***
У теней сиамских — разные владыки.
Континенты между ними.
Знаешь, мне теперь так просто стать великим,
И не просто вспомнить имя.
Знаемый лишь нами, наш язык кошачий,
Очевидно, напрочь вымер.
И не в небе — только в чашках снов бродячих —
Звёзды кажутся живыми.
И к чему играть с невидимыми в жмурки? —
Это тоже очевидно.
Над тенями поработают хирурги…
И — в колясках инвалидных
Эти — нет, не тени: лоскутки, заплатки —
Станут чёрно-белой прозой.
Что с того нам, что не солоны, не сладки
У теней сиамских слёзы?
В Цирк Луны ли им податься или — в горы,
Или — вновь молиться Богу?
Над телами потрудились живодёры,
Но теням — врачи — помогут.
***
Волнистый туман — камуфляжная сырость…
Сиамских теней мозаичные корни…
Туманом твой рыцарь до смерти застиран.
Аллюзия призраков — всё иллюзорней…
Седых гладиолусов райские птицы
Белеют застенчиво в паводке зрелищ…
До места пустого застиран твой рыцарь,
И белые пятна летают в капели.
Династии окон гремят якорями
И глобус Сатурна с бельём вместе сушат.
Быть может, всё это могло быть не с нами?..
И правда, у нас ведь — чудесные души!
А осень ползёт по асфальту босая…
Я — призрак, привыкший к чужим опозданьям.
Когда ты проходишь, а я исчезаю,
Такое мгновенье зову я — свиданьем.
И взгляд твой, и вздох твой — любой, затрапезный —
Мне кажется всё: смертоносной заразой.
И всем — кроме нас — в этом мире известно,
Что мы не увидимся больше ни разу.
Чтоб ты, Невидимка, не вспомнила даже,
Что в прошлом и мы — в унисон — обитали,
Чтоб ты не узнала — меня в камуфляже
По запаху слёз и подглазья окалин,
Чтоб нервами призрака призрак не ранил,
Чтоб Город Затмения был неслучаен,
Мне нужно на время — растаять в тумане,
Тем более, если туман всё крепчает.
***
Звонили из юности. Напоминали,
Что мой часовой механизм заведён,
Что шквалы пыльцы на лету задремали,
Что бледная смерть и меня подождёт.
Из неба папирус сценария яви
Упал и — лежит на озябшей волне.
Капризная рукопись автора правит.
Меняются строчки, кричат обо мне.
Их скаты читают с большим интересом,
Колибри цитируют их искони,
Но больше всего они нравятся — бесам,
И вовсе не нравятся Богу — они.
И будет ли тишь на моей панихиде,
Не всё ли равно мне, не всё ли равно?
Хоть Моцарта, хоть Мендельсона — зовите! —
Мне всё равно, правда. Я умер — давно.
Нелепую старость уже не рассердят
Мои ненасытные пегие сны.
Любовь — это чучело искренней смерти,
А смерть — это пугало лживой весны.
И будут ли воры в моей пирамиде?
В саду моём кто-то по-детски поёт…
Любовь научила меня ненавидеть,
И я ненавижу — за это — её.
***
Сиамские тени сидят на бордюрах
И кротко гордятся своею фигурой.
Они — патриархи лучей златокудрых.
Их спрашивал кто-то курносый и хмурый,
Как близко до утра.
Сиамские тени у нас — ницшеанцы,
Но кошки — не сыщики вычурных радуг,
И чопорных ратушей кошкам не надо,
А надо им пристально-призрачных танцев
И лунного яда.
Но людям не видно кошачьего ада:
Ва-банк не играют, не просят пощады,
И каждый декабрь я след твой теряю
Под снегом, которому нравится падать…
Как близко до рая?
Сиамские тени тебя пеленают
В кипящую ткань моего Адонаи…
Люблю твою память, свою — ненавижу! —
В твоей так уютно, в моей — проходная…
Срывает афиши
Расчетливый непререкаемый ветер
На самом рассвете, на самом рассвете,
Афиши с анонсами Армагеддона… —
Ведь до сих пор рожи нам корчит крик сплетен,
К кресту пригвождённый.
