Пепел семейного очага

«С сегодняшнего дня
Прошу считать меня
недействительным…»

Группа «Сплин».

Андрей проснулся в яркое субботнее утро с такой легкой головой и в таком приподнятом настроении, что сам удивился – как же он раньше, чем вчера вечером, не мог найти этого ясного и простого решения накопившимся делам и проблемам. Он пружиной подскочил с постели, умылся ледяной водой из-под крана, пока чайник закипал на кухне, посапывая свистком на носике, взбил помазком в стаканчике густую горячую пену, сменил бритву в станке и скользящими движеньями почти не дрожавшей руки сбрил мягкую недельную щетину.
Пока брился, смотрел на себя в зеркало, как бы запоминая это невзрачное простое лицо: пепельные редкие волосы, зачесанные на лысоватую макушку длинной прядью, серые глаза в сетке морщин вокруг, коричневатая россыпь веснушек на чуть горбатом носу, острые худые скулы, обтянутые тонкой желтоватой кожей, почерневший в неровном верхнем ряду зуб.
«Да, физиономия не очень привлекательная, — соображал он про себя, — ну что ж поделаешь, какой уж есть. Живем-то ведь не хуже других, зарабатываю вроде тоже не плохо. Сам никого не обижаю, и другие ко мне нормально относятся. Вон соседи даже денег занимали, пока выпивал, и ни слова в укор… А, да ладно, чего снова перемалывать».
Закончив бриться, он в последний раз внимательно глянул в зеркало – не осталось ли где островков плохо выбритой щетины – и, вдруг, увидел близко перед собой лицо жены, покрытое красными пятнами ненависти.
— Ты пустой, никчемный человек! – тихо сказала жена и вымученно улыбнулась. – Не можешь обеспечить семью, пьешь с утра до вечера, а дочери даже нечего отправить, чтобы заплатить за квартиру. Сыну нужно отдать за учебу за полгода, а у тебя ни на что нет денег!
— Я зарабатываю не хуже других, — пытался защититься Андрей. – У нас все так получают. Вон, генеральный директор сказал вчера по телевизору, что у нас достойная зарплата. И будет еще достойнее…
— Достойная! – жена зло расхохоталась. – Не смеши меня. Достойная, чтобы не подохнуть с голоду! Это у них, у начальства, карманы набиты деньгами. Твоими деньгами! И они-то уж точно не будут торчать тут на Севере всю жизнь, и гноить своих детей и внуков! А нам даже колючей проволоки не надо – все равно никуда не денемся! Но я не хочу и не буду терпеть это. Хватит!
— Многие зарабатывают совсем мало и как-то ведь живут. А у нас, вообще, все есть! И квартира, и обстановка, и машина…
— Да, да, да! Да здесь тобой куплена только квартира. Десять лет назад и на деньги, которые ты заработал в Пурпе, на буровой. А все остальное купила я, дипломированный учитель, которая вынуждена для этого торговать на рынке и распространять эту дурацкую косметику! А ты даже пальцем не пошевелишь, чтобы как-то продвинуться.
Жена вдруг успокоилась, вымученно опустила веки.
— В общем, все, я от тебя ухожу. Съезжу с детьми к матери, потом дочь вернется в Свердловск, сын пусть доучивается здесь — хотя чему он у тебя научится, не знаю — а я продам машину и уеду к дочери. А ты можешь торчать весь отпуск и всю жизнь в этих четырех стенах. Я не хочу тебя больше видеть.
Андрей в ответ только мягко улыбнулся, не осознавая в полной мере, что произошло. Потом тряхнул головой, вытер полотенцем замутневшее от пара зеркало и пошел на кухню.
На душе было спокойно и радостно, отпуск еще не закончился, семья давно в отъезде – гостят у тещи, телефон отключен за долги – да так и лучше, никто не мешает. Квартиру, правда, запустил за это время, но это дело поправимое.
Он с расстановкой попил чайку, размачивая засохшую корочку в крутой заварке и осторожно прихлебывая кипяток с блюдца.
За столом напротив него проявился сын, белобрысый и конопатый, с беспечным инфантильным лицом, такой же пустой и жестокий, как тысячи его сверстников в нашей многострадальной стране.
— Пап, ты мне когда денег на мотоцикл дашь?
— Может, ты сам попробуешь заработать? – Андрей ответил вопросом на вопрос, улыбаясь сыну, родному и чужому, одновременно, существу.
