Veni,vidi,vici


Veni,vidi,vici

Он вышел из палатки так быстро и неожиданно, что стоявшие на претории воины невольно вздрогнули.
— Всё спокойно?- бросил он страже, чтобы сказать что-нибудь.
— Да, император, — нарочито бодро отозвался Флакк, выросший откуда-то справа.
Он был без шлема, и Цезарь почувствовал, что префект растерян.
Один из воинов нервным движением подтянул щит к левой ноге. Похоже, он затягивал ремни на калиге, отложив скутум на большой камень.
Цезарь отвернулся и зашагал по преторию. Было тихо и всё еще душно, крупные звезды рассыпались по всему небу. На юге рожками вверх висел желтый месяц. Внизу спал римский лагерь. Перекликались часовые. Слева стояли палатки XXXIV Домициева легиона, справа — двух когорт египетских ветеранов, в центре расположилось воинство Дейотара, царя Галатии.
Через некоторое время из темноты на преторий вышли легаты: долговязый Домиций Кальвин и грузный Cульпиций Гальба, за которыми угадывалась свита из трибунов, экстраординариев и центурионов.
— Пора? — нетерпеливо спросил Цезарь, ни на кого не глядя.
— Еще рано, — тихо ответил Домиций, — у Фарнака не спят.
— Хорошо, но после четвертой стражи я выступаю с Гальбой, потом и ты выводи, как условились, свой легион, — всё также нетерпеливо сказал Цезарь и, повернувшись, направился к своей палатке. Отбросив кожаный полог и нагнувшись, он вошел в нее, нащупал изголовье и растянулся на козьих шкурах. Закрыл глаза.
Вновь перед ним возникли зеленые берега Нила, густые когорты его легионов, пальмы на горизонте. Мутная вода реки лениво плескалась у бортов крутобокого финикийского судна, раззолоченного и разукрашенного венками, с пурпурным парусом, казалось, наполненным токами любви.
Клеопатра…Очаровательная, юная, порочная. Ни одна женщина в Риме не могла похвалиться такой властью над ним, покорителем косматой Галлии, перед именем которого трепетали дикие свевы и британцы. Очарованный, он, казалось, не хотел замечать, что его обольстительница некрасива. Во всяком случае без памяти любившая Цезаря в молодости Сервилия почти по всем статьям превосходила Клеопатру; ее дочь Юния была сложена не хуже матери и жутко ревновала его к ней. И тем не менее…
Как Клеопатра улыбается! Как смотрит на него своими удивительными глазами! А как говорит, потешно растягивая слова, чтобы он мог понять ее греческий! Как ласкает его редеющие кудри и целует в плешивый затылок! Откуда такое обаяние в этой девочке, на милую головку которой он возложил диадему владык Египта? Девочке с крупным крючковатым носом, по которому он в шутку щелкал своим указательным пальцем; с полными губами, которые были слаще уст любой римской матроны, сельской красавицы откуда-нибудь из-под Арреция, накрашенной афинской блудницы. А, может быть, стареющим императорам всегда нравятся девочки? По крайней мере, Сулла привез из разграбленных им Афин целый выводок черноглазых молоденьких распутниц!
Да, Клеопатра…Пожалуй, он даже жалел эту девочку. В ее чертах, отмеченных печатью уродства и вырождения, — этих проклятий векового инцеста Птолемеев — он читал для нее смертный приговор, написанный неумолимыми богами.
Каких только чудес не насмотрелся он в Египте! Каких только чудес не натворил он там сам! Подобно глупому юнцу разгуливал он по ночам с Клеопатрой по спящим улицам Александрии, переодетый пастухом, с мечом и кинжалом под одеждой и венком из анемонов на лысеющей голове.
Подобно потерявшему голову полководцу дал он себя разгромить в безумном бою на дамбе у Александрийского маяка, где его сбросили в море, и он, раненый в руку, полуголый, потеряв плащ полководца и оружие и лишившись знаков отличия, коими удостоили его сенат и римский народ, проплыл пол-мили до одной из своих трирем. Там пораженные моряки вытащили его на борт и долго отказывались признать в нем императора галльских легионов и первого человека республики.
Подобно недальновидному стратегу стянул он все восточные легионы в Египет, разбил, наконец, армию сторонников ее сопливых брата Птолемея и сестры Арсинои и посадил на царский престол Клеопатру, эту шаловливую прелестницу, от улыбки которой у него, как у выжившего из ума старика, навертывались слезы.
Не было в его жизни времени счастливее того, которое провел он с ней, путешествуя вверх по Нилу. Пурпурный парус, золоченые весла, гранитные колоссы богов и Клеопатра, разгадывавшая все его мысли, желания, даже вздохи. Сколько счастливых быстротечных часов провели они вдвоем в разукрашенной царской каюте!
Однажды она натерла его волосы остро пахнувшим маслом, приготовленным из листьев и ягод аполлонова лавра, и остатки его кудрей — предмет насмешек римских острословов и всей галльской армии — стали замечательно мягкими и густыми. «Эвлокамос» (прекраснокудрый) герой» — так стала звать его Клеопатра после этого. В отместку он наградил ее громоздким гомеровским прозвищем «рододактилос Эос» (розовоперстая заря), намекая на ее выкрашенные в розовый цвет ногти и на щеки, нарумяненные красным экстрактом алканны.