Горит Аркаим фиолетовым блеском,
Лишь миг и: не город уже — арабеска.
Стоит, ощетинясь. Беспомощен реверс.
Глаза неподвижные, лунные — резкость
Наводят на север.
И, кажется, их испугать — невозможно.
Волынки сознанья проветрены прошлым.
Но свет был в туннеле и только в туннеле,
И всё было тускло снаружи и ложно
Под пеплом метели.
Я вновь обрету всё и вновь — проиграю.
Сиамские тени так просто сгорают
И каждое утро бегут к человеку…
И каждый декабрь я след твой теряю
Под снайперским снегом…
***
Наш лес беспризорный, кромешный —
Не этот, и дом наш — не этот…
Роняя жемчужины в нежность,
Проехали ведьмы в каретах…
Ты снова и снова ошиблась,
И вновь ошибёшься, похоже,
В телах преднамеренно-гиблых,
Под чьей-то древесною кожей,
В медузах, в улитках, в дриадах,
И в сорной траве на Гавайях —
Скрываясь от нашего ада,
От нашего счастья скрываясь…
И вот, обращается в камень
Звезды излученье на трассе.
Норд-ост, опалённый снегами,
Нарциссы горящие гасит…
Кому это надо, чтоб снова —
Быть коконом, маской, костюмом?
Из пазухи неба ночного
Явись же и выход придумай!
И где мы с тобою зарыты?..
Ведь это же — бред беспросветный!
Я падаю в космос открытый,
Хватаюсь за землю, но — тщетно…
Лечу над чугунной природой,
Над городом нашим бумажным…
Ну, выдумай, выдумай что-то! —
Мне страшно!
***
По лестницам вниз пешеходами наго
Нисходим в сомбреро
В чешуйчатый мрак закаленного страха…
Враги Люцифера…
От Дьявола к Богу, и снова — к могиле,
По кругу печали…
В три хода нам мат, как всегда, объявили…
Наш враг — гениален.
Снопы наваждений ночных — всё багряней.
Все мраморней — ночи.
Погоня за смертью — в гранёном стакане,
И если ты хочешь,
То станет любое кольцо — обручальным
На каждом из пришлых.
Но мы — безнадёжны, и всё — неслучайно
В костре неподвижном.
***
Тусклый вечер покаянные цветы сжигает в поле.
Високосный снег-отшельник прячет погремушки.
Мы — рабы хронической бесстыдно-адской боли.
Мы — у дьявола на мушке.
Амазонки горделиво рассекают эпилоги
Негативов прежних эр теченьем снежных лодок…
Одиночества боятся лишь единороги.
Одиночество — свобода.
Можжевеловая совесть мёртвой дискотеки
Впрыскивает невесомость в пешек обречённых.
Кто теперь пойдёт по тротуарам пегим,
Снежной ветошью мощённым —
Вместо нас? … Теперь нам — не расхаживать по миру.
Вместо нас в калейдоскоп судьбы заброшен вечер.
В этом городе отныне, в храмах и квартирах —
Моментально гаснут свечи.
Свадьба безысходности и вечности. Гвоздики.
Хризантемы. Тут же — смерть и неотложка.
Прежнее — иллюзия. Мы ветрены и дики.
Снег раздавит нас в лепёшку..
Ты не знаешь, сколько будет этажей и окон
В нашем светлом доме, в том, которого не будет…
Ты не знаешь, будет ли темно и одиноко
Без улыбки нашей — людям…
Я не знаю, кто вернётся первым — внеурочно! —
В этот вечер, от которого забыты коды…
Многого не знаем. Но одно мы знаем точно:
Одиночество — свобода.
***
Не прячься в тёмных трюмах. Это всё — небылицы ярости.
Я устал от сказок ещё в детстве. Сердце всё тише.
И вновь револьвер, нацеленный на фобию старости
И готовый к осечкам, выстрела не услышит.
Хороводом эпох на наши сны объявлена вечная травля.
Всё тише сердце и всё громче его эхо.
