Вы никогда не забывали (полностью!), кто вы такой? Так чтобы вообще — ни имени, ни прошлого? Я тоже — до сегодняшнего утра. Хотя не знаю, применимо ли здесь слово “сегодняшний”, так как, вообще, не помню, а было ли, вообще, какое-нибудь “вчера” — может сегодняшнее “сегодня” первое? Не смейтесь, просто у меня уже голова кругом идет. Представьте себе, что просыпаетесь вы утром и не можете вспомнить, понять, кто вы такой!!! Нет, нет, не подумайте ничего, — я, вообще, непьющий (некоторые черты свои я почему-то помню) и по голове меня никто не бил (это я почему-то тоже знаю), но кто я — не помню, хоть убейте!
Я сидел на мятой, незаправленной постели, тупо уставившись в одну точку, пораженный и оцепенелый. Кто я? Откуда? Где я? Я уже обошел весь дом — это был старый, пропахший старостью, деревянный дом с поскрипывающими половицами и рассыхающимися подоконниками — небольшой зал, кухня, две маленькие спаленки — везде было пусто; выглянул в окно — во дворе никого. Дом мне был определенно знаком — просто знаком, но мой ли он или нет, я не знал, — как я могу сказать, живу я в нем или просто бываю, если не помню ничего? Я потер виски. Как такое может быть, чтобы вообще, — вообще! — ничего не помнить о себе?! В голове время от времени мелькали какие-то картины, неясные, смутные, может даже воспоминания, но ведь когда не помнишь их, то и определить нельзя, воспоминания это твои или лишь фантазии. Я поднял голову. Может документы какие-нибудь поискать? И еще раз оглянул комнату. Или фото — должна же быть хоть зацепка какая-нибудь. С этой мыслью я принялся перерывать шкафы, полки, тумбочки, а то придет кто-нибудь, а я не знаю ничего — может я в дом чужой вторгся? И мне повезло — документов я никаких не нашел, но на дне пыльного ящика в столе у окна я наткнулся на пачку фотографий, и цветных, и черно-белых. Но я рано радовался: протерев их от пыли и аккуратно разложив перед собой, я вдруг понял, что ничего это мне не даст — хоть плачь, хоть смейся, но ведь лица своего я тоже не помнил! Я кинулся искать хоть какое-нибудь завалящее зеркальце или что-нибудь его заменяющее, перерыл весь дом, но — странный дом! — ничего не нашел, словно боялись его жильцы отражений, даже мебель была без полировки, а посуда вся алюминиевая либо фарфоровая. Я устало опустился на стул. Идиотизм какой-то! Лица своего узнать не можешь! И, главное, не знаешь, что же сделать?
Я вяло перебирал фотографии — какие-то парни на вечеринке (любым из них, в принципе, мог быть и я), девушки на танцах, чьи-то дети, одна фотография — мужчина средних лет с грустным взглядом, — была, вообще, с темной траурной каймой. Может я уже умер? Я усмехнулся и, отложив снимки, ощупал свое лицо. Нет, пальцами себя не “разглядеть”, хотя, говорят, слепоглухонемые могут. Как люди раньше без зеркал жили? Ведь были, наверняка, племена, что в пустынях жили и ни зеркал, ни больших поверхностей водных не видели, — неужто жили (целые жизни проживали!), так и не узнав себя в лицо, не зная своего взгляда, цвета своих глаз, красивый ты или урод? Ведь так привыкли мы к зеркалам, привыкли разглядывать и постоянно подглядывать за собой, за своими выражениями, улыбками и ухмылками, радостями и печалями, что без них как без глаз — я вот вроде бы и зрячий, и все на месте, а разглядеть себя не могу! Привыкли мы слишком, это факт, — вспомните хотя бы день, когда в зеркало ни разу не заглянули? И не вспомните, наверно. Я тоже, а теперь вот мучаюсь. Странно, вообще, жить без зеркал — знать всех в лицо, кроме себя самого, хотя знать себя, наверно, и не обязательно — с собой вряд ли где столкнешься и риска, что при встрече себя не узнаешь, поэтому почти что никакого. Хотя отворись сейчас дверь и войди я сам собственной персоной, наверно, не узнал бы. Интересно, какой я из себя?
