Прозаикам начинающим и прочим… — часть -1

Из недр Интернета. Автор- Варатха.

» Три барракуды автора (жаргонизмы, канцеляризмы, архаизмы)

Читая конкурсные рассказы, я частенько натыкался на предложения вроде этого:

«Введя в организм некоторую дозу горячительных напитков, мы похерачили к преподу на лабу, ибо оный уже возвестил пришествие вышеупомянутой».

Пример утрирован, в чистом виде никто так не пишет. Тем не менее, мой судейский опыт подсказывает, что начинающие авторы очень любят «трех барракуд», лелея наивное убеждение, что это ново, ярко и выразительно. Что так никто кроме них не пишет.

И действительно. В хорошей литературе очень мало произведений, написанных с использованием подобного смешения стилей. Дело в том, что жаргонизмы и канцеляризмы сочетаются очень плохо; добавление же в эту окрошку «высокого штиля» совершенно убивает произведение. О какой художественной ценности рассказа может идти речь, если в нем героиня не любуется на себя в зеркало, а «обозревает свою физиономию»? Сколько веры писателю, у которого дети «целеустремленно шествуют в направлении песочницы»? Отвечу — никакой, нисколько.

Отказ от того или иного стиля не может быть абсолютным. Иногда в поисках особой выразительности, для придания персонажу индивидуальных свойств, авторы привносят в его речь стилистические особенности:

«Начну с того, что тогда я был молод и ставил перед собой более обширные задачи, нежели теперь. Я учился в техническом вузе и писал стихи о дружбе, любви и окружающей природе. Я охотно читал их своим однокурсникам, дабы привить им любовь к поэзии. Но, как и у Леонардо да Винчи, мой рост шел не только по линии художественного творчества, но и по линии изобретательства» В. Шефнер «Когда я был русалкой»

или:

«- Вполне позитивно, — согласился второй, поправляя сидящие на крючковатом носу очки из шлифованного голубоватого горного хрусталя в золотой оправе. — Если отравка не подпорчена какими-нито инградиенциями.

Корчмарь налил. Аплегатт заметил, что руки у него слегка дрожат. Мужчины прислонились спинами к стойке и не спеша потягивали из глиняных чарок.

— Великомилостивый сударь хозяин, — вдруг проговорил очкастый. — Полагаю не без резону, здесь недавно тому проезжали две дамы, интенсивно следующие в направлении Горс Велена» А. Сапковский «Час презрения»

Но всякий раз при этом автор старается дать некое объяснение речевой особенности персонажа:

«И Ахилла рассказывал. Бог знает что он рассказывал: это все выходило пестро, громадно и нескладно, но всего более в его рассказах удивляло отца Савелия то, что Ахилла кстати и некстати немилосердно уснащал свою речь самыми странными словами, каких он до поездки в Петербург не только не употреблял, но, вероятно, и не знал!

Так, например, он ни к селу ни к городу начинал с того:

— Представь себе, голубчик, отец Савелий, какая комбынация (причем он беспощадно напирал на «ы»).

Или:
— Как он мне это сказал, я ему говорю: ну нет, же ву пердю, это, брат, сахар дюдю.

Отец Туберозов хотя с умилением внимал рассказам Ахиллы, но, слыша частое повторение подобных слов, поморщился и, не вытерпев, сказал ему:

— Что ты это… Зачем ты такие пустые слова научился вставлять?

Но бесконечно увлекающийся Ахилла так нетерпеливо разворачивал пред отцом Савелием всю сокровищницу своих столичных заимствований, что не берегся никаких слов.

— Да вы, душечка, отец Савелий, пожалуйста, не опасайтесь, теперь за слова ничего — не запрещается» Н. Лесков «Соборяне».