— Где это? У тебя, что ли, в нефтянке? Я на практике месяц парился в сетевом районе на промысле, а получил три тысячи, со всеми полярками. Что мне на них – один раз в кабак с друзьями сходить? Ваши олигархи ведь удавятся, а не дадут людям заработать. Это только вы тянетесь по привычке за гроши, а то, что при этом по уши в дерьме, замечать не хотите.
Андрей удивился его простому разумному, вдруг, ответу. Он внимательно стал вглядываться в лицо сына, обнаружив на нем светлые жидкие усики, а в карих, в мать, глазах проблески здравого смысла.
— Я в этот год закончу колледж и тоже уеду к сестре в Екатеринбург. Там можно побольше зарабатывать, только вот жить как-то всем в съемной квартире не сподручно, нам бы эту хату поменять или продать… А ты бы в общагу перешел.
Прямолинейность сына неприятно резанула уши. Андрей не нашелся, что ответить на это предложение и снова улыбнулся, как ему казалось, мудро и всепрощающе.
Сполоснув накопившуюся за неделю посуду под краном, он собрал в пакет пустые бутылки, поставил под раковину рядом с мусорным ведром. Потом прошел в зал, вытащил из коробки пылесос и принялся сосредоточено водить щеткой по затертому ковру.
Сквозь натужное гуденье старенькой техники ему послышался голос дочери. Поднял глаза – точно, вот она сидит на диване, поджав ноги, в пестром махровом халате и с полотенцем на мокрой после душа голове.
— Ко мне сейчас ухажер придет, попрощаться, может быть будущий жених, а ты снова с похмелья. Может, пока на кухне посидишь?
— Зачем это? Мне очень даже интересно и с тобой и с ним поговорить, пообщаться. Узнать ваши планы.
— Зато мне не очень интересно, чтобы ты в таком виде с нами общался.
— Чем это тебе мой вид не нравится? – Андрей от возмущения выключил пылесос и бросил щетку на пол.
— Да ладно, не заводись, — дочь размотала полотенце, тряхнула свалявшимися сосульками сырых волос, встала с дивана и отошла к окну, покрытому фигурными разводами изморози. – Планов общих у нас пока никаких нету. Он здесь торчит с предками, работает, потом в армию загремит. Мне завтра нужно на второй семестр возвращаться. Сюда я больше приезжать не хочу – у нас ведь не семья, а так, название одно осталось. А он, если захочет, приедет ко мне, потом, а там посмотрим.
Андрей тут же успокоился, хотя случайное замечание дочери о семье больно кольнуло сердце. Его взгляд следил за ворохом пылинок мельтешащих в широком солнечном луче, прострелившем щель между задернутыми плотными шорами. Пыль медленно оседала и, покинув луч, ложилась невидимым пепельным налетом на пол.
— Что ж, ты все время в Свердловске будешь торчать, и летом тоже?
— Почему, торчать? Устроюсь на работу – надо же мне на что-то одеваться. Вы то с матерью только за квартиру кое-как платите, да на еду присылаете, а мне еще и жить надо.
— Ты и так живешь гораздо лучше других.
— Я и не жалуюсь. Просто, чем столько денег на временное жилье выбрасывать, лучше бы эту квартиру продать, да там купить.
Андрей снова опешил.
— Далась вам эта квартира, сговорились вы все, что ли?! А мне-то куда деваться, на Чукотку уехать?
— А что, хорошая идея! Ты же любишь романтику, – дочь хотела перевести все в шутку, да не получилось. – А там, может, и платят побольше.
Андрей в сердцах махнул рукой, оборвал разговор и вышел на кухню, вытаскивая на ходу сигарету из нагрудного кармана рубашки подрагивающей рукой. Тянул безвкусный дым, пока не опротивело, затушил окурок струей из-под крана, глотнул заодно холодной воды, отдающей железом и тиной.
В прихожей простужено забренчал звонок.
Андрей вынырнул из раздумий, пошел открывать и с радостью обнаружил за дверью своего давнего друга. Они крепко пожали руки и Женя прошел на кухню.
— Ну, как ты тут, живой? – он внимательно посмотрел на Андрея, скользнув быстрым взглядом по бутылочным горлышкам, торчащим из пакета под раковиной. – Вышел из «пике»?
— Да все в порядке, — Андрей смущенно отвернулся, подхватил чайник с плиты, набрал воды и снова поставил кипятить.