Иногда он готов был даже поверить в то, что она действительно любит его. Она часто говорила, что родит ему сына по имени Цезарион…
Там, в царской каюте, Клеопатра показала ему старинную карту первого Птолемея, и он впервые увидел весь мир, опаясанный седым Океаном. Именно тогда в его голове зародился великий замысел: разгромить Парфию, пройти всю Гирканию а затем, перевалив через кавказские хребты, захватить южную Скифию и ворваться в Германию со стороны Белой реки. Эти деяния сделают его поистине великим, а имя «Цезарь» станет не менее славным, чем имя самого македонского Марса!
Но боги завистливы, а центурионы бестактны.
Это боги заставили центурионов (легаты боялись!) докладывать ему, что войско отказывается сопровождать его корабль к границам Эфиопии, что в Африке окопались бездарный Сципион и тронувшийся умом Лабиен, а в Испании объявились сыновья Помпея, поклявшиеся отомстить за отца и замучавшие верного Требония мятежами; что в Кампании и Пицене восстали ветераны, не получившие обещанной земли; что благородный Корнелий Долабелла, Цицеронов зять, — еще один с претензиями, явно превышавшими его способности, — не придумал ничего умнее, как агитировать в Риме за прощение долгов; что этот интриган, бабник и пьяница Марк Антоний, назначенный им, Цезарем, присматривать за делами в Городе, учинил на форуме настоящую резню сторонников Долабеллы. Он устроил эту жуткую бойню, взбешенный тем, что Долабелла переспал с его, Марка, женой (а что было бедняжке делать, если ее любвеобильный муженек отобрал у Волумния Кифериду и, заключив ее с арфистками в шатре, на глазах у всего Рима предавался с этой прекрасной рабыней утонченному разврату?); что в довершение ко всем бедам, наместник Азии Домиций Кальвин, лишенный им же, Цезарем, двух из трех его легионов, едва унес ноги из-под Никополя в Понте. Добро хоть, что легион его отступил в порядке с небольшими потерями.
Домиций был разбит Фарнаком, сынком Митрида Евпатора. Молодой боспорский царек, убив собственного отца, пошел по Митридатовым стопам и вознамерился покончить с римлянами в Азии, а если позволит удача, то и в Элладе.
Что ему, Цезарю, оставалось делать?
Проститься с Клепатрой!
А дальше? Устремиться в Италию?
О нет!
Там ему в глаза скажут, что он могильщик государства, бабник почище Марка Антония и полководец, погубивший больше своих сограждан, чем гнусных варваров. Сначала надо разделаться с боспорским отцеубийцей. Тогда испуганный сенат даст ему триумф, а подонки Ромула славно попируют за его счет пару недель в Риме, деля время между гладиаторскими боями и схватками в лупанариях со столичными шлюхами.
…Полог палатки осторожно приподняли. Цезарь открыл глаза. Он увидел носатую физиономию Домиция и насупленное лицо Гальбы.
— Цезарь, время четветой стражи, — торжественно сказал Кальвин.
— Да хранит нас Минерва, — маскируя иронию зевотой, ответил Цезарь и сделал движение, давая легатам понять, что хочет выбраться из палатки.
Наконец-то посвежело. Месяца не было, но звезды по-прежнему сияли, чуть дрожа на фиолетовом небосклоне. Гряда понтийских гор неясно вырисовывалась вдали, где окутанный мглою стоял полуразрушенный городок Зела. Лет десять назад Митридат Евпатор разгромил здесь беднягу Триария, после чего перелил трофейного легионного орла в серебряные статеры в знак унижения римского народа. Затем он казнил несколько тысяч римских граждан. А теперь мнит повторить Митридатов успех его убийца и сын…
II
Впереди шли проводники, сопровождаемые когортами VI-го легиона, затем пехота Дейотара, рабы с возами, груженными поклажей, и Домициев легион. Галльская конница оставалась в лагере, чтобы утром присоединиться к ушедшей к Зеле римской армии.
Цезарь выступил вместе с первой когортой VI-го легиона, или скорее полулегиона, которым командовал пожилой Сульпиций Гальба.
Благородный Гальба, прошедший с Цезарем все галльские кампании, что называется, «состарился на войне». При этом страстно любил он деньги, плотно поесть, выпить галльской цервазии и повозиться с продажными женщинами. Был он недоверчив, чрезмерно осторожен и в подметки не годился погибшему вместе с отцом Публию Крассу. А уж по сравнению с Требонием или Титом Лабиеном, Гальба казался полным тупицей.
После Фарсала Цезарь оставил его с легионом в Македонии, где Гальба завел дружбу с фракийскими принцепсами из рода Одрисов. Однако его тупое фракийское пьянство прекратилось после того, как Цезарь увяз в Египте. О Гальбе вспомнили и вытащили с полулегионом в Александрию, и вот теперь, мрачный, трезвый и недовольный, он здесь, в Понте…
…Лабиен, пока не сошел с ума, не возомнил себя великим полководцем и защитником республики, действительно был способен на многое и умел действовать самостоятельно. В Галлии он несколько раз выручал его, Цезаря. Но теперь Лабиен в Африке и убивает всех, кто стоит за «узурпатора и врага римского народа». Лабиен с Помпеем земляки — оба из Пицена. Неужели этого достаточно, чтобы предать его, Цезаря, наплевать на десять лет галльской войны, когда между ними, как ему, Цезарю, казалось, возникли и окрепли узы настоящей мужской дружбы?.. Нет, это боги помутили разум Лабиена и превратили его в свирепое животное, обреченное на бесславную гибель…
«Пожалуй, — подумал Цезарь, — Гальба и битый Фарнаком чересчур осмотрительный Домиций стоят один другого. С ним, Цезарем, они хороши, а без него способны лишь уйти от разгрома…»
Заметив, что легат время от времени оглядывается на тающий в темноте лагерь, Цезарь усмехнулся:
— Уж не боишься ли ты, Гальба, удара в спину?
