониторах что-то изменилось, и оба прильнули к экранам.
Через некоторое время Арси занялась тумблерами.
Челль, передавайте, — строго сказала она. — Объект номер два — Тирон — покинул виллу в сопровождении одного раба, за них, как и за Попилия с Гереннием, будет отвечать Крис…Он свяжется с вами… Я слежу за объектом номер один — Цицероном… Так…в сопровождении пяти рабов объект направляется по Аппиевой дороге на север…Они свернули с дороги, вышли к морю…сделали остановку… Челль, я продолжаю, передавайте: объект повернул на запад, вся группа пытается скрытно передвигаться по направлению к горному массиву…Остановка,отдых…Подкрепимся и мы, Челль… да, и вы тоже, конечно, перекусите… извините…
Тень улыбки коснулась тонких губ Арси.
— Как у тебя, Крис?
— А что у меня? — пожал тот плечами. — Мои персонажи идут и никому не мешают. Ну, принесет Тирон стертое мною письмо Аттику, ну, удивится Аттик, подумает, что Тирон не в себе. В общем, по этой линии я никаких значащих последствий не предвижу.
— На, подкрепись, — тихо сказала Арси, заботливо пододвигая Крису обед.
— Спасибо. А что у тебя? — в свою очередь осведомился Крис.
— Ходят по кругу, — устало произнесла завлабораторией. — Кто явно не в себе, так это объект номер один: несет околесицу. Очень плохо понимаю его латынь. Рабы предлагают направиться в Неаполь. Он, слава Богу, не соглашается… Ладно, ешь, да и я подкреплюсь…
Крис и Арси, принялись за обед.
Неторопливо шло время. Арси казалось, что оно тянется лениво, неспешно, подобно плотной струе меда или оливкового масла, которые переливают из одного сосуда в другой — сотрудники лаборатории неоднократно наблюдали, как рабы занимались такого рода операциями на кампанских виллах.
— «Мои» остановились на ночлег, — сладко потянувшись, сказал Крис.
— Самое смешное, — если в нашем положении допустимо увидеть что-то смешное, — почти равнодушно проговорила Арси, — «мои», судя по всему, бредут назад, в Каэту. А что Попилий с Гереннием?
Крис посмотрел куда-то вбок.
— Маршируют… В пределах допустимых значений, — удовлетворенно ответил он и протянул Арси лекарство.

IV

— Finita la tragedia, как ни цинично это звучит, — тихо и мрачно констатировал Крис. — «Презрев мечи Катилины, не убоюсь и мечей Антония. Я готов отдать жизнь за свободу республики…»
Крис по латыни процитировал великого оратора и добавил:
— Несмотря на отсутствия эпизода с Астурой, магистральный ход событий так и не вышел за пределы допустимых значений.
— Ну, это не нам решать, — сонно отозвалась Арси. — Благодаря нашей дури, непрофессионализму и расхлябанности у «временщиков» появились основания для суровых санкций, широкое поле для расследования и возможность поставить целый ряд вопросов. Правда, «временщики» не скажут нам за это «спасибо».
— Вопросов? Каких вопросов? — зевнув, рассеянно спросил Крис.
Арси слабо улыбнулась.
— Ну, например, почему он проходил весь день кругами вокруг Каэты? Неужели вмешательство Реи оказалось недостаточно серьезным, чтобы нарушить связи? Может быть, мы не правильно оцениваем феномен детерминизма?..
Завлабораторией вяло махнула рукой.
— И всё-таки, Крис, меня, надо полагать, уволят. В лучшем, как ты говоришь, случае… А наши исследования…исследования, надеюсь, продолжат. Просто нас заменят роботами. Последствия, можно сказать, не последовали, или почти не последовали…Эпизод в Астуре не имел места — это так. Ну и что же? Одни тяжелые переживания и размышления сменились у Цицерона другими… Вместо бреда о том, не заколоть ли себя у соседского алтаря Юлиев, последовало романтическое свидание с любимой дочерью и что-то вроде катарсиса.
Арси прикрыла красные глаза и кончиками пальцев помассировала веки.
— История, конечно, чуточку деформировалась, но, честно говоря, я не вижу нужды в трате ресурса для стирания выходки нашей «Реи-Сильвии». В конце концов, никто из исторических да и иных личностей не заметил, как ты мастерски уничтожил письмо, которое никогда не дойдет до Аттика. А вот текст этого недошедшего письма, что называется, inter alia, представляет несомненную ценность для науки, не так ли?
Крис невесело усмехнулся:
— Да, сия эпистола поможет если не решить пресловутую «проблему Цицерона», то хотя бы приблизиться к ее решению. Это я как ученый говорю.
Крис потеребил свою аккуратную бородку.
— А вот как человек, замечу: мы с тобой, подлецы, желали смерти великого человека не меньше самого Антония…
Крис и Арси с грустной нежностью посмотрели друг другу в глаза и, повинуясь внезапно нахлынувшему чувству, неловко обнялись.
Тем временем на центральных мониторах скорбные рабы складывали дрова для погребального костра, на котором, согласно обычаю, предстояло сжечь обезглавленное тело их господина.
На боковых мониторах было видно, что отсеченные голова с искаженным судорогой ртом и окровавленная правая рука Марка Туллия Цицерона валяются в соломе на повозке, запряженной парой лошадей. В этой тряской телеге, рядом с останками оратора, свесив ноги, сидели и играли в кости (дисциплина, видимо, хромала!) два ветерана из полуцентурии XII легиона, которая возвращалась в свой лагерь под Минтурнами и командовали которой малоизвестные исторические лица: свирепый отцеубийца — военный трибун Попилий и исполнительный служака — центурион III когорты Геренний.

Добавить комментарий