— А я, было, забежал по дороге в магазин, взять чего-нибудь для встречи, да передумал…
— И правильно, я и так рад тебя видеть, — Андрей поставил на стол кружки, вазочку с прошлогодним клубничным вареньем, — ты-то как отдохнул, рассказывай.
— Да как обычно. Помог родителям в Челябинске с огородом управиться, по хозяйству кое-чего подсобил, с одноклассничками бывшими повстречался, да сына проведал. Вот и все. А ты, гляжу, так и не выбрался «на землю»?
— Не хочу, — Андрей мотнул головой, снял закипевший чайник, плеснул кипятку в заварник. – Мои поехали на море тещу с тестем проведать, я им отпускные отдал, а сам ехать не захотел.
— Что, жена опять за свое? Ты бы не спорил с ней, знаешь же, что бесполезно. Деньги хоть есть у тебя?
— Есть, конечно. Зарплату же, как раз, за июль перечислили, хотел пойти снять, перед твоим приходом.
— Ну, так пошли. Провожу тебя, заодно по дороге хохму расскажу, на обратном пути в поезде случилось.
Они вышли в прихожую, обулись, Андрей захватил с собой мусор, захлопнул дверь, проверив в кармане ключи. На улице порывистый ветерок гонял песок по асфальту, листва на березках начала подергиваться желтизной. Прошли двор, заставленный легковыми машинами, у мусорных контейнеров задержались, Андрей аккуратно поставил пакет с бутылками возле сетчатой загородки – бомжам пригодятся.
Женя подождал его, лениво прикурил сигарету и начал рассказывать:
— Представь, сплю ночью в купе, вдруг слышу, кто-то потихоньку ломится снаружи. Глянул, все соседи по полкам дрыхнут без задних ног, на двери шпенек откинут – не войдешь, а кто-то еще хочет к нам попасть, маячит в щели, оставленной, чтоб купе проветривалось. Думаю, жулик бы себя потише вел, значит, ошибся товарищ. Слез я с верхней полки, шепчу ему в щель, мол, ты, друг, купе перепутал, глянь на номер. Он потоптался еще немного, потом затих вроде. Ну, я к себе на полку, сплю дальше. Минут через двадцать слышу сквозь сон, опять скребется. Психанул я немного, слез снова, открыл дверь, как был в трусах. Смотрю, парень лет тридцати в спортивном костюме, глаза в кучу и лыка не вяжет. Спрашиваю его, из какого ты, мол, купе, а он только башкой мотает то направо, то налево, и мычит чего-то. Тут проводница вышла, подошла к нам. Говорит, что у нее такого пассажира не было, наверное, он с другого вагона. Увела его в соседний вагон, а я опять спать отправился.
Но не тут-то было. Через полчаса, представляешь, снова кто-то дверь дергает. Тут уж и соседи мои попросыпались. Открываем, этот чудило у порога топчется, лбом стучит, как баран, но уже вроде мысль в глазах начала проявляться. Проводница снова на шум пришла. Он мычит, что едет в этом вагоне, только в ресторане заснул немного, и тычет ей билет под нос. Взяла, посмотрела, схватилась за поручень и давай смеяться, чуть истерика с ней не сделалась. Оказывается, он вагон не перепутал, он на этом поезде вчера ехал, только в другую сторону. Днем состав развернули на конечной, проводники сменились, а его в ресторане, видать, пожалели, не стали будить, или не смогли. Так и уехал бедолага обратно.
Андрей смеялся до слез над этим анекдотическим случаем, то ли взаправду случившимся, то ли выдуманным на ходу Женькой специально для него — вот, мол, что с алкашами случается.
— Сумка его, действительно, в нашем купе оказалась. Кто ж там разберет, что вещи лишние, когда каждый сам по себе едет, — закончил друг свой рассказ и протянул руку на прощанье. – Давай, держись, оклемывайся сегодня-завтра, в понедельник на работе увидимся.
В банке Андрей долго стоял в очереди. Больше никого знакомых, слава Богу, не встретил. Не мешали думать.
А мысли вертелись вокруг одного и того же – все нахлынувшие с утра воспоминания подтверждали правильность принятого решения – как ни упирайся на работе, а столько денег, сколько можно выручить за квартиру, и за десять лет не заработаешь. Выданная кассиршей зарплата еще раз напомнила об этом. Так что ж, так и будет все тянуться до пенсии? А дальше что? Пустота, пустота…
Возвращаясь домой, зашел к соседям, кого застал дома, раздал небольшие долги — по две-три сотни. Одного не застал. Подумал: «- Отдам потом», — и сам рассмеялся этой мысли, но тут же забыл ее.