— Ты угадал мои мысли, император, — буркнул Сульпиций. — Дейотар был с Помпеем при Фарсале. Он не сдался нам, а убежал, как волк, в свое царство. Этот царь в любой момент может изменить… К тому же он не пьет вина, — помолчав добавил легат.
— И правильно сделал, что удрал, — тихо ответил Цезарь. — Иначе его зарезали бы наши ветераны. Впрочем, ты прав — опасно держать волка за уши. Если, конечно, он волк, а не баран.
Цезарь помолчал.
— Он не пьет не только вина, но и цервазии, а вот это действительно подозрительно. Впрочем, и я, Гальба, не большой любитель напитков.
Неожиданно он поймал себя на мысли о том, что ему тоже хочется оглянуться и посмотреть, не крадутся ли следом вероломные галаты. Ему стало смешно. Тряхнув головой, он произнес:
— Но скорее я накажу свихнувшегося Лабиена, если он попадется мне в руки, чем этого варварского царя. Дейотар будет служить Риму, независимо от того, кто станет первым в Городе: я… или другой. Я простил Дейотара из уважения к его сединам и надеюсь, он не предаст меня. А вот захваченные им земли стоит разделить, не так ли? Пусть выбирает: тетрархия или царство, а — Гальба?
Гальба кивнул и пробурчал что-то о знаменитом милосердии Цезаря.
Молчание показалось Цезарю тягостным, и он тихо бросил легату:
— Пойду поговорю с твоими головорезами. Ступай вперед, Гальба.
Цезарь остановился, жестом приказал Флакку и телохранителям следовать за ним и, искоса поглядывая на нестройные манипулы ветеранских когорт, приблизился к «головорезам».
В отличие от домициевых легионеров и сопровождавших их рабов, нагруженных как мулы всем необходимым для устройства лагеря на новом месте, ветераны шли налегке, перебрасываясь между собою короткими тихими фразами. Многие зевали.
Разглядев в полутьме знакомую сгорбленную фигуру примипила, Цезарь негромко окликнул его.
— Что вздыхаешь, Церенна? — с ехидцей спросил он первого центуриона первой когорты ветеранов Луция Церенну, — Вспомнил родную Этрурию?
— Нет, император,- пробурчал центурион.
В рядах послышались приглушенные смешки.
— Для твоего ведома, я вспоминал о Дельфион…Была у меня такая в Александрии.
В рядах снова засмеялись.
— Тише вы, — жестко бросил в сторону воинов Церенна. — Феликс, ты у меня посмеешься сегодня утром, когда я тебе влеплю пару горячих.
— Уж больно ты строг, Церенна, — насмешливо заметил Цезарь.- Ты и со своей Дельфион обращался так же, как собираешься с Феликсом.
— Да, император, — в тон Цезарю отвечал центурион. — Только я наказывал ее иначе — не розгами, а кое-чем другим.
— И хорошо получалось, Церенна?
— Да, император, она стонала и благодарила Венеру.
В рядах опять послышались сдавленные смешки. Кто-то, зажав рот рукой, издавал странные лающие звуки.
— Везет тебе, Церенна!
— Как и тебе, император.
— А утром, как думаешь, повезет?- прищурился Цезарь.
— Конечно, Цезарь, клянусь Марсом, — разошелся центурион, — ведь ты у нас счастливчик, почти как Феликс. С тобой и твоими Фортуной и Фелицатой мы побьем не только этих боспорских варваров, но и кого-угодно, хоть германцев, хоть парфян!
В рядах смеялись уже открыто.
— Вот Зела, — вытянув вперед руку, несколько угодливо произнес неожиданно выросший из сумерек Гальба.
Светало.
Пятнадцатитысячная армия Цезаря узкими серыми полосами вползала на не слишком крутую, поросшую редким кустарником гору. Скрипели колеса многочисленных повозок, груженных мехами с водой, солдатским скарбом, казной, значками когорт и манипулов, бревнами и кольями, доспехами, оружием, кожами и хворостом. У подножия горы лежала неширокая долина с пересохшей речушкой и каменными россыпями. Слабый ветер волновал островки тамариска и кусты, объеденные овцами. С другой стороны возвышалась пологая гора, или вернее холм, на вершине которого белели руины Зелы, укрепленные воинами Фарнака.
Когда совсем рассвело во вражеском стане гнусаво запели рожки, послышались крики глашатаев и конское ржание. Из беленых глинобитных домиков стали выбегать люди, казавшиеся римлянам черными муравьями. Многие из них суетились, указывая руками на поднимавшиеся в гору римские когорты и отряды пеших галатов.
— Теперь Фарнаку не уйти, — с мрачным удовлетворением изрек Гальба, вглядываясь вдаль, туда, где сновали боспорцы.
Цезарь кивнул.
— Флакк, коня!- потребовал он и, не отрывая взгляда от Зелы, начал отдавать привычные команды: всадникам выйти из старого лагеря и спуститься в долину к лагерю Фарнака; смотреть за Фарнаком; всем легковооруженным присоединиться к коннице; дежурным когортам XXXVI легиона разбивать лагерь; остальным когортам XXXVI легиона и VI легиону приготовиться и встать в охранение перед будущим лагерем.
Утренняя прохлада сменилась духотой. День снова обещал быть жарким.
Римляне оседлали гору, и домициевы когорты принялись за дело. Инженеры занялись разметкой нового лагеря, а рабы стали освобождать телеги, груженые камнем, бревнами и песком. Часть легионеров взялась за лопаты и кирки, чтобы копать ров и ставить частокол.