Объяснить любовь к жаргонизмам (варваризмам) и архаизмам несложно: как и всякие эмоционально насыщенные понятия, они попадают в оперативную память человека первыми, особенно, если у автора беден словарь и нет навыков использования синонимов. Ох, тяжело подчас бывает подобрать нужное слово, то единственное, без которого никак! И рождаются из этого бессилия уродцы вроде «возвещающих преподов»: автор уже понимает, что писать надо ярко, эмоционально, выразительно, да пока что не знает — как…

Использование канцеляризмов — это совсем гиблое дело. Беда в том, что большинство авторов — люди просвещенные, они смотрят телевизор и читают газеты, с готовностью осваивая убогую лексику и суконный стиль передовиц. Что там литература! Сама народная речь становится корявой и неуклюжей. Ведь канцеляристу не обязательно держать в уме всю фразу, он может лепить слово на слово, не задумываясь в начале предложения о том, что будет в конце. Канцелярщина позволяет обойтись без глаголов, умертвляя текст, погребая его под курганами мертвых отглагольных существительных. Проверьте: вместо фразы «ударил мечом» получится «нанесение колотой раны путем прободения тела заостренным предметом». Очень солидная, весомая фраза, не правда ли? Наверняка автор — уважаемый человек, думают читатели, не какой-то там пустозвонный сочинитель фэнтези.

Да стоит ли оно того? Кому нужно уважение, добытое такой ценой?

Золота никогда не бывает слишком много (речевая избыточность)

А вот другая распространенная ошибка — избыточность. Многословность, велеречивость. Обычно речевая избыточность происходит от некоей авторской жадности, стремления огорошить аудиторию своим знанием жизни, словарным запасом. На голову бедного читателя вываливается сразу все: «Люди шли быстро и торопливо, передвигаясь бегом вприпрыжку». Зачем? У каждого слова свое определенное значение, — может быть, даже несколько, — но вам-то нужно именно одно! Представьте себя стрелком из лука, Вильгельмом Теллем: есть ли смысл щедро осыпать мишень стрелами, когда ценится лишь «десятка» — попал в яблочко? нет? Стрела одна и яблочко одно. Жертвовать чем-то все равно придется, еще Чехов об этом писал.

Выделяются три вида избыточности:

Ј Плеоназм. Это — избыточность как она есть. Нагромождение слов, многократно поясняющих одно и то же: «Графиня смотрела на меня с надменной, горделивой чванностью»

Ј Тавтология. Для тавтологии необходимо присутствие однокоренных слов. «Графиня взирала на меня горделивым взором».

Ј Ляпалиссиада. Утверждение заведомо очевидных фактов, граничащее с абсурдностью. «Графиня рассматривала меня, глядя обоими своими глазами». Само происхождение термина «ляпалиссиада» достаточно забавно: слово образовано от имени французского маршала Ля Палиса, погибшего в 1525 году. Солдаты его просто обожали, и сочинили о нем песню, в которой была строка: «Наш командир еще за 25 минут до своей смерти был жив».

По большому счету, описать все случаи избыточности невозможно. Изобретательность авторов воистину безгранична: тут и «пернатые птицы», и «наиболее высочайший», и бог знает что еще. К счастью, в борьбе с плеоназмами у нас есть два союзника: первый — обидная нелицеприятная критика со стороны злейших друзей, ну а второй… думаю, вы уже сами догадались. Это очень обидная, очень нелицеприятная критика со стороны их же. Чем больней, тем лучше.

Временами плеоназмы бывают необходимы, чтобы придать произведению большую экспрессию:

«По ходу пьесы спиртные напитки подавались в таком огромном изобилии, что к концу второго действия все артисты были пьяны вдребезги» Зощенко, «Опасная пьеска».

В черном плаще из лоскутов тьмы (штампы)

«- Дуб, — бросил профессор.

— Могучий, — прошептал испытуемый.

— Как? — переспросил профессор, словно не поняв.

— Лесной великан, — стыдливо пояснил человек.

— Ага, так. Улица.

— Улица… Улица в торжественном убранстве» К. Чапек «Эксперимент профессора Роусса»

Зачастую автор стремится экономить силы и время, пользуясь многочисленными литературными находками своих коллег — маститых и не очень. И действительно: к чему изобретать что-то новое, когда все уже написано до нас?.. Вот и появляются в произведениях глаза, горящие «каким-то странным ярким огнем», плащи из «клубящихся лоскутьев мрака», «дивные эльфы» и «герметические костюмы, похожие на скафандры». На эту тему много сказано до меня, повторяться не хочется. Метафоры и реалии сродни монеткам: чем чаще платишь ими, тем тусклее становятся. Почему Лесков был способен написать: «длинный сухожильный квартальный и толстый, как мужичий блин, консисторский чиновник с пуговичным носом», а большинство авторов путается в «бочкообразных» телах и «коротких носах»? Чем мы хуже Лескова?