Когда мыл полы в квартире, отмачивая засохшие винные пятна на линолеуме, услышал, как в прихожей снова открылась дверь и послышались громкие голоса. Жена с дочкой долго разувались, смеясь и рассказывая ему случайную историю.
— Представляешь, зашла за ней в садик после работы, потом в магазин, набрала полные руки. Идем домой, а эта пигалица отстала и ноет сзади: «- Мама, понеси меня. Ну, мам, ну понеси меня. Ма-ма-ма-а-а-а…» Я ей говорю: «- Доченька, я устала, у меня ручки болят, ты ведь тяжелая. Я тебя недавно несла. Иди ножками». Так эта лиса мне заявляет: «- Ну, мам, я немножко понесусь, а потом сама пойду!» Представляешь?!
Они снова звонко рассмеялись в два голоса.
Андрей отжал тряпку над ведром, выпрямился и слушал их внимательно, вглядываясь в такое родное молодое лицо жены и радостное раскрасневшееся личико трехлетней дочери. Потом принялся за дело дальше.
Домыл пол, вылил грязную воду в унитаз, сполоснул ведро и поставил его под распахнутым окном на балконе вверх дном, чтоб стекла вода.
Жена что-то продолжала рассказывать в комнате, но он уже не слушал ее слов. Начистив черным кремом туфли, обулся, краем уха улавливая веселый дочкин смех, доносившийся из приоткрытой кухонной двери. Вытащил из кармана деньги, машинально пересчитал их и сложил аккуратно тоненькой стопочкой на тумбочке возле мертвого телефона. Обошел прибранную квартиру, проверяя, не забыл ли чего, и вышел на балкон, покурить.
Закатное солнце неярко светило прямо в глаза, алой полосой над горизонтом обещая на завтра ветреный день. Немногочисленные еще пешеходы – люди только начали возвращаться в город из отпусков, хотя разница в количестве народа зимой и летом теперь была не так заметна, как раньше – праздно шатались взад-вперед вдоль пыльной главной улицы. Скука повисла в воздухе.
Андрей курил не спеша, пытаясь вспомнить последнее запланированное на сегодня дело. Вспомнил, обрадовано улыбнулся. Затянулся последний раз, щелчком отбросил окурок, проследил взглядом за медленным падением неяркого тлеющего огонька, потом встал обеими ногами на перевернутое ведро и, словно в речку, «ласточкой» нырнул вниз с балкона.
«- Прости меня, Господи!» — мысленно попрощался он с миром.
Земная поверхность приблизилась мгновенно, как под лупой. Он успел даже разглядеть прямо перед глазами мелкие камешки щебенки, травинки, пробившиеся сквозь песок, упорного муравья, спешащего по своим неотложным делам. Успел ощутить щекой твердое прикосновение внезапно прыгнувшей в лицо земли, неимоверной тяжестью обрушившейся на руки, но ни боли, ни хруста шейных позвонков уже не почувствовал и не услышал…

Усталый пожилой врач «Скорой помощи», записывал в толстую «амбарную» книгу свое заключение и ответы приглашенного соседа, который нет-нет да снова взглядывал на лежащее неподалеку тело. Ни капли крови не пролилось на землю от удара, только неестественно вывернутое серое лицо и торчащий вверх черный зуб из приоткрытого, оскаленного в улыбке рта, да заметно выбитые фаланги пальцев на правой руке, безмолвно свидетельствовали о смерти.
— Сколько ему лет? – молоденькая медсестра несмело выглянула из приоткрытой двери машины и тут же поправилась: — Было.
— Сорок, с небольшим, — ответил сосед самоубийцы и сам себе не поверил.
— А на вид давно за пятьдесят. Пил, наверное, сильно? – спросил врач.
— Да не то чтобы очень, — сосед в сомнении покачал головой. – Как все.
Милиционер тщетно пытался отогнать подальше стайку вездесущей ребятни, которую словно магнитом тянуло к мертвецу, пока не подъехали прозекторы. Тело споро уложили на носилки, прикрыв лицо грязно-белой простыней, задвинули в крытый кузов, и через пару минут уже ничто не напоминало о происшедшем.
Зеваки разошлись.
День догорел и погас.
Сумерки затопили город до самых крыш, влились в распахнутую балконную дверь на пятом этаже и растеклись по углам, смешиваясь с невидимым пеплом, подернувшим расплывчатые контуры предметов в пустой квартире…