Уроки Моисея

Вольдевей
УРОКИ МОИСЕЯ
Притча

Шел тридцать седьмой год перехода сынов Израиля через пустыню. Те, кто были молоды, когда пошли за вели¬ким Моисеем, уже состарились и хоронили друг друга. А их дети уже нянчили своих. Это был путь могил, рядом с кото¬рыми молодые женщины освобождались от бремени, и пустыню оглашали крики новорожденных. Тем, которым предназначено было родиться в этот год, только лишь через три года уже доведется стоять на земле обетованной своими ногами.
Не все гладко в этой жизни, но люди даже в таком изнурительном долгом переходе, когда сменялись поколения, не унывали. Их вел Мои¬сей.
Время его, казалось, совсем не тронуло. Морщины на лице и шее стали глубокими, слов¬но трещины в расколовшейся от долгого безво¬дья земле. Мелкий песок вбуравился в кожу, которой можно было затачивать до тончайшей остроты ножи. Но этого, конечно никто и не мог сделать. Крючкова¬тый нос Моисея обострился и если бы не добрый блеск внимательных умных глаз, сходство с хищной пти¬цей стало бы отталкивать людей от своего про¬рока.
Еще три года скитаний: три жарких знойных лета и три весны с коротким цветением пустынных трав, три осени с песчаными бурями и три зимы, к исходу которых люди истощались и падали, как не спасенный от мора скот. Этих сроков Моисей не знал. Он был странным пророком, который лишь знал две конкретные вещи: начало исхода, и оно свершилось, и конец. Этот конец был на¬чалом свободы.
— Мы должны прийти на землю обетованную очищенными от пороков и зла, — обращался Мо¬исей к своей постоянной пастве. — Те, кто изве¬рился во мне, могут убить меня в любое время. Я иногда сплю, молюсь в уединении, просто стою рядом с вами. Возьмите камень и размозжите мне, спящему, голову, накиньте за спиной шнур и уда¬вите, вонзите в меня нож, которым только что потрошили пустынного зверя. Но знайте, когда придем на нашу новую родину, я не проживу и мгновенья, чтобы насладиться нашей общей ра¬достью. Я слишком стар, чтобы из своей груди производить смех и растягивать лицо в улыбке.
Да, это и не был поход в том полководческом понимании, когда руководитель имел твердый план, разме¬чал путь и наделял каждую минуту движения ка¬ким-то особым смыслом. Все шли, останавлива¬лись, чтобы приготовить пищу, и это растягива¬лось на дни и недели. Молились всегда, но также и при первых же признаках беды, оплакивали умерших и радова¬лись рожденным. И казалась прежняя жизнь раем, а издевательства и лишения хмурой улыб¬кой того времени. И те, кто это помнил, уже почти все умерли. А их дети передавали эти вос¬поминания своим детям и не очень верили, что есть мир, где все иначе, чем здесь, в пустыне.
А что же сам Моисей? Он брал силу в беседа¬х с Богом. Иногда наедине, иногда при участии всей паствы. Но и эта сила была не беспредель¬ной.
Умирал старый башмачник Ицхак. Он по¬звал к себе Моисея и попросил склониться над ним, потому что шепот его был почти неслыш¬ным…
— Учитель, — шептал Ицхак, — ты помнишь меня?
-Да, помню, и помню твою семью, кото¬рую вырезали, и помню твой дом, который захватили враги наши, и помню твои слезы…
— Ты велик, но ответишь ли ты на вопрос: почему в мире так много зла? И надо было ли нам уходить от этого зла, чтобы приобрести но¬вое?
— Почему ты так считаешь, башмачник? — спросил Моисей.
— На земле обетованной вновь будет литься кровь и слезы застилать глаза, но руку поднимет не чужеземец, не иноверец, а свой человек. Не уйдем мы от греха первородного…
— Наша жизнь — это его искупление, — сказал Моисей. — Греховно наше бытие, но иначе не должно быть: каждый орган, каждый человечес¬кий член требует действия, движения. Вкусив от древа познания, мы сами на себя взяли заботу о своем существовании.
— Я умираю, ты помнишь о моих бедах, а я о них уже забыл. Я не помню лица моей жены, не представляю, как выглядели мои растоптанные, истерзанные девочки, не помню, какой была дверь моего дома. Зачем я пришел в этот мир? Кому от того, что я жил, было хорошо?
— Когда ты был молод, ты был нужен тем, чья сытая жизнь зависела от твоего ремесла.
Когда ты шел рядом, ты был нужен нам местом, которое ты занимал в пустыне.
— Учитель, для меня это сложно. Поясни свою мысль.
— Твое пребывание в этом мире не бесцельно, Ицхак. Ты вырос из семени и заполнил собой пространство, вытеснив этим часть неживого пространства. Наша задача — наполнить Вселенную мыслью.
— А что после меня? Эта мысль кому-нибудь будет нужна?
— Да, она нужна Вселенной. Отступает нежи¬вое, наступает жизнь. К чему бы ни прикасалась рука человека, ведомая мыслью, все оживает, наполняется особым смыслом, побуждает нас на новые представления и действия.
И умер Ицхак на переходе через сложные философские понятия, умер с улыбкой, ободрен¬ный тем, что прожил не зря.
А Моисей поблагодарил Бога за те же ответы, что он передал умирающему башмачнику. Почти все годы этого путешествия истощен¬ный Моисей обращал свой лик к Богу и вопро¬шал: что есть добро и зло?
— Я увел народ от зла, — говорил он пустыне, — но новые беды обру¬шились на нас: зной и холод, болезни и смерть от когтей львов. Добро моих помыслов обрати¬лось во зло…
— Добро и зло — суть одно, — сказал Бог. — Кормя свою овцу травой, ты приносишь ей добро, а зло — живым растениям. Но следующим росткам ты приносишь добро, освобождая мес¬то для роста. Любя своих детей, ты не любишь других детей. Любить всех одинаково ты не можешь. Ты любишь то, что рядом… В каждом добром поступке заключено зло, последствия которого неведомы никому.
— И тебе, Господи?
— Я есть и Зло, и Добро. Но по конечному счету я Добро, потому что оно движитель.

