Это началось очень давно. Вначале все походило лишь на желание быть взрослее и опытнее, отведать то, что тебе недоступно. Первый порыв поцеловать любимую был мимолетным и еще столь озорливым, что не оставил о себе хоть сколько-нибудь значимого воспоминания. Мысли о любви и любимой были в ту пору юными и беспечными, они резвились в его голове, словно дети, не принося ни счастья, ни горя.
Первая его любовь была до безобразия глупой и нелепой. Они были друзьями много лет и не заметили, как дружба перешла в любовь, и им стало интересно больше времени проводить вместе, разговаривать, играть, смеяться. Оба понимали, что происходит что-то не то, но так и не смогли друг другу в этом признаться. Скрываться за дружбой уже было неинтересно, а играть в любовь – боязливо. Собственно, на этом все и закончилось.
Вторая любовь давно караулила первую, и стоило той только зевнуть, как та прогнала ее прочь из сердца. Эта девушка сидела перед ним, через парту, и он обожал любоваться ею, исподлобья поглядывая вперед. Возможно, тогда, рассматривая ее губы, он впервые почувствовал непреодолимую тягу к этому таинственному и непокоренному миру. Она была легка и желанна, как глоток воздуха, она наполняла его сердце тишиной и покоем, и в ее образе для него замкнулся весь мир. Он проникал в царство ее загадочности шаг за шагом, любил ее недостатки пуще ее достоинств, и если и жил, то только мечтами обнять, обуздать, укротить, победить. На дискотеке, прижимая ее к себе, чувствуя через ткань платья юное, трепетное, изящное тело, ощущая холод пальцев на шее и жар губ рядом с ухом, он отдавался миру ее цветов и запахов. Он платил своей душой за каждое ее надменное слово, за каждую капризную шутку, за все мгновения горя, потому что верил в единственный миг, когда он вольется в ее губы. И стоило ему услышать от нее гордое “проси все, что хочешь”, как он не сомневаясь, решительно попросил поцелуя. Усмешка, удивление и брезгливость, искривившие тогда ее лицо, изничтожили его любовь. Он топтал свою душу и лелеял мысль броситься на угли, чтобы заглушить душевную боль физической.
Далее он зарылся в себе, в своем наскоро сколоченном мире, но стоило перейти в новый класс и увидеть очаровательную ее, как он вновь понял, что погиб. Дни вливались в ночи, а ночи влетали в дни столь незаметно, потому что и там, и там правила она. И каждый вечер он зацеловывал подушку, видя и ощущая ее. Друг, целовавший свою любимую несколько наигранно и самозабвенно, был противен. Тот друг учил его, что стоит только подойти, обнять, поцеловать, и та будет его. Нет, он не поцеловал, лишь написал письмо, но она с удивлением вскинула реснички, завязала губки бантиком и так ничего и не ответила, оставив на кладбище его влюбленностей еще одно безымянное надгробие.
Следующая была горда, как двуглавый орел на гербе. Но ее маленькие губки, в которых он разглядел запрятанную нежность, завоевали его. Он ощущал, как его раздирают не то дикие звери, не то противоречивые чувства. А сердце бросалось из угла в угол, когда она шла мимо. Представлялось, как он целовал ее, прижав к стенке, как он шептал в безумии: “Я тебя никому никогда не отдам”. Но поцелуи, стихи, слова, — все жило только внутри его, оставляя наружи холодный лед ее бессердечия. Он был осмеян и утоплен в собственных мечтах.
В последний раз его сердце проснулось, увидев милую, живую улыбку. Той улыбке казалось, что мир очень прост. И он ринулся навстречу ей и ее вдохновенной сказочной легкости. У них была одна душа на двоих, но стоило ему прикоснуться к ее губам, как у той оказался и другой парень, и другие чувства.
Наконец, в последний раз, на выпускном он был сражен еще одной в белом, словно свадебном, платье. Она вызывала желание жить и умирать одновременно. Но все это было лишь пеплом на месте его сожженного страданиями сердца.
Было душно жить, все трепало и колотило. Он, уставший любить, желая лишь одного: вырвать из груди душу вместе со всеми воспоминаниями, однажды ночью вскочил и, измученный пожелтевшими от давности мечтами, сел за письменный стол и написал этот рассказ.
21/08/2003