Но я никогда тебя, незримая, не оставлю.
В эволюции Зодиака всегда найдётся прореха.
В зимующих джунглях искал я туманы говорящие,
Спрашивал об этом времени зернистые недра.
Ты точно такая, как прежде, НАСТОЯЩАЯ.
Меняются только направление и сила ветра.
***
КОШАЧИЙ ГОЛЬФСТРИМ
Теченьям вразрез я летал без смущенья,
И все они кланялись мне одному.
Но есть на Земле и другое теченье.
Течение Времени — имя ему.
Жирафом надломленным воздух вокзальный
В замочные скважины — шахты судеб! —
Разведывал твой полуостров хрустальный
И шарил в его озорной темноте.
В термометрах ртутности, загнанных в жабры,
Зашкаливал наш утопический страх.
Теперь же бояться нам нечего напрочь.
И, кажется, нечем уже… А вчера… —
Тотемные звёзды в удушливых ризах! —
Вчера ещё — нас созерцал ваш салют,
Сегодня — я томно ласкаю карнизы,
А завтра — пунцовый асфальт возлюблю!
***
КОШАЧЬЯ ИМПЕРИЯ
Империя лунная рушилась мирно —
По капле, по веточке, по кирпичу.
Возможно, твой путь был прямым, но — пунктирным.
Я звал тебя долго. Теперь я молчу.
И звёздам морским, переводчикам сурдо,
Казалось, что всё в этом мире — старо,
И Солнце зашло за лампадные юрты,
Крылатые кирхи и розу ветров,
В своё оправданье, нахохлившись гуру,
Ни слова не сшив, не утешив меня.
И видели лужи, как гулко и хмуро
По мускулам Лика блуждает сквозняк.
Но если бы, если!.. Не будет о «если»… —
Бессмысленны стали и яви, и сны…
И тени сиамские тут же исчезли…
Какие же тени — от блёклой луны?
***
ШОУ
Сиянья полярные дразнят экватор
Своим неземным и мохнатым кино.
И я, вероятно, забуду когда-то
Всё то, что Она — позабыла давно…
Унылое зрелище для — нибелунгов,
Роскошное зимнее шоу для — нас…
В душе — пустота, в поднебесьи — рисунки…
Миграция неба в воронку окна…
В кого ты мутировал, Бог первозданный?
И ты — превратился в сплошной алкоголь?
Чтоб — я утолил свою жажду быть пьяным?
Бесчувственных радует всякая боль…
Впустую, бесцельно хрипя в караоке,
Повис над пустыней аскет-Водолей.
В кого ты мутировал, Бог одинокий?
Теперь ты такой, как и все на Земле.
И память так кстати уходит со сцены! —
Похоже, что это всего — эпизод.
Но смотрят феерию — аборигены.
На пенсию память навек уползёт.
Актриса всегда вразнобой с настоящим.
Из прошлых никто ей не скажет: «Ещё!»
Душа — это крепость над морем штормящим.
В душе — посторонние??? Вход воспрещён! …
А где-то на юге в то утро, в Стране
Кочующих Радуг — купаясь в рассвете,
Сиамские тени услышали ветер,
И ветер в наморднике пел о — весне.
***
Адам не любил яблок
И потому остался в раю
Наедине с собой и своим бродяжничеством,
Снящимся седой Еве.
Ему даже не пришлось вспоминать
Обезболивающие молитвы,
Ведь Отец знал,
Что время неразборчиво
И всё приводит к нулю.
А Ева воспитывала Каина,
Променяв молитвы на таблетки равноденствий,
И храбро смотрелась в кривые зеркала,
И всматривалась в сны,
Где её муж
Неподвижно сидит
У входа в их соломенную хижину
И готовит ужин
На две персоны…
Так на Земле родилась тоска.
Ева обжигалась жареной бараниной,
Морочила головы
Раскачивающимся безднам веснушчатого заката
И злилась на мужа
За то, что
Тот любит черешню
Больше, чем яблоки.
Так на Земле родилась обида.