***
Ускоритель элементарных частиц выдал такое, от чего научный мир пришел в изумление: найдена частица мироздания!
Старый академик Моисеев торжествовал: то, что он предполагал, вычислив теоретически с мощью им же созданных формул, сбылось. Мир узнал, что есть некая частица, которую не увидеть, ни пощупать, ни измерить, благодаря которой существует Вселенная. Что там атомы, лептоны, криптоны! Они так же крупны, как для человека Земля, на которой он живет. Неизмеримо малая часть материи найдена, меньше которой теоретически не может быть ничего…
— Есть!
Академик оторвался от экрана вычислительной машины и в изумлении посмотрел туда, откуда исходил голос. А он шел от свечения в стене. На глазах это свечение стало приобретать контуры существа, похожего на человека. Приглядевшись, Моисеев догадался, что этот лик этого человека мог принадлежать лишь Богу.
— Как же так? Что еще может быть меньше этой частицы?
— Мысль. Но дело не в том, что может быть мизернее элементарной частицы. А в том, чем представляется вам?
— Основой мирозданья. Кирпичиками…
— Ах, это мышление строителей. – Свечение заколыхалось. — Эта частица неизмеримо больше, чем кирпичик! Больше стены, сделанные из непомерно большого количества таких кирпичиков. Это непробиваемый купол Вселенной в другой мир. А этот мир – мысль…
— Господи, — изумился Моисеев, — как же так может быть?
— Это и есть. В своих беседах с пророком Моисеем мы говорили о грани между злом и добром. Эти два понятия суть одно, перетекающие одно в другое. Я говорил Моисею, вашему очень далекому прапрапрародителю, что я и есть, в конечном счете, победившее Добро. Почему? Потому что на мне и со мной перевес в виде той самой элементарной частицы, которая и есть Ничто, и в то же время это грань перехода в мир добра и счастья.
— Значит ли это, что человеческому существу невозможно перейти эту грань при жизни, и только его душа способна пройти ее?
— Нет, это не так, — сказал Бог простым и чистым голосом — Каждый человек при жизни миллионы раз пересекает эту грань. Он, его совесть, мысль постоянно взвешивают на весах добро и зло. И доказано же вами, людьми, что всегда побеждает добро. Потому что на его чаше весов ваша частица мирозданья… это и есть Я.