Вскоре показалась галльская конница, весьма разношерстная на вид: усатые, в аттических и коринфских шлемах и панцырях вожди окружали старого царя Дейотара. За вождями гарцевали рядовые всадники с небольшими медными щитами, в доспехах победнее — из льна или телячьей кожи. Дородный царь Дейотар, несмотря на преклонный возраст, держался молодцом в своем тяжелом панцире пергамской работы. Время от времени он раздраженно осаживал нетерпеливого вороного коня.
В свое время он помогал Помпею, а тот, в обмен на помощь, сквозь пальцы смотрел на то, как вырастало в размерах царство Дейотара, гордо именовавшего себя «царем Малой Армении» и «тетрархом Азии».
Цезарь, припугнув старика смертью, в конце концов проявил свое знаменитое милосердие и пощадил царя. Теперь Дейотар из кожи лез, чтобы отблагодарить нового покровителя, и замолить прежние грехи. По первому требованию привел он под римские знамена цвет своей пехоты и конницы.
Конные отряды царя заняли долину, которая разделяла обе армии. Со склонов «римской» горы к галатам стайками спускались пращники, лучники и метатели дротиков — весь этот сброд, набранный на Балеарских островах, Крите и во Фракии. Они стали располагаться на противоположной стороне долины, перед Зелой; было видно, как пращники разбрелись в поисках камней, а метатели дротиков разминали правые руки и рассматривали укрепления боспорцев.
Гораздо ближе, с «римской» стороны долины, неподалеку от землекопов, развертывались когорты охранения. После того, как манипулы заняли положенные места, первые центурионы позволили воинам присесть и позавтракать пшеничными лепешками. Многие собирали и ели побеги горчившего горного лука, росшего здесь в изобилии.
Цезарь расположился на вершине горы. Чуть поодаль, за одинокой скалой разместились легаты, знаменосцы легионов, трубачи, глашатаи и экстраординарии — личная охрана полководца — во главе с их префектом, красавцем Флакком. По будущему преторию носился костлявый Витрувий Мамурра и тонким бабьим голосом, давал указания инженерам.
Цезарь устроился в тени одинокой скалы. По знаку Флакка рабы предложили ему еду. Он съел немного овечьего сыра и маслин, пшеничную лепешку с луком, запил водой. Рабы расстелили пару козлиных шкур и он растянулся на них, решив вздремнуть…
«… Ах, если бы я мог поведать обо всех наших страданиях, о тесноте и узких закутках, где и лечь-то невозможно! Был ли хоть один час, когда бы мы не стонали? А на земле творилось нечто ужасное. Мы ложились лицом к вражеским укреплениям, и бесконечный дождь превращал наши одежды в шкуры зверей. О, эти дождливые зимы, эти несносные снега! Или знойное оцепенение лета, когда полуденное море засыпает в ложе своем без единой волны и ветерка!..» — пришел ему на память отрывок из Эсхила, выученный им в детстве по заданию чудаковатого, доброго Алиота, учителя греческого языка.
…Ему показалось, что не успел он прислониться к прохладной скале и закрыть глаза, как его окликнули.
— Фарнак выводит свою армию!
Кажется, это сказал Флакк.
Стряхивая тяжелую дрему, Цезарь быстро встал на ноги и вышел к своей свите.
И в самом деле, перед белыми укреплениями Зелы, потеснив римских велитов, строилась боспорская фаланга. Темные, кожаные доспехи воинов придавали огромному прямоугольному построению угрожающе мрачный вид. Было неплохо видно, как между рядами бегали командиры подразделений, все эти эномотархи, таксиархи и лохаги, расставляя воинов на нужное место. Фаланга медленно извивалась, увеличиваясь в размерах и ощетиниваясь иглами длинных копий; звенели кимвалы, слышались обрывки варварской речи глашатаев.
— Всадников разделить и направить сюда, вверх, в лагерь; велитам обстреливать фалангу, когортам охранения, кроме шестого легиона, построиться в линию манипулов — быстро скомандовал Цезарь.
— Фарнак не будет биться, — небрежно бросил он окружающим, — он пугает нас. Только безумец поведет фалангу в гору. Впрочем, — Цезарь кивнул в сторону гаруспиков и авгуров, — пусть потрошители погадают.
Между тем всадники, разделившись на две части, не мешкая начали взбираться к вершине «римского» холма. Усатый Дейотар, с нахмуренным красным лицом и всклокоченными длинными седыми волосами, сопровождаемый испуганно моргавшим толмачем, вскоре присоединился к импровизированной ставке римлян на вершине.
Тем временем первая пара домициевых когорт, стала медленно спускаться в долину, заполненную легковооруженными. Вдруг кимвалы смолкли. Воцарилась тишина, нарушаемая глухими ударами заступов и покрикиваниями Мамурры в сооружаемом римлянами лагере. Послышались пронзительные звуки флейт, фаланга содрогнулась и начала движение в долину. Цезарь презрительно усмехнулся. Фаланга продолжала двигаться под музыку флейт, время от времени раздавался стройный боевой клич боспорцев.
Римские когорты не спустились в долину. Они остановились на возвышенностях и оттуда наблюдали за фалангой, которую обстреливали легковооруженные, правда без особого успеха.
Запели трубы, и из укрепленного лагеря Фарнака, темной массой, словно грязевой поток, начали выползать новые отряды, на этот раз конные .
— Это боспорские всадники, о Цезарь,- с поклоном, подобострастно подсказал Дейотар. Наездники в кожаных скифских одеяниях на небольших косматых лошадях с гиканьем и свистом обогнули фалангу и устремились в долину.
— Велитов — назад! — не своим голосом вдруг заорал Цезарь. — Поднять знамя битвы! Трубить боевой сбор!