Каждый из нас регулярно наблюдает в жизни «мужичьи блины»; окружающая нас реальность неизмеримо богаче литературы. Достаточно проявить чуточку внимания к мелочам — и не придется обращаться к штампам.

Своя игра (притяжательные местоимения)

«Она сидела возле него, облокотившись своим локтем на спинку его стула, и смотрела на его работу»

Естественный вопрос, возникающий при взгляде на это предложение: чьим еще локтем можно облокотиться на спинку стула, кроме как своим? Чем вообще можно облокотиться, кроме как локтем? Начинающий автор зачастую стремится настолько детализировать происходящее, что доходит до абсурда. Притяжательные местоимения «свой», «своя», «своё» играют при этом с ним дурную шутку, делая текст тяжелым и рыхлым. «Он засунул свою руку в карман своего пальто и достал свой верный кольт». Не правда ли, детальное описание? А ведь избежать этой ошибки легко: достаточно «поиграть» с текстом, выбрасывая местоимения, посмотреть, — потеряет предложение смысл, нет?.. Сперва осознанно, придирчиво глядя на каждое предложение, через какое-то время процесс пойдет сам, без прямого участия сознания.

Временами использование местоимений стилистически оправдано: например, «лицо свое», или даже «лик свой» — более экспрессивная форма, чем просто «лицо». Сравните: «он повернул лицо к гостям» или «он обратил лик свой к гостям»? Совершенно иное звучание. Классики часто пользуются этим приемом, к примеру, фраза, использованная мною в начале главы, у Гоголя в «Невском проспекте» звучит так:

«Она сидела возле него, облокотившись прелестным локотком своим на спинку его стула, и смотрела на его работу»

Какая-то скучная смерть (неопределенные местоимения)

«»Бессмысленная, вялая какая-то, скучная смерть веяла ровным дыханием», — пишете Вы на 129 странице. Это — очень характерная фраза для Вас. А ведь в ней, несмотря на три определения понятия «смерть», — нет ясности. Сказать «вялая смерть» и прибавить к слову «вялая» — «какая-то» — это значит подвергнуть сомнению правильность эпитета «вялая». Затем Вы добавляете — «скучная», — к чему это нагромождение?» М. Горький «Письма начинающим литераторам»

Зачастую автор, описывая своих героев, совершает чуть ли не самую страшную ошибку, какую только можно представить: он признается в собственной некомпетентности. Неспособности показать чувства, переживания персонажей, свою слепоту в отношении описываемых реалий. «Почему-то жило твердое убеждение», «из-за какого-то глупого детского упрямства», «с каким-то безумно отрешенным взором», «чувствовался какой-то надрыв переживаний» — не правда ли, так и слышится: «не знаю я, что там за надрыв переживаний, отстаньте от меня»? Сами посудите: едва читателю придет на ум, что писатель не способен описывать придуманный им мир, — какая будет следующая мысль? «А зачем я вообще читаю эту книгу? Деньги за нее выложил?».

Точно так же непонятны описания «магических порталов какого-то синего цвета». Почему не написать просто: «портал синего цвета»? Чем это ухудшит описание?

Есть случаи, когда неопределенные местоимения нужны. К примеру: «глаза у него были какие-то болотные». Сказать «болотные глаза» — сомнительно, очень сомнительно… Что, глаза квакают? прыгают по кочкам?.. Сказать «глаза болотного цвета» — теряется уйма оттенков, заключенных в эпитете «болотный». Тут и тоска, и гниение, и затхлость. «Какие-то болотные» на мой взгляд идеально передают всю гамму значений, заключенную в слове.

А еще хочу я вам сказать… (начало предложения: «А», «Но», многоточия)

Если посмотреть на способы построения предложений, можно выделить некоторые закономерности. Есть стиль завывающе-эпический:

«И рыцарь отправился по левой дороге, а дракон — по правой. Они шли долго. И солнце встало не один раз. Потому что шли они неделю. И рыцарь подумал: «И куда это я иду?». И не было ответа ему…»

Обратите внимание: все эти «и» в начале предложения легко выкидываются. Большей частью они не нужны, а просто отражают особенность мышления автора: человек мыслит, складывая мир кубиками, подобно архитектору, пристраивающему к Башне Слоновой Кости множество мелких кирпичных домиков. Фонически это звучит так, будто он порывается что-то сказать вдогонку: «И еще! И еще! И еще вот так!»