В водоросли дней
Запутывались медузы и пятнистые каракатицы,
Звёзды мчались навстречу друг другу,
А их отражения в мёртвой воде —
Друг от друга прочь,
А Ева сидела на глиняном обрыве
И совсем не удивлялась
Присутствию морщинок
В золотистом зеркале,
А потом — спрыгнула в бездну.
Так на земле родился Ад.
А Рай продолжал течь поперёк времени,
И Адам ни заметил
Ни отсутствия морщин на своём лице,
Ни безмолвия Евы,
А если бы заметил,
Даю честное слово,
Он полюбил бы яблоки.
***
Так что же, Ева, расскажи всем нам о рае,
О том, что нам давно не снится,
О том, как можно жить без слёз, не умирая,
О том, как выглядел Денница,
И что ты видела вдали — сквозь тропосферу —
У райских маявшись окраин,
И чьи мы дети — Бога или Люцифера,
Кто папа — Авель или Каин…
Прощенья не проси у всех своих потомков.
Они тебя давно простили.
Поверь: когда-то кто-нибудь из нас, из ломких,
Пришлёт цветы к твоей могиле.
Когда поймёшь, что день — настал, ныряя в зори —
В лицо рассмейся бездне,
И выключи все маяки в прозрачном море,
И, выключив — воскресни!
***
Нет, не от Вечности тень отразилась.
Помним тот день, как сегодня. Адам
Яблок не ел, и того — не вкусил он.
Так и остался в раю, без стыда…
«Было приятно глаз, вожделенно…»
Третья глава Бытия, стих шестой…
Яблоко — Время, и яблоко — тленно.
Змей — это грусть с оголённой мечтой.
Нас deja vu игнорирует даже.
Брезгует время ломиться в меня.
Библия врёт. Это дерево — наше!
Змей, без сомнения — наша родня.
И не воззвал наш Создатель к Адаму,
И не сказал ему: «Где же ты, где?»
Еву считали Прекрасною Дамой.
Думала Ева о смерти в тот день.
Кто запустил в Мироздании время?
Ты? Между нами. А впрочем, молчи! —
Сквозь перепончатокрылую темень
Кажется радугой гейзер свечи.
Нет, на Прекрасную Даму в те годы
Всё ещё Ева похожа была.
Позже она разругалась с природой.
Позже — состарилась и умерла.
Дерево… В Библии пишется: «древо»…
Впрочем, какая нам разница? Пусть!
Как тебе Яблоко Времени, Ева,
Грустная-грустная Ева, на вкус?
***
Внимательно подслушивай теченье времени
Сквозь жабры раковин морских.
Ведь сплюнет океан в каком-то декабре меня
На берег, в хищные пески.
Найди следы руки моей на древних крейсерах,
Распробуй кровь мою в воде
Вот этих наводнений, океанов, гейзеров…
Мои улики есть везде.
И будет пауза. Молчанье певчих раковин
Морских — тебя насторожит.
Ухмылки будут с каждым днём всё одинаковей
У неприкаянной души.
В иных мирах ли, иль в иных тысячелетиях
Искать тебя — не скажет Высь.
Кольчуга следопыта видит в нас комедию.
Найди, найди меня! Явись!
Я вижу в небесах кровавые стальные ножницы,
Времён взрезающие ткань.
Но ты успеешь. Ты зарю возьмёшь в помощницы.
Ты будешь вовремя. Предстань!
***
ЖОНГЛИРОВАНИЕ
Луна в нас кидается грустью, камнями
И нитками вечного зыбкого сна,
В котором бы лишь утопиться — цунами! —
Но мы — легче Сна… Вот такая Луна!
И сном, и бессонницей до смерти сыты,
Мы только — зигзаг сквозняка в темноте…
И мир наш беспомощный , наскоро сшитый,
И мы, мимолётные, тоже — не те.
Мы очень похожи на тех попрошаек,
Которые клянчат тепла у машин.
Мы улицы на декабри умножаем,
И делим сугробы на топку души.
Но боль, как всегда, обратится строкою,
Окуклится свет в колокольных шатрах.
Мы делим мгновенное на дорогое,
И вновь получаем: двоящийся страх.