Он побледнел и стал расхаживать из стороны в сторону, не отрывая глаз от долины.
— Мамурра — не мешай, иди к вОронам! Домиций! Отзывай передовые когорты! Пусть твои бросают лопаты и берут оружие! Выстраивай их в две линии, слева от Гальбы. Гальба, выстраивай своих в линию! Царь Дейотар, выводи всадников за когорты, а пехотинцев — на фланги слева и справа от Домиция и Гальбы! Быстрее, быстрее!.. Флакк,- мой плащ!
Началось столпотворение. Свита, кроме экстраординариев и телохранителей-лузитанов, разбежалась, зазвучали трубы и кавалерийские рожки, глашатаи стали выкрикивать команды легатов и вождей, засуетились центурионы, подгоняя своими палками легионеров.
Цезарь, облачился в красный плащ полководца, подошел к группе жрецов и вопросительно уставился на верховного авгура, рассматривавшего кровавые внутренности ягненка.
— Ну что? — отрывисто спросил он.
Авгур, заморгав, выдавил:
— Предзнаменования хорошие, император.
— Ладно, теперь смотрите на птиц, там, в стороне!- раздраженно бросил Цезарь и впился глазами в долину.
Легковооруженные поздно заметили боспорских всадников. Они бросились врассыпную в спасительные интервалы между манипулами, но большинство не успело скрыться за ними, ибо когорты чересчур поспешно сомкнули свои ряды. Это дало возможность конникам заняться избиением беспомощных велитов. Тогда обе домициевы когорты, не получив или не расслышав приказа об отходе, бегом атаковали конницу, которая, не приняв боя, отошла на свой левый фланг.
Перед римлянами в долине во всей своей красе предстала ощетинившаяся фаланга. Флейтисты, казалось, надрывались из последних сил.
— Домиций, отводи передовые когорты назад! Пусть станут во вторую линию! — что было силы закричал Цезарь.
Его лицо стало совсем белым. Приказ тут же передали глашатаи. Когорты в долине замерли, вздрогнули и побежали от фаланги вверх по склону.
Между тем боспорская кавлерия, образовав широкий полукруг, стала продвигаться к правому флангу римлян.
— Царь Дейотар! Смотри! — Цезарь с искаженным судорогой лицом повернулся к царю галатов.
Тот, закусив губу, понял всё без перевода. Повернув трясущуюся голову к усатому вождю рангом пониже, он что-то яростно и коротко рявкнул ему. Еще мгновение, и два конных отряда с воплем устремились на боспорцев, приближавшихся к еще не вполне выстроившимся пешим галатам.
У римлян началось нечто, похожее на панику. Уцелевшие пращники, лучники и метатели дротиков, а вслед за ними нижние когорты бежали, потеряв строй к верхним, которые все еще выстраивались. В неровных рядах то тут, то там, попадались воины с кирками вместо мечей, без щитов и шлемов. Тем временем галаты, выдвигавшиеся на правый фланг, стали совершать какие-то непонятные для находившихся на вершине маневры.
— Домиций, разведи манипулы, пропусти бегущих! — в раздражении закричал Цезарь и бросился к дежурным домициевым когортам.
За Цезарем устремились телохранители и префект экстраординариев представительный Валерий Флакк, которого Цезарь, когда бывал в хорошем расположении духа, в шутку называл «мой Гефестион».
Сбегая вниз по каменистой тропе, Цезарь с облегчением заметил, что беглецы, по крайней мере, немалая их часть, благополучно ускользнули от фаланги за разомкнутые нестройные прямоугольники дежурных когорт. Спешившийся Домиций руками расталкивал запыхавшихся воинов и центурионов, видимо таким образом пытаясь заставить их вспомнить, к каким манипулам они принадлежат.
— Поднимите значки манипулов!.. Выше!.. Не суетитесь! Спокойствие, спокойствие, соратники! — кричал, тяжело дыша Цезарь. Со своим отрядом он пытался пробиться к выравнивавшей ряды, теперь уже первой линии.
Солдаты ошалело останавливались или шарахались в сторону, завидев пурпурный плащ полководца. Трибуны разгоняли блуждавших туда и сюда велитов. Центурион и дюжина легионеров гнали вниз к дежурным когортам рабов, тащивших повозки, груженые щитами и метательными копьями. Переругивались воины. К надрывающимся флейтам фаланги и тревожным римским трубам прибавились угрожающие глухие стоны кимвалов.
Орали глашатаи:
— Третий и четветый манипулы Царской когорты! Бегом направо к Вибию!..Первая и вторая союзные когорты! Быстрее, быстрее, бегом к Домицию!.. Велиты! Вверх — к скале!..
В этой суматохе и хаосе звуков почти незамеченными прозвучали команды Домициевых префектов «сомкнись!», поспешно повторенные трибунами и центурионами; первая линия когорт издала боевой клич, и Цезарь услышал знакомый свист полетевших пилумов и бронзовых шариков. Почти сразу же раздался страшный, тысячеустый вопль, от которого на мгновение оцепенели все, от полководца до легионера. Снизу, в центре, послышались характерные раскаты — словно били в огромные барабаны.
Цезарь остановился.
— Поздно, — процедил он.
Эти громоподобные звуки были понятны каждому — Домициевы и ветеранские когорты сошлись с фалангой, щиты ударили о щиты. Стали доноситься глухие удары и металлический треск: в дело пошли легкие копья и мечи.