Есть стиль прекословящий:

«Но джинн сказал Стоеросову: «Аллах с тобой, гяур!» Стоеросов был неплохой человек, но с норовом. Почему? Но так уж сложилось. Бывает. Но почему-то джинн об этом не знал».

Тоже особенность психики автора: человек постоянно сам себе прекословит. Из каждого правила есть исключение, и автор стремится доказать это всем и каждому. Обычно такой стиль получается, если автор одержим стремлением быть оригинальнее всех. На конкурсах такие произведения встречаются постоянно.

«…А я посмотрел налево. Черт возьми!.. А мне навстречу и космодесантники с бластерами, и летающие тарелки с гипердвигателями. А я им говорю: «А на кой черт вы приперлись?». А они молчат»

Можно сказать, автор объединяет в себе особенности первых двух стилей. Постоянный вызов: «Вы думали так?! А вот вам!». Тяжело читать произведение, когда автор постоянно петушится, постоянно вызывает читателя на поединок. С одной стороны юношеские амбиции, с другой — нужно ли это читателю?

«Солнце садилось… Она посмотрела на меня многозначительно и улыбнулась… Я последую за ней?.. Или она за мной?.. «Сеня… сколько время?..» — осведомилась она…»

Такое ощущение, что автор недоговаривает, а герои многозначительно молчат. Фонически многоточию соответствует пауза. Можно ли читать произведение, состоящее из сплошных пауз?

Начинать предложение со слов «пусть», «только», «итак», «ну», «да», «нет» — это великолепный прием, служащий для придания произведению особой экспрессии. Но пусть этого приема не будет слишком много! Если каждое предложение в тексте будет начинаться эмоциональной вставкой, восприятие читателя притупится, по-настоящему эмоциональный поворот сюжета не вызовет в душе ни малейшего отклика.

Однако, тем не менее, все же скажем (слова-паразитики)

Как разговаривает матерый руководитель? Политик со стажем?

«Дорогой наш, понимаешь, Никифор Васильевич! Мы, так сказать, собрались здесь, чтобы поздравить, в смысле — вручить тебе ценный, что называется, подарок».

Он это делает не просто так. Речевой мусор нужен для того, чтобы дать окостенелому сознанию время обдумать следующую фразу. Слова-паразиты играют роль буфера, отсрочки, необходимой для принятия решения. Какая отсрочка нужна автору, сидящему в уютном кресле перед компьютером, с чашкой кофе в руке? Для чего?.. Да, в порыве вдохновения — может быть (если автор так мыслит), но почему не вычистить этот мусор позже, при вычитке?

Если сравнивать текст с человеческим телом, можно предложить следующую аналогию: глаголы — это мышцы, существительные — кости. Прилагательные — кожа, косметика, одежда. Догадываетесь, чем окажутся в рамках этого сравнения слова-паразиты? Правильно — жиром.

В некоторых случаях использование слов-связок необходимо. Для стилизации повествования под своеобычную манеру рассказчика, например:

«Нынче все пьют помаленьку. Ну и артисты тоже, конечно, не брезгают. Артистам, может, сам Госспирт велел выпить. Вот они и пьют.

Во многих местах пьют. А на Среднем Урале в особицу. Там руководители драмкружка маленько зашибают. Это которые при Апевском рабочем клубе.

Эти руководители как спектакль, так обязательно даже по тридцать бутылок трехгорного требуют. В рассуждении жажды» Зощенко, «Опасная пьеска»

Неописуемая неприятность (использование отрицаний в описаниях)

Хотите упражнение? Ниже я дам текстик, попробуйте его пробежать глазами, не особо вчитываясь. Затем перечитайте второй раз внимательнее и сравните:

«Стены замка еще не растрескались от ветра и дождей, дряхлость не оставила на них свой мерзкий плесневелый отпечаток. Подъемный механизм моста пока еще не был сломан, и пруд, полный кувшинок, зеленой тиной не зарос»

Не правда ли, двойственное впечатление? Такова работа подсознания: восприятие текста синкретично; человек воспринимает все слова скопом, лепит их в картинку, при этом отрицания теряются. Чтобы учесть все эти «не», приходится читать текст не образами, а словами. Естественно, художественная ценность произведения резко снижается. Можно придумать ситуацию, когда подобного эффекта приходится добиваться, но очень и очень сомнительно.