Мы всё забываем, и вновь — сатанеем.
Таков наш тернистый истоптанный путь.
Опомниться — запросто. Помнить — сложнее.
Запомни меня так как есть. Не забудь.
Я думал, что зверем приручен охотник,
И больше не будет нас мучить Луна.
Прости. Я ошибся и я — в преисподней.
Ручная любовь улетела от нас.
***
ПТИЧЬЕ МОЛОКО
Эмбрионы осени рыбачили вдали.
Штормовая тишина спала в каютах.
Мы здесь были. Мы на миг в сознание пришли,
Маршируя по дороге в Никуда из Неоткуда.
Всё, что есть теперь — пустые россыпи штормов,
Спрятанных в шкатулки, где им, якобы, уютно…
Нам не проще оттого, что снежною зимой
По дороге в Никуда из Неоткуда — многолюдно…
Всё, что будет впредь — пустые россказни о том,
Где пылает Андромеда, вспугивая темень,
Что за ящеры ночуют в море, подо льдом,
И зачем остановилось в миг разлуки нашей Время…
***
В ПРОФИЛЬ
Нет яви. Есть — воображенье.
Очнись от спячки, и тогда
Лишатся смысла все движенья
И всех нас в мусор пустота
Сейчас же выкинет, конечно,
И ты поймёшь, столкнувшись с ней,
Что нет и не было безгрешных,
Да и греховных тоже нет,
Что пустота перекрестилась,
Запутавшись в добре и зле,
Что жизнь ещё не зародилась
На этой огненной земле,
Что в чреве разъярённой тверди
Зачнут червивые дымы —
Единство времени и смерти,
Единство памяти и тьмы,
Что потому всё в мире — тайна,
Что ничего в помине нет,
Что миражу мираж случайно
Приснился в обморочном сне,
И тот взаимностью ответил,
И миражи, спускаясь с гор
И убаюкивая ветер,
Друг другу снятся до сих пор.
Их ветер сдул уже с пустыни,
И сны их — стали сниться: нам,
И, утонув в движенья линий,
Мы сами снимся этим снам.
Взгляни на смерти зарожденье
Извне, и ты поймёшь сама,
Что жизнь — невольное виденье,
Что мир — оптический обман.
А мы — внутри! — живём и дружим,
И веруем, что мир — живой.
Взгляни на этот мир снаружи
И — не увидишь ничего.
***
ЭЛИЗИУМ
Зачем я украл у немого бродяги
Во взрослую Комнату Страха — билет?
Здесь все — беззащитны, бесцельны и наги,
Но каждый сотрёт — предыдущего след!
Здесь люди боятся всего, кроме смерти…
В песочных часах похоронена тьма.
И нас — в многомерном грядущем — начертят
Сиамские тени сошедших с ума.
Довольны осечкой бесцветных знамений,
Они — словно мы: тоже — некуда пасть,
Они — словно счётчик застывших мгновений.
В утробе кощунства Земля родилась.
И мудрые люди в безумное время —
Лишь: ржавчина крыльев в седых небесах,
Смирительной жажды тягучая темень,
Гремучая, ловкая лень беглеца…
Меня позовут: не откликнусь! Зовите
И ждите! Когда-то ждал я: не пришли!
Здесь каждый — Иуда, и каждый — Спаситель!
Здесь все — крепостные, и все — короли!
И людям не надо ни зрелищ, ни хлеба.
Привыкли: и верить, и ждать — на бегу.
И только румяное пухлое небо
Прокуренным басом твердит нам: «Агу!»
***
КУДА?
Бессонницы огненных знаков
По лысине неба скользят.
Я даже не думаю плакать.
Пришельцы не плачут. Нельзя.
Но время не может — обратно,
А мы не желаем — во тьму.
Слова никому не понятны.
Слова не нужны никому.
И смысл печали таёжной —
В плену притяженья Земли.
И мы на Земле невозможны,
Пока невозможен Delete.
Змеиный язык откровенья
Понятен любой тишине.
Закат улыбается зренью.
Не смей тосковать обо мне!