Хлопнуть дверью

Рыжий беспорядок на голове постоянно лез ей глаза, зеленые, яркие, живые. Она была полненькой, но все же чрезвычайно подвижной и ловкой. И было ей абсолютно наплевать, что не похожа она на модель. Она вообще ни на кого не была похожа. Слишком полная, чтобы по ней сохли, страдали и сходили с ума мужчины, она все равно сушила и сводила их с ума. В ней была какая-то удивительная, немного животная притягательность, в пухлом ротике, растянутом до ушек, в глазах пронзительно зеленых, в маленьких ладошках, в носишке, который она смешно морщила задумавшись, в ее постоянной манере хлопать себя по лбу, если что-то вдруг вспоминалось, в ее привычке уходя из дому говорить своему отражению в зеркале: «Остаешься за главную!» Она была обаятельной и смешливой, и может именно из-за этого ее все любили: проблемы просто исчезали под напором ее всемогущего и всеобъемлющего оптимизма, лопались под мягким шелестом ее переливающегося смеха.
Она была низенькой и кругленькой, и это было бы очень смешно, не будь так очаровательно. Когда она спала – нельзя было не улыбаться – ее лицо было таким милым, нежным и трогательным, что за ней хотелось ухаживать и качать на руках. Муж обожал будить ее по утрам, заспанную, с раскрасневшимися щеками и растрепанными вихрами цвета пожара.
— Колобочек мой, — неизменно говорил он, — приготовь мне завтрак.
— Угу, — изо дня в день отвечала она, переворачиваясь на другой бок, — чичас…
Потом, минуты через две она подскакивала, добегала до двери спальни, хлопала себя по лбу, возвращалась к мужу, чтобы поцеловать его в нос, и неслась готовить, а заодно первый раз за утро попытаться разбудить детей. Впрочем, занятие это было бесполезное. Потом она готовила завтрак, каждый раз что-нибудь новенькое, но с одной постоянной чертой (она увидела ее однажды в мультике и воплотила в свою жизнь). В середине процесса Изготовления Завтрака она прерывалась во имя второй попытки добудиться-таки своих чад (желаем ей удачи). Завтрак она подавала мужу, повторяя фразу из мультика: «Смотри, это каша! И она рада тебя видеть!», несмотря на то, что кашей это не было почти никогда. Зато завтрак действительно всегда был рад – он улыбался и подмигивал хитрыми глазками. За этим следовал еще один ритуал – третья и окончательная попытка разбудить детей. Она вставала у двери, грозным голосом обещала на каждого вылить по ведру ледяной воды, подходила к изголовьям кроватей, ставила стаканы с молоком на тумбочку (а ее дети молоко обожали) и… начинала щекотать их, тормошить, сдергивать одеяла. После этого чадам торжественно вручалось молоко (а после – и завтрак) и их наконец-то выпроваживали в школу, не обращая никакого внимания на их нытье (а может мы сегодня в школу не пойдем?!) Потом она провожала мужа, поправляла ему галстук, целовала в щеку, вкусно пахнущую одеколоном, торопливо пила кофе, иногда даже успевала позавтракать, и вылетала из дому, каждый божий день выходя ровно на десять минут позже, чем следовало.
Работала она так же весело и с удовольствием. Она была педиатром от Бога, ее обожали мамаши, совершенно не боялись малыши, хулиганам перед ней было немного стыдно, зажатые отличники наконец-то свободно вздыхали, а другие врачи бегали к ней мерить давление (а заодно и жаловаться на тупых пациентов)
Вечером она бежала домой, готовила ужин, тоже очень вкусный, хоть и не такой радостный, убирала квартиру, приводя ее не столько в порядок, сколько всюду насаживая уют и «симпааааатишнасть».
И так – изо дня в день.
Хотя бывали дни, когда жизнь шла немного вкривь, а то и вовсе не по той колее. То дома дети даже на третий раз не просыпаются и ноют дольше обычного, то у мужа плохое настроение, и галстуку не может помочь даже любимая жена, то на работе Содом и Гоморра под названием «О, ужас! Выручайте Наталья Никитична!» и домой тогда она попадала только к девяти, а дети дома уже наелись ерунды и муж сидит угрюмо перед телевизором – голодный и злой…
И иногда случалось так, что все валилось на один день.
Едва открыв дверь, она услышала:
— Маааам! Ну ты где так долго?
— Дети голодные сидят, — дети судорожно попрятали за спины по полпалки колбасы, то там, то сям пообкусанные. В квартире было временное пристанище Ада – видимо родные что-то искали; глаза слипались, уже у самой побаливало горло (наверное, кто-то из детей был особенно заразным) и от обилия глажки опускались руки.
— Тише, тише, — сказала она, подбирая одинокий носок, валяющийся прямо посреди коридора. – Сейчас все будет.
— Когда? – раздраженно вопросил муж.
— Сейчас.
— А я тебя жду, жду! Уже живот подводит… у детей! Ты где была?! Пиво пила? – уже немного веселее спросил муж «Очень Грозным Голосом», ему тоже не чуждо было чувство юмора.
А вот ей, этой огненной, верной, смешливой и терпеливой женщине на этот раз оно изменило.
— Именно. Пиво пила, — сквозь зубы процедила она. – Каждый вечер только этим и занимаюсь. А вы тут, бедные, гладите горы чистого белья, убираете, кушать маменьке-узурпаторше готовите, а она опять где-то шлялась до девяти вечера!
— Мам! Ты чего?! Наезжаешь? – последнее слово было сказано с робкой улыбкой – это была отчаянная попытка все исправить, перевести в шутку.
Мать смерила сына долгим и тоскливым взглядом.
Развернулась.
Вышла из квартиры.
Хлопнула дверью…
… Домой она вернулась ближе к четырем утра. Грустная, усталая, и немного виноватая. Ее встретил ураган воплей, налетевший на нее с объятьями. Дети тыкались в шею мокрыми носами, размазывая слезы по лицу и прижимаясь всем телом. Муж облегченно вздохнул, растолкал их, погладил жену по голове, обнял и повел в ванную – и спать, спать, спать… Все комнаты, мимо которых ее провел муж, сияли чистотой и почему-то пахли ее духами.
А утром ее разбудил родной голос мужа, такой привычный, что она подумала, что ей все это приснилось.
— Колобочек мой, вставай! Я приготовил тебе завтрак.
— Угу, чичас, — привычно ответила она, переворачиваясь на другой бок, и тут же вскочила, вытаращив глазищи, — чего?!
Муж смущенно улыбнулся и поерзал на кровати.
На подносе стояла кривая, косая и не совсем готовая, но очень радостная яичница.