Старайтесь описывать ситуацию в конструктивном ключе. Это сложно, знаю по себе, однако полученный результат того стоит.

Картинки для слепых (избыточность эпитетов)

Бывает, автор настолько не доверяет читателю, что принимается детально растолковывать очевиднейшие вещи. При этом совершенно не принимается во внимание тот факт, что читатель может видеть мир по-своему: пишущий должен навязать ему свое видение картины, и баста!

К примеру: есть предложение «Начиналась гроза». Вполне нормальное предложение, гроза ведь у каждого своя. Личная, выстраданная. Но автор — личность творческая, он пишет «Началась страшная гроза». Пока тоже ничего страшного, однако молнии не показаны. Дайте мне молнии! Где молнии? Появляется: «Началась роковая, страшная гроза, зазмеились ветвистые молнии». В стремлении «делать красиво» автор неутомим, а результат? Результат налицо: «И, наконец, безжалостно, грохочуще раздвигая слои реальности, явилась третья молния, яростно разбросала по небу свои алчущие ломаные щупальца, вцепляясь ими в скользящие сквозь мироздание, даже самые крохотные потоки, несущие в себе Силу».

Даже простое словосочетание «кухонный стол» у разных людей вызовет разные ассоциации. У одного стол — это «оливье», картошка, водочка, у другого — икра, ананасы, шампанское… У третьего вообще селедочный хвост и гора немытой посуды. В принудительном порядке застелив стол крахмальной бело-зеленой клетчатой скатертью, выставив пожелтевший, потрескавшийся кофейник с ароматным кофе, три чашки на старых блюдцах и плетеную тарелочку с позавчерашними миндальными крекерами, автор рискует остаться вообще без гостей. Излишняя обстоятельность в описаниях убивает читательскую фантазию.

Иногда многоэтажные прилагательные нужны, без них никак. Мой любимый пример из Эдуарда Успенского звучит так: «новенькая немецкая игрушечная стиральная машина».

Беспокойный персонаж (избыточность действия)

Временами стремление автора отобрать бразды «мировосприятия» у читателя принимает несколько иную форму. Желая показать героя во всей красе, динамично и ярко, автор заставляет его совершать массу ненужных телодвижений. «Сидящий в кресле маркиз встал, задумчиво прошелся по комнате, вертя в руках перо, и остановился напротив портрета королевы, глядя на нее с обожанием, шепчущий слова любви». Оговорюсь: эта особенность стиля больше характерна для мужчин, женщины стараются насыщать пространство текста образами и красками. С одной стороны насыщенность текста действием — это неплохо, очень даже неплохо!.. Еще А. Н. Толстой говорил: «Движение и его выражение — глагол — являются основой языка. Найти верный глагол для фразы — это значит дать движение фразе». С другой: в приведенном мною примере многие действия излишни. Инстинктивно ясно, что герой должен был встать, перед тем, как идти, что остановиться, одновременно глядя и шепча — это как-то уж чересчур. Обилие беспомощных причастных и деепричастных оборотов душит текст, страдательный залог делает произведение сонным и апатичным.

Особое внимание стоит обратить на разбивку диалогов:

«- Чур меня, чур! — сказал он, хихикая, пнув Тузика в бок».

Ох, неуклюже! Но скажите:

«- Чур меня, чур! -пнул он Тузика в бок и захихикал» — прозвучит куда динамичнее.

Другой случай, когда автор начинает вкладывать действия героев друг в друга подобно матрешкам. «Маркиз грустно перетаптывался возле зеркала, держа в руках стакан вина, запотевающий на холоде, из которого время от времени прихлебывал, наблюдая за отражением задумчиво перебирающей струны лютни королевы, улыбаясь, бросавшей на него задумчивые взгляды». Сознанию читателя тяжело держать столько связок между объектами, столько отношений. Наконец, так писать — просто безграмотно! Лучше разбивать подобные громоздкие фразы на несколько предложений.

Тем не менее, эта особенность стиля довольно неплоха; при правильном использовании обилие глаголов может стать «визитной карточкой» автора. Главное — не злоупотреблять, не душить живой глагол причастными и деепричастными оборотами.

