Вы когда-нибудь в морду получали? Да? Или нет? Нет, не так чтобы дали и всё, а так, чтобы, значит, дружок ваш получил, а потом и вы тоже — от дружка. Это как цепная реакция. А потом такая весёлая неделя начинается, у которой и дней-то не семь, а десять. Восемь, девять и…, и всё — нокаут. Почему? — а потому, что в этой недели одиннадцатого дня нет. Я тогда тем десятым и был, а после меня никого не было. Обидно было, а в морду дать некому!
А всё это из-за врачей да врачих, которым постоянно нужно пациентами меняться. Выстроят они на плацу пацанов молодых, которые на дембель уже года два как собираться начали, и велят, чтоб мы друг друга по морде били. Они смеются, а мы от пальпаций страдаем. И это вам не просто военно-подполковничьи шутки какие. Если бы подполковник на гражданке был, а то в военных условиях, да ещё врач на врачихе. У меня потом даже желудок защемил, как стул к груди прижали. Хоть в угол этот стул ставь, хоть куда, а всё одно щемит. И судорожный ком катится, и по нутру бьёт, как прямой с выпадом. А прямой с выпадом это, кто бокс не знает, скажу, — любого кривого без выпада хуже. Тут только и остаётся, что незаметно слюну глотать. А кадычок всё равно выдаёт — дёргается, и начинается привычная для кризиса пустота. А слюна рот заполняет. Хорошо, конечно, что слюна, а только в книгу кулинарную потом долго смотреть не можешь. Хоть там всё свежее и вкусное, как на цветных рисунках. А на картинке так не нарисуешь, потому что никто в картинке клистиром свой авторитет подрывать не захочет. Короче, хоть клизьму ставь, а кашлянуть смущенно не можешь.
Так я «тысячу и одну ночь» и мучился, и трясся, как в кузове. А когда чувство юмора и фантазии на исходе стали, напиться захотел. Так напиться, чтобы кризисная неделя кончилась. Тут главное надо не плакать весело, а торжествовать ехидно. Главное, чтобы юмор в круглосуточное понятие превратился и дефолту не подлежал, как красивая наша русская внешность. Прикинул тут я нос к будильнику, даже речуху про себя толкнул, и понял, что быть спортсменом в армии — это, конечно, даже больше, чем повар на кухне. Но, меньше, чем на плацу морду подставлять. Армия-то у нас какая? Это она раньше красной была, — в XXI веке, а сейчас от неё только красномордные офицеры и остались. Даже не мордые, а мордные, потому что морды ихние модные стали. Вот и напился я снотворного.
Шибко напился. Буди меня не буди, а я два дня лежу и смотрю то в потолок, то в газету, то в трубку телефонную, то в будильник. И голод мучает, и всякие звери снятся. И чувствую, что руки толстеют, как свежей кабанятины наелся. Так толстеют, что я одновременно могу и трубку телефона в одну руку взять, и циферблат от будильника. Нет, думаю, мне ещё до двадцати пожить хочется, и даже с хвостиком. Лучше уж плац. Пусть там в целости только оптимизм и чувство юмора остаются, всё лучше, чем здоровое подташнивание молодого голодного человека. Если уж думаю, тошнит, так пусть нездоровьем, чем так. Пусть на мой выдающийся, — в смысле, далеко выступающий на лице! — нос гипс накладывают. Правда, не знаю как? Хоть он и далеко выступает, а вот если бы мне чего другое сломали, тогда ещё понятно. Но, врачихи-то знают. Так что, пусть я с этим носом на мамонта похож буду, которому клопы морду набили, а снотворным я больше напиваться не стану. Так и порешил, и пошёл на плац, и два года десятым проходил.
А когда вернулся домой, из некрасной армии, то оказался весь в размышлениях: почему исчезли мамонты, а клопы сохранились? Даже начал философические книжки писать. Так одну книжку и назвал: «Философическая загадка». Там я два шага вперёд делаю, не то что на плацу. И кричу, что не клоп я, а мамонт! А кто не знает, пусть тот мою книжку почитает. Там он узнает, как слюна весь рот заполняет, когда руки одновременно нос и будильник схватывают, оттого, что на него гипс кладут.
