Неожиданная картина: в качающемся вагоне-ресторане скульптор лепит портрет Германа. Высокий деревянный станок стоит в проходе, куча сырой глины лежит перед мастером на столике. Чуть поодаль, за этим же столиком, но ближе к окну сидит сам Герман.
Но если провидению было угодно собрать этих двоих с неясной целью в этом огромном, пустом составе, неуклонно двигающемся на юг, то любая неожиданность становилась обыденностью. Старый мастер, похоже, никогда ничему не удивлялся, а Герман уже устал удивляться.
— А сейчас что? Эх… — продолжает скульптор начатый разговор. Чуть наклонив голову вбок, он пристально смотрит, примериваясь, на очертания глиняной головы. Кидает ястребиный, молниеносный взгляд на Германа, затем изящным движением ладоней создает скулы. – Захожу к Фидику в мастерскую. Пусто. Станки, глина. А так – пусто, голо, шаром кати – ни одной работы! Вы понимаете, что такое для скульптора … нет, для Скульптора! пустая мастерская? Нет, вы не понимаете. Для Скульптора это смерть. Могила. Гибель. Склеп.
Вот Фидик так и лепит: взял заказ, получил предоплату, вылепил, получил сполна. А вылепил, заметьте превосходно, мастерски!
— Какой слабохарактерный подбородок, — с восхищением кивает глиняной голове мастер.- Так вот, заказ выполнил, сидит, ждет. Потом: заказ – работа – оплата… смерть. Проститутка…- невпопад забубнил, уходя в себя, сутулый собеседник.
— Смерть проститутка? – не понял Г.
— Смерть тоже. Но в данном случае – Фидик.
— Не понял, он что, плату какими-то сексуальными услугами берет?
Поднятая правая рука мастера с куском глины застыла в воздухе. Немного подумав, художник, похоже, только сейчас осознал, что разговаривает не с глиняной головой, что на станке, а с живой, человеческой, что торчит из-за стола.
— Ты глупый? – сочувственно спросил скульптор. Приблизившись, он пристально посмотрел в глаза Герману. – Не глупый, — закончив осмотр, констатировал он, — не глупый — глупо воспитан.
Пауза.
— Простите, а вы из какой эпохи? – как «глуповоспитанный» собеседник, Герман тяготился паузами в разговоре.
Пауза.
— Все-таки глупый, — вздохнул С. – Я собирательный образ – Скульптор, с большой буквы, уразумел? Один во множестве и множество в одном.
Посмотрев в окно и помолчав (Герман держал рот на замке) через довольно продолжительное время С. продолжил.
— Вы счастливы?
— Да…признаться, я как-то не думал… — замычал Герман.
— А я несчастен, — не слыша ответа собеседника, сказал Скульптор. — Одиночество – та еще проститутка, вроде как продается всем и каждому, а со мной забесплатно спит. Каждую ночь спит, со своей сестрицей. Я говорил вам, что бессонница – сестра одиночества?
— Вы одиноки, и поэтому несчастны, — поняв, кивнул Герман.
— Вы неизлечимы. Я несчастен не потому, что одинок. Я – Скульптор, понимаете? Не человек – Скульптор. Удачливого Скульптора минует одиночество. Скульптор функционально (указательный палец в потолок) не может быть одинок. Великий Роден (слыхали о таком? Роден во мне и я в Родене, — добавил он, похлопывая себя по выпуклой груди) был великим не потому, что был удачлив. Удачлив он был потому, что не был одинок.
— Глина сохнет и трескается, почтенный. Глина живет и требует от вас и вашей жизни, вашего участия. У Родена была его Роза, которая меняла сухие тряпки на влажные, без которых его наброски бы умерли… Я несчастлив, потому что неудачлив.
— Но, в конце концов, — встрепенувшись, вспомнив что-то, закончил старый мастер, — я счастлив, так как я Избранный.
— А вам не жалко, что вас так… не оценили? – осторожно поинтересовался Герман, поддерживая затухающий разговор.
— Почему не оценили? – удивился скульптор. – В похвале потребителей я давно не нуждаюсь.
— Каких потребителей? – не понял Герман.
— Тонкий ценитель, благодарный читатель, умный слушатель – не более чем талантливый потребитель, — пояснил Скульптор.
— Но это же путь к одиночеству?
— Что ты заладил – одиночество, одиночество. Я тебе о Боге, а ты – одиночество… Человек в вере – человек с Богом, он не может быть одинок. А я избран, ты что, не видел?
Герман не понимал. Когда неудачливых участников состязания разобрали по рукам «талантливые потребители», все мирно разошлись. На поляне остался лишь ваятель со своей мраморной Еленой (так звали красавицу, как позже пояснил скульптор). Герман раздумывал, может ли он пригласить скульптора с собой. Решимости странным образом придал ему шустрый луч, пробившийся сквозь тучи. На миг осветив поляну, он запутался в седине скульптора, придав тому значительный и мужественный вид. Предложив ему совместное путешествие и получив согласие, они удалились. На поляне осталась лишь мраморная Елена, которую скульптор отказался брать с собой, груда яблок и покинутый, обреченный на исчезновение амфитеатр.
Об этом Герман и рассказал мастеру. Тот, выслушав его, промолчал. Это молчание и положило конец сегодняшнему знакомству и беседе. Пожелав друг другу спокойной ночи, они разошлись.