Запись рецепта яда змеи долины Василисков (избыточность существительных)

Если вспомнить «Манифест партии национал-лингвистов» Лукина, восемнадцатый раздел был посвящен весьма занимательной проблеме:

«Да, но как же без глаголов-то? Какая же это жизнь без глаголов? Ответ: самая что ни на есть нормальная. С какого потолка, интересно, взято утверждение, что глаголы в нашей повседневности необходимы? Да они в русской речи вообще не нужны. К чему они? Зачем? Какая от них польза? Да никакой. Без них даже удобнее. И вот вам лучшее тому доказательство: вам ведь и невдомек, что в данном разделе нет ни единого глагола!»

Без глаголов писать можно; я пробовал, получилось довольно занятно. При этом возникает неприятная проблема: можно скатиться на использование отглагольных существительных, а они сильно утяжеляют текст. Возможно, вы помните раздел «Нарочно не придумаешь» в «Крокодиле»? Там публиковались как раз такие перлы народного словотворчества: «она вытаращилась на меня со всей наглой развратностью своей порочной души» или «в знак подтверждения своего согласия». Что это — малообразованность? низкая культура речи? Временами подобные фразы встречаются в довольно грамотно написанных произведениях: «принятия яда, выращенного в мышиной норе корня белладонны». От этой печальной традиции лучше избавляться, а то чем черт не шутит: вдруг фантазия Лукина станет реальностью?

Как проста эта прическа и как она идет к ней (избыточность местоимений)

Львиную долю ляпов, обнаруживаемых у начинающих авторов, составляют проблемы с местоимениями. Местоимение замещает предмет, но само оно безлико.

«Люди выбегали из домов с зонтиками и чемоданами, они озабоченно косились на небо, раскрывая их». Это — типичный пример неудачного использования местоимений. Местоимение «они» может относиться к «людям», «домам», «зонтикам» и «чемоданам». Мышление читателя устроено так, что обычно оно соотносит местоимение с последним встреченным в предложении объектом, главное, чтобы число и род совпадали. В примере, который я привел, «они» скорее всего будет относиться к чемоданам. Надеяться на то, что читатель все поймет по смыслу — глупо. Если фраза может быть понята неправильно, она будет понята неправильно. Я уж не говорю о том, что в выделенном примере есть вторая, куда более грубая ошибка: неудачное использование местоимения «их». Даже теория вероятности против незадачливого автора: если посчитать варианты, окажется, что существует шестнадцать вариантов понимания фразы, из них только один нормальный, остальные вызывают смех.

Есть очень мерзкое местоимение: «всё». «В корабль попал метеорит, и всё взорвалось». Господа сочинители! В космическом корабле нет детали под названием «всё». Извольте написать конкретно: что взорвалось и почему. Чаще всего местоимение «все», «всё» используются начинающим автором по лени ума. Детально описывать картинку сложно; надо работать, оттачивать речь, собирать факты. Надо мало-мальски разбираться в описываемом предмете. Куда как проще написать расплывчатое «всё», уклончивое «это», предательски двусмысленное «тут». «При воспоминании об этом у него в душе возникало некое возвышенное чувство. Это чувство он лелеял в себе, и это было хорошо»

А вот и нехорошо! Леность ума, беспомощность в описаниях и стремление спрятаться за обтекаемым неконкретным местоимением никогда не будут отнесены к авторским достоинствам.

У местоимения в русском языке своя особенная роль, к примеру, оно активно используется в прямой речи. Для большей выразительности фразы зачастую допускаются даже плеоназмы: «Семен, он умен!» Местоимения хороши, если вы хотите назвать предмет, известный обоим собеседникам, к примеру, фразу: «- Ты по-прежнему пытаешься обосновать Гипотезу существования внепространственных взаимодействий между телами, обладающими массой?!» в речи двух ученых можно поменять на «- Ты по-прежнему пытаешься обосновать ту свою гипотезу?» Оба собеседника знают, о чем идет речь, — к чему утомительный тяжеловесный повтор?