Цезарь остановился, бросил несколько слов Юкунду, бестолково метавшемуся первому центуриону расстроенной когорты, махнул рукой Домицию, чтобы тот не сопровождал его, и медленно побрел назад, к вершине, мимо приходившей в себя после бегства новоиспеченной второй линии Домициева легиона. Оглядываясь назад, Цезарь миновал бежавшие направо отряды пеших галатов, инженеров Мамурры, устанавливавших с обозной прислугой и рабами линию возов, — последнюю линию обороны на случай прорыва варваров.
Передовые ряды когорт и фаланги смешались, картину битвы заволокло плотным, почти белым столбом пыли. Через некоторое время Цезарь приказал когортам второй линии переместиться правее, чтобы не оставить без резервов ветеранов Гальбы, и вновь подошел к скале.
Он прижался к ней, раскинул руки, словно собираясь обнять, и, не обращая внимания на охрану и Дейотара с его всадниками, стал биться головой о еще прохладный отшлифованный ветрами камень.
— Клеопатра, девочка, розовоперстая Эос, — по-гречески прошептал он.
Флакк и телохранители переглянулись, Дейотар недоуменно раскрыл рот, его толмач втянул голову в плечи.
К скале на взмыленной лошади приблизился Статилий, один из трибунов Гальбы.
— Император, — прохрипел он, — половина Царской когорты галатов бежала!
Цезарь побледнел и, стараясь сохранять спокойствие, медленно произнес:
— Спокойно, Статилий. Куда бежала?
Статилий, весь в белой пыли, сплюнув, пожал плечами:
— За конными галатами — в долину.
— Бери ближнюю когорту второй линии… Когорту Вера! Живо!
Статилий закусил губу и, хлестнув лошадь, бросился вниз и направо по склону к линии резервных когорт.
— Флакк, — повернулся Цезарь к префекту. — Дай знать Веру.
«Может быть, дать обет построить на форуме рядом с Квартой храм и посвятить его Венере-родительнице, если дарует она мне победу?» — подумал он, превозмогая отчаяние.
Взяв себя в руки, он резко обернулся к телохранителям, на его лбу явственно проступили багровые полосы и ссадины.
— Всё во власти бессмертных богов, — словно оправдываясь, но с театральным пафосом произнес он. — Эй, ты, верховный потрошитель,- повернулся он в сторону авгура, — что — птицы? Разве орел не клюет дерьмо кобылы Фарнака?
— И-и-и-и, — замямлил авгур, видимо пытаясь сказать «император».
— Флакк, — закричал Цезарь залезшему на коня префекту, — пусть глашатаи возвестят когортам, что гадания по внутренностям и птицам оказались благоприятными!
— Д-д-а-а, — обрел дар речи авгур, его коллеги дружно закивали головами.
Что творилось на дальних подступах к вершине, было не разобрать. Какое-то движение наметилось справа, то ли вниз, к подножью, то ли в обход горы.
«Обходят?» — подумал Цезарь, медленно приближаясь к конным галатам. Их было около трехсот, отборных всадников, «друзей» царя.
Дейотар, уразумев, что диктатор направляется к нему, приосанился и выпятил бронзовую грудь. Цезарь подошел к царю, откашлялся.
— Царь Дейотар, — медленно, торжественно и по-гречески заговорил Цезарь. — Гальба передает, что твоя когорта справа бежала. Если это так, то после битвы я казню каждого десятого в твоем войске.
Толмач трясясь перевел. Дейотар вздрогнул, замотал головой и открыл рот, однако Цезарь поднял руку и не дал ему говорить.
— Слушай, царь Дейотар! Я еще верю, что ты не изменник! Поэтому волею и именем сената и римского народа, приказываю тебе, кого я считал нашим верным другом и союзником: забирай всех, кто у тебя есть, скачи на левое крыло, зайди в тыл фаланге и ударь, ударь, ударь!..- последние слова Цезарь сопроводил резкими рубящими движениями руки.
Глаза у царя вылезли из орбит, ноздри раздулись, усы и длинные седые волосы зашевелились, красное лицо побагровело. Он сделал шаг навстречу императору так, что тот невольно отшатнулся, а телохранители с обеих сторон придвинулись к своим вождям.
— Аве, — зачем-то по латыни пробормотал царь и добавил. — Виват, автократор (самодержец)!
Толмач изумленно заморгал, очевидно не зная, на какой язык следует переводить краткую речь Дейотара. Правая рука царя вытянулась вверх и в сторону на манер римского приветствия, пальцы сжались в кулак, которым Дейотар с излишней силой ударил в левую часть бронзового дедовского панцыря.
Повинуясь царственному жесту, два оруженосца подхватили плотное тело Дейотара и водрузили его на вороного, нетерпеливо бившего копытом коня. Гортанный возглас — и союзная конница с диким ревом понеслась туда, куда указал ей патрон ее предводителя.
— Он может предать, — то ли спросил, то ли подумал вслух, теребя лямку панциря, вспотевший Флакк. Он только что вернулся из расположения когорт второй линии.
— Тем хуже для него, благородный Флакк! Эти галлы надоели мне еще в Европе, — высокомерно заметил Цезарь и подумал: «Неужели боги допустят разгром легионов и бесславную гибель лучшего римского полководца?..»
Пыль клубилась, и ее столбы поднимались всё выше и выше. Центр сражения явственно приближался к вершине. Становилось невыносимо жарко и душно. Мамурра внизу продолжал копошиться с телегами, хворостом и заостренными кольями и бревнами.
— Тоже дело, — отстраненно подумал Цезарь и вздрогнул.
Он увидел — или ему померещилось? — как из белого облака стали выныривать отдельные воины центральной когорты домициева легиона.
— Флакк, — что есть силы закричал Цезарь, хотя префект стоял рядом, — когорту Регула из второй линии — в центр, остановить бегущих!
