Зюня

Зюня был не гордый. Столько бычков насобирать за один раз — праздник. Кому-то не хватает миллиона на очередную лачужку, кому-то устрицы доставили не свежие (горе то какое!), а Зюня с полным карманом грязных бычков был сегодня счастливее их всех, бедолаг. Вывод: зачем же тогда так напрягаться? Вот Мишаня, тот правильно про таких говорит:
— С деньгами — то любой дурак жить может, а вот без них пусть попробуют – сразу сдуются!
Мишаня – авторитет, он умный и справедливый. Сердце богача у Мишани, хоть сам и выглядит нищим. Все особы женского рода, независимо от их возраста, именуются им ласково «одуванчики», а мужского – соответственно (сурово) «одуваны». Когда-то давно, будто в прошлой жизни, была у него семья. А может и не было никого? Может приснилось? Опять же, куда тогда делась жена? Он и лица её уже не помнил, вспоминал только волосы – трогаешь их, а они щекотно скользят по рукам… При любой попытке напрячь воспаленную память и восстановить ход прошлых событий, железные тиски хватали его седую голову и сжимали виски до тех пор, пока он не отказывался от своей бесполезной затеи. Но его итак все уважали за то, что был он не похож на остальных. Собаки его любили, всегда сопровождали его, а уж они плохих людей сразу чуют. Ему и дать им бывает нечего, а они всё равно.
А вот люди разные бывают: на лицах одних читал он отвращение, подозрительность, а другие – ничего, не обращали внимания на то, что одет он был даже летом в осеннее драповое пальто с потёртыми локтями и резиновые кеды. Что поделаешь, это весь Мишанин гардероб, а оставить его негде – сразу сопрут такое сокровище. А что, желающих много найдётся.
Только не Зюня. Он никогда не ворует, даже когда голодает. Принцип такой у него свой. А голодает он часто, чего греха таить. Летом ещё ничего, на овощной базе можно подкормиться, там разрешают ему забирать гнилые овощи. Это для них, зажравшихся, гнилые, а так – ничего, вполне съедобные. Летом хорошо. Из-за того, что жарко, люди пьют много пива, а бутылки, само собой, настоящая валюта. Тонька иногда (это приемщица бутылок) говорит, мол, ты, Зюня, сегодня Рокфеллер. Глупая она, хоть и кучерявая. У Рокфеллера всё было, и страдал он от этого – мечтать- то больше не о чем, а Зюня всегда о чём — то мечтал… Иногда, в особо урожайные дни, хватало даже на вермут, а то и на портвейн. И тогда, Зюня приглашал в гости Мишаню. Тот являлся без фрака, зато в носках, ничего, ему прощалось. А потом искрилось вино в трофейном стакане, и за неторопливым их разговором мягко, будто кошачьими лапами, проходила ночь. Пьют они долго, с толком, как истинные ценители, хвалят букет, изумляются вкусом… Эх! Вот где жизнь – то!
Зато зимой особо не пошикуешь. Люди такие злые стали, до удивления, гонят отовсюду. Одна тётка как-то аж посинела от злости своей, визжала как резаная, — не понравилось ей, видите ли, что он её случайно задел рукавом. Так он чистый был, кстати, только потёртый и слегка порван местами. Ну, ещё не брился он давно, кто спорит, но он же не лез к ней целоваться – карябаться об её толстое лицо, размером с таз. Зюня так шарахнулся тогда от неожиданного её визга в сторону, что наткнулся ещё на какую-то парочку. Кавалер, молодой жеребец в холёных усах, пихнул его брезгливо модным ботинком и совсем не интеллигентно рявкнул:
— Куда прёшь, козлина!