Гоголь очень активно использовал местоимения. Временами чересчур активно, на мой взгляд… впрочем, на вкус и цвет товарищей нет. При этом он великолепно владел приемами, помогающими избегать ляпов. «Но одна между ими всех лучше, всех роскошнее и блистательнее одета. Невыразимое, самое тонкое сочетание вкуса разлилось во всем ее уборе, и при всем том она, казалось, вовсе о нем не заботилась и оно вылилось невольно, само собою. Она и глядела и не глядела на обступившую толпу зрителей, прекрасные длинные ресницы опустились равнодушно, и сверкающая белизна лица ее еще ослепительнее бросилась в глаза, когда легкая тень осенила при наклоне головы очаровательный лоб ее». Николай Васильевич договорился сам с собой, что местоимение «она» будет относиться к одной лишь прекрасной незнакомке, смутившей Пискарева. Именно поэтому «она» — не голова, не тень и не толпа.

Средневековые штаны (неконкретность описаний)

Лично меня задевает, когда я читаю в рассказе подобное описание: «Рыцарь ехал, облаченный в средневековую одежду: древний феодальный камзол, старинные штаны и национальную шляпу с традиционным рыцарским пером». Ребята, история костюма очень богата: котты, шоссы, касэды, камзолы, пурпуэны… Наше время дает автору великолепные возможности: пошарив по интернету, можно легко добыть нужную информацию, узнать, чем баскинет отличается от кулеврины и можно ли их вообще сравнивать. Помните Ильфа и Петрова, «стремительный домкрат»? Увы, «домкраты» никуда не исчезли; девы-воительницы в наше время надевают кирасы на голову — все лишь оттого, что пишущему было лень выяснить правильное значение слова. Зачастую автор имеет лишь приблизительное представление о том, что пишет. Результат: взрывающееся в звездолете «всё», «лошадинообразные» создания, «какие-то средневековые плащи»…

Конкретное описание всегда лучше общего; если есть выбор, что предпочесть: бескозырку или головной убор, берите бескозырку. У читателя хорошо проработанные детали произведения вызывают доверие.

Репортаж с места действия (телеграфный стиль)

«Взошло солнце. Подул ветерок, тучи ушли к северу. Лучи коснулись верхушек травы, роса испарилась. Зашумели деревья, запели птицы. Все обрадовалось, развеселилось. Лес проснулся, загомонил своим особым говором»

Текст, написанный подобным языком, уже не спасти. Можно напридумывать эпитетов, указать, например, что трава — зеленая и сочная (автор ее пробовал?), а деревья — ветвистые и африканские, что птицы — громогласные. Все втуне. Бесполезно, потому что сам строй предложений неудачен; тупое нанизывание подлежащих и сказуемых не делает текста. А что в итоге? Произведение описывает утро, а читатель засыпает.

Стилистика типов предложения — дело сложное и интересное. Короткие, рубленые фразы придают повествованию живость, длинные — великолепны в описаниях. При этом следует помнить, что текст формируется не просто из предложений, но из логически связанных предложений. Если такой связи напрямую не видно, сознание читателя воссоздаст ее само и результат будет обескураживающим для автора. Пример: «Метнулись тени. Через лес с шумом. Подул ветерок, вызывая ассоциации. Потому что птица. Закричала. Сова?» Я не шучу, некоторые авторы так пишут. Есть ли смысл обижаться, когда читатель компонует для себя этот текст в виде: «Метнулись тени, через лес с шумом. Подул ветерок, вызывая ассоциации. «Потому что птица» — закричала сова»?

Итак, логика, логика и еще раз логика. Без логической связи текст рассыпается подобно венику с прогнившей бечевкой.

Теперь вернемся к первому примеру и задумаемся: сколько в русском языке существует времен глаголов? Никитин утверждает, что : «…дикарь знает, к примеру, всего три времени: прошедшее, настоящее и будущее, а человек даже средний знает в русском языке их двадцать девять (к примеру, прошедшее разовое: курил, ходил, любил, и прошедшее повторяющееся — куривал, хаживал, любливал, прошедшее начинательное — и ну пыхтеть, и надуваться…и т.д.)…»

Вполне может быть. В учебнике Ирины Голуб «Стилистика русского языка», что лежит у меня на столе, эта тема освещена довольно неплохо. Настоящее регистрирующее, настоящее предположения, настоящее времени момента речи, расширенное настоящее — характерны для научного стиля. Официально-деловой: настоящее предписания, вневременное действие, будущее долженствования, будущее условное. Публицистический стиль: настоящее историческое, художественный: мгновенно-произвольное, междометные формы, давнопрошедшее время… Хватит, пожалуй. А ведь есть еще наклонения, виды, залоги.