Откуда-то, как во сне, выплыло знакомое озабоченное лицо в сдвинутом набекрень шлеме. Кто это? Ах, да, квестор Криспин. Он всегда как-то нелепо носил шлем, и экстраординарии вечно шутили на этот счет.
— Что… что Криспин? — как-то нехотя, через силу прохрипел Цезарь.
Криспин криво усмехнулся и наклонился к уху императора.
— Император, — спокойно прошептал он, — союзная когорта бежала вслед за царем…
В глазах у императора потемнело, а тело затряслось как в лихорадке.
«Опять обморок», — пронеслось в голове. Перед тем, как потерять сознание, он подумал, что надо бы отозвать последнюю резервную когорту к лагерю…

…- Император, император!
Он узнал правильные черты лица Флакка, его глупую до ушей улыбку. В руках у провонявшего потом префекта был кубок. Цезарь резко выпрямился, сел, взял кубок и стал жадно пить легкое хиосское вино, смешанное с водой и соком вербены.
— Как наши дела? — осведомился он, возвращая кубок и медленно поднимаясь на ноги. Телохранители заботливо поддержали его. Рядом стоял Мамурра, тоже улыбавшийся, но как-то лукаво, в свою неопрятную бороденку.
Флакк, заплетавшимся от радости языком, затароторил:
— Пока ты беседовал с богами, император, VI легион справа прорвал строй фаланги, а царь Дейотар слева, обратил в бегство другое крыло варваров. Потом побежал их центр. Сейчас их рубят перед лагерем Фарнака.
Цезарь сделал шаг вперед, пошатнулся и почувствовал, что улыбается. Так значит счастье не изменило ему!
— Мамурра, плут, — тихо пробормотал Цезарь, повернувшись к куцей бороденке префекта строительных работ. — Так мы победили?
— Победили, император, — осклабился Мамурра.
— Тогда пой свою пахабную кампанскую песенку, негодный закапыватель телег! — неожиданно повысил свой неокрепший после обморока голос диктатор.
Мамурра расплылся в улыбке, на этот раз такой же глупой, как у Флакка а, возможно, и у самого императора.
— Эй, Гай, Гай, — козлиным и сиплым голоском затянул он, пританцовывая, деревенскую песенку, какую пели на празднике Цереры в деревнях под Капуей. — Не ходи к Помпонии за смоквой! Посмотри, какую смокву припасла я для тебя в корзинке между ног!
Тяжело ступавший в гору на негнувшихся ногах Домиций (его лошадь пала), сопровождаемый трибуном с декурией легионеров и скорбными послами Фарнака в коричневых траурных гиматиях, долго не мог понять причину гомерического хохота телохранителей императора.
Из рассказа осипшего Домиция, дополненного краткими замечаниями Гальбы и трибунов, выяснился ход сражения: когда конные отряды галатов атаковали справа боспорскую кавалерию, которой, оказывается, командовал сам Фарнак, решивший, видно, уподобиться Александру Македонскому, боспорцы применили ложное бегство. Они увлекли за собой галатов, причем не только всадников, но и часть царской когорты, расположившейся справа от когорт ветеранов.
Эти пешие галаты, как велось у них исстари, ухватились за хвосты скакунов, на которых восседали их соплеменники, и устремились вниз по склону. Фланг римлян, к неприятному удивлению Гальбы обнажился, и фаланга стала медленно охватывать его.
Центурионы первой когорты, придя в себя, углядели нарушения в строю врагов — склон горы изобиловал неровностями, ямами, небольшими пещерами и грядами валунов. Церенна, крикнув оторопевшим Гальбе и Вибию, префекту когорты, что надо атаковать, пока не поздно, и тут же получив одобрение (Гальбе, видимо, страх придал смелости), лихорадочно отобрал из задних рядов около сотни ветеранов. Затем он моргнул Вибию, чтобы тот дал когорте команду выйти из соприкосновения с фалангой. Церенна не мешкая построил свой отряд клином, выждал отбежавших по команде влево и вправо передовых бойцов, и повел его, как на учениях, на врага. С жутким кличем, перенятым то ли у марсов, то ли у пелигнов, клин врезался в изгибавшийся строй утомленной восхождением фаланги. Три ряда фалангитов с поломанными копьями были изрублены, остальные попятились, а потом и побежали. Весь левый фланг варваров смешался; боспорская конница, озадаченная присутствием пеших галатов, не выдержала удара и из мнимого отступления перешла в настоящее. Вскоре боспорцы, бросив Фарнака, рассеялись за своим лагерем.
Дейотар слева привел в замешательство противоположное крыло армии понтийцев. Положение там комическим образом повторило ситуацию на правом фланге. Пешие галаты, защищавшие слева когорты Домиция, увидев своего царя во главе отряда всадников, почти все бросились за ним, оставив на произвол судьбы левый фланг Домициева легиона. Потерявший голос и лошадь Домиций отчаянными жестами приказал ближней когорте из второй линии выдвинуться вперед. В это время побежала часть его центральной передовой когорты. Поспешившая ей на выручку резервная когорта префекта Регула столкнулась с беглецами и смешалась. Еще несколько мгновений, и римский центр был прорван, разрезан надвое неумолимо продвигавшейся к вершине фалангой.
Каково же было изумление отчаявшегося Домиция, когда через некоторое время он увидел, что варвары в центре неожиданно остановились, а затем начали топтаться на месте и, наконец, рассыпались. Фаланга, правда, успела перемолоть здесь к тому времени почти половину одной из дежурных домициевых когорот. Однако ударившие с тыла конники и пехотинцы Дейотара посеяли панику в задних рядах фаланги. Те решили, что окружены и бросились врассыпную.