Я еще долго сидел над фотографиями, пытаясь вспомнить хоть что-то, хоть какую-нибудь зацепку. Я пытался вычислить себя по иным признакам: изучал и сравнивал телосложение, фигуры, руки и одежду сфотографированных со своими, пытался разглядеть краем глаза свой профиль — тень на стене, но опознать себя не удавалось. Может, конечно, меня там и не было — я же не знаю, чей это дом, — к тому же, если это давние фото, то я мог и измениться сильно — пополнеть, похудеть или просто повзрослеть. Я даже срезал у себя клок волос, пытаясь определить себя по их цвету, но многие фотографии были черно-белыми и определить точно оттенки не удавалось, а среди цветных подходила лишь одна — только не смейтесь! — та траурная фотография мужчины с грустным взглядом. Я грустно посмотрел на него и усмехнулся. Как я его понимаю! Если бы я умер, у меня, наверно, тоже был бы такой же взгляд (типун мне, конечно, на язык!). Я со вздохом отбросил фотографии — надо было искать другой способ.
Я не помню, сколько так сидел, обхватив голову, слегка раскачиваясь на стуле, но когда мой взгляд случайно скользнул по столу и застыл на стопке тетрадей, меня осенило — почерк! Может письма мои где-нибудь завалялись? (Если, конечно, это мой дом.) Вначале я сел за стол и быстро исписал тетрадный лист всякой чепухой — это был, как говорят криминалисты, сравнительный образец, — а затем принялся методично перерывать шкафы и ящики. Набрав кипу интересующих меня бумаг, я принялся сортировать их — на явно не мои и могущие принадлежать мне. Я не обращал внимания на их содержание, меня интересовал только почерк — написание букв, их наклон и соединение, и прочие особенности, — и мои труды были вознаграждены: я нашел то, что искал! Это был небольшой блокнотный листок — записка, — но когда я прочитал сам текст, я не знал, смеяться мне или плакать: “Я в городе, хочу купить Наташке подарок. Буду вечером последней электричкой. Не скучай. Лена.” Мало того, что я оказался Леной, я еще, оказывается, не здесь, а в городе! Ищу подарок какой-то Наташке! Я на всякий случай ощупал себя со всех сторон и успокоился — нет, я был здесь и Леной быть определенно не мог, признаки пола мужского были налицо (слава богу, что не на лице, а то и этого бы не знал!). Я еще раз взглянул на два листка, лежавшие передо мной, — с моим почерком и почерком неизвестной Лены, — и почесал затылок. Хотя, черт возьми… Я, вообще-то, кажется, упрямый человек, но факты мне тоже не уступали — почерк был, как говорится, идентичен. Может я в шутку эту записку когда-то написал? Или пол сменил? (Тьфу-тьфу, конечно, типун мне на язык, но может поэтому и забыл себя?) Или, вообще, признаки пола путаю по беспамятству? Я вскочил и нервно заходил по комнате из угла в угол. Идиотизм какой-то! Мало того, что не знаю, кто я, — не знаю даже, я кто такой или кто такая! Но мысли мои внезапно прервал стук калитки. Я побледнел. Гости? Или, наоборот, хозяева? А я кто? И я заметался по комнате, не зная куда деться, но прятаться было уже поздно — дверь скрипнула и я услышал, как в прихожую кто-то вошел. Я замер посреди комнаты. Кто я? Откуда? Как здесь очутился? Но придумать ничего не успел — в комнату вошла женщина в темном платье, невысокая, с аккуратно уложенными на затылке волосами, — она вошла, но, увидев меня, остановилась как вкопанная. Я, вообще-то, ожидал чего угодно, но только не такого: она торопливо перекрестилась, побелев как полотно, и начала пятиться к дверям с застывшим ужасом в глазах, с трясущимися губами, а когда я робко шагнул к ней, пытаясь что-то объяснить, она взвизгнула и бросилась вон из дома. Испуганный не меньше, а, скорее, даже больше ее, я выскочил во двор, а потом, сам не зная зачем, и на улицу, но когда увидел, как шарахнулись от меня двое здоровенных парней, вышедших из соседнего двора, причем с тем же выражением ужаса на лице, ужас обуял и меня. Господи, да кто же я?! Кто?!? И бросился бежать.