Если разбирать любой текст мало-мальски опытного автора, становится заметно, что писатель «поворачивает» глаголы, играет ими. Если есть такая возможность, два глагола в одной форме рядом стоять не будут (я не говорю о специальных случаях — перечислении, например). Чем больше «играют» глаголы, тем живее текст; естественно, следует помнить о согласовании времен, но это уже другой вопрос.

Обратимся к классикам:

«Был прекрасный июльский день, один из тех дней, которые случаются только тогда, когда погода установилась надолго. С самого раннего утра небо ясно; утренняя заря не пылает пожаром: она разливается кротким румянцем. Солнце — не огнистое, не раскаленное, как во время знойной засухи, не тускло-багровое, как перед бурей, но светлое и приветно лучезарное — мирно всплывает под узкой и длинной тучкой, свежо просияет и погрузится в лиловый ее туман. Верхний, тонкий край растянутого облачка засверкает змейками; блеск их подобен блеску кованого серебра… Но вот опять хлынули играющие лучи, — и весело и величаво, словно взлетая, поднимается могучее светило» Иван Сергеевич Тургенев. «Бежин луг».

Заметьте: прошедшее разовое время сменяется настоящим повторяющимся, а оно — прошедшим постоянным (термины условные). Временами идут безглагольные вставки; мастерски используется будущее время. К этому надо стремиться, а не штамповать рассказы тупым телеграфным стилем.

И такие, и их с страшным всхлипом… (фоника произведения)

Очень занятно бывает видеть, как автор старается, пишет лиричный рассказ о любви, а читатель по прочтении морщит нос, отворачивает лицо. «Я счастливейший казначей, вашей незабываемейшей секретаршей утешен». Вот уж действительно! Описывается любовь, а текст полон «шей», «щей» и «вшей». В качестве курьеза, для создания комического эффекта, — отчего бы нет? Но если вы пишете лирику на полном серьезе, неблагозвучные произведения просто обречены на провал.

О фонике можно говорить много, укажу лишь самые основные моменты.

Ј Аллитерация — повторение одинаковых или сходных согласных. «Прохвост к запруде приперся, спереть заброшенный капор»

Ј Ассонанс — тоже, но с гласными. «Пора, пора травку сажать», «Ох, конопельки уродилось нонеча!»

Ј Повторение начальных согласных в словах называется анафорой. Очень неприятным может стать текст, в котором всадники «проскакали, привычно привставая на стременах». Какое там — проскакали! Во всем предложении сплошное: «тпру!», «тпру!».

Ј Повторение конечных звуков — эпифора. Раздолье для канцелярщины: «специализация нашей цивилизации — трансплантация органов»

Ј Скопление согласных на стыке слов: «змей выполз в злобе из норы». Если вы пишете для детей, подобные ляпы просто недопустимы! Любое ваше произведение должно строиться так, чтобы ребенок мог его прочесть вслух. Даже если у ребенка проблемы с дикцией.

Ј Зияния — скопления гласных на стыке слов «Я расстаюсь с эльфийкою, и у Аэлландриэль в глазах слезы». При написании фэнтези авторы любят «красивые» имена с обилием гласных. Выбирая имя, всегда следует учитывать — не вызовет ли оно ненужных завываний?

Это основные проблемы. Кроме них есть еще неуместные рифмы («Мы с Вованом пошли, как короли»), неблагозвучные названия инопланетных рас («взнизгхи»), обилие шипящих, излишняя ритмизация текста и так далее. Фоника — это мощное оружие в руках автора. К примеру, Лесков, описывая в «Соборянах» негодяя Термосестова, поступил просто. Он не стал описывать в деталях черты характера героя, а заставил его написать донос:

«Комплот демократических социалистов, маскирующихся патриотизмом, встречается повсюду, и здесь он группируется из чрезвычайно разнообразных элементов, и что всего вредоноснее, так это то, что…»

Чувствуете? Грохочущая, бездушная аллитерация на «кр», «бр», самодовольная эпифора «-ся», громоздкие канцеляризмы, чудовищная конструкция «так это то, что». Продираясь сквозь донос Термосестова, читатель ощущает сильный дискомфорт; вернувшись же к обычному стилю Лескова — напевному, ласкающему слух, — испытывает облегчение. Естественно, эти метания отражаются в душе читающего, а как же иначе? Герои оживают, обретают свой неповторимый характер»»».