Началось медленное и обстоятельное избиение побежденных. В плен брали неохотно. Фарнак, воспользовавшись этой бойней, ушел вместе с горсткой всадников к морю. Около пяти тысяч фалангитов остались лежать на склонах гор, в долине и укрепленном лагере, который взяли штурмом галаты. Остальные сдались, либо рассеялись, побросав оружие и доспехи. Их преследовала конница Дейотара.
…Цезарь, широко улыбаясь и размышляя о деталях будущего понтийского триумфа, подошел к обедавшим в тени белых крепостных стен разрушенной Зелы когортам.
— Церенна, ты жив? — закричал он, поравнявшись с первой когортой VI-го легиона.
— Жив, император, слава Минерве,- устало отозвался Церенна, жуя пшеничную лепешку.
— Всё вздыхаешь по своей Дельфион?
— Я уже забыл ее, император.
— А Феликсу не забыл влепить пару горячих?
— Вместо меня, император, ему влепили боспорцы. Он ранен.
— Куда?
— В зад.
— Позорная рана!
— Вот и я его спросил: Феликс, почему в зад? А он отвечает: впереди у меня гениталии. Уж лучше быть без задницы, чем без…
Легионеры довольно загоготали.
— Криспин,- обратился Цезарь к квестору, — всей когорте по пятьсот сестерциев на брата из моей доли, центурионам — вдвое, Церенне — в пятеро больше, сверх положенной добычи! Воины вскочили и бешено застучали рукоятями мечей по щитам.
Цезарь поднял правую руку. Рабы, по знаку Флакка, бегом поднесли переносные ростры и поставили их перед полководцем. Все разом смолкли.
— Сервий Сульпиций Гальба, — с напыщенной торжественностью изрек император, повернувшись к мрачно щурящемуся грузному легату, — приказываю тебе: отправляйся завтра с шестым легионом в Италию для отдыха, раздачи жалования, заслуженных наград и, если постановит сенат, участия в египетском и понтийском триумфах!
— Да здравствует Цезарь, император! — завопили ветераны. Клич поддержала соседняя когорта. Цезарь задрал голову и простер руки вверх. Он купался в лучах славы.
…Дня через два, вечером, сидя за подобием стола в своей палатке, Цезарь царапал письмо в Рим:
«Гай Юлий Цезарь приветствует Гая Матия.
Любезнейший друг!
Прошу тебя, оставь на время вилику заботы о твоем знаменитом саде и винограднике. Пусть обратится он к Старшему Катону (Младший — в Утике, но будь он в Городе — всё равно не отличил бы репы от лука) и Колумелле за ценными советами по выращиванию карфагенских яблок и использованию куриного помета в хозяйстве. Думаю, есть всё-таки дела, не менее важные, чем сбор оливок и откармливание гусей.
В секстилиевы календы пришел я с двумя легионами в Понт, а в канун ид увидел и победил Фарнака при Зеле.
О счастливый Помпей! Так, значит, за то его прозвали великим, что сражался он с врагами, которые не умеют воевать! Пять тысяч варваров легло под стенами Зелы. Что до отцеубийцы, то я предоставил ему свободу казнить или пасть от руки своего мятежного наместника Асандра. Взамен этот безумец отдал римскому народу все прибрежные города в Азии, включая Синопу, и кучу золотых венков. Так пусть его участь решит Судьба.
Любезнейший!
Распространи известие о моей победе в Городе. Я знаю, ты сумеешь сделать это так, что мои тайные недруги прикусят на время языки, даже такие длинные, как у Марка Цицерона. И придумай что-нибудь для триумфа. Ну что-нибудь вроде надписи на жертвенном щите: «пришел в Понт, увидел Фарнака, победил его.»
Если ты здоров, хорошо, я — здоров. Да хранят тебя всеблагие боги!»
Цезарь отложил стиль и мечтательно закрыл глаза.
Тяжелый запах прогорклого оливкого масла, сыромятной кожи, козлиных шкур и пота, казалось, уступил место неземным ароматам: благоухающей смеси розового масла, аниса, меда, растертых ягод можжевельника, крепкого вина. К ним примешивались божественные, тончайшие отдушки аира, шафрана, ириса и кориандра — откуда только он помнил названия и как различал оттенки? Тотчас перед ним возникло нарумяненное личико царицы:
— Прекраснокудрый герой, ты же обещал пригласить меня в Рим, — услышал он капризную воркотню Клеопатры.
— Ты будешь в Риме, моя девочка, моя розовоперстая Эос! — пробормотал он, влюбленно глядя на невидимую страже владычицу Египта.

0 комментариев

  1. aksel

    Охотно Вам верю в том, что касается экстраординариев — не имею понятия, когда это "подразделение" исчезло. В этом рассказе много других ляпов — в описываемое время, например, Катон, Сципион и Лабиен в Африке, кажется, еще не находились. Что касается Лабиена, то это "мой" Цезарь считает его "выжившим из ума", сам же я лишь поражаюсь, что этот, самый талантливый из полководцев Цезаря, превратился в одного из самых жестоких и непримиримых его врагов. При этом он публично отзывался о Цезаре, как о бездарном военачальнике (а ведь это неправда) и в эпоху гражданской войны, если и смог превзойти Цезаря, то лишь в тактическом, но не в стратегическом плане; в итоге он был Цезарем разбит и поплатился жизнью за то, что обратил против Цезаря оружие. Лабиен переоценил свои силы, а его звериная жестокость, проявленная им во время гражданской войны, его не красит.

Добавить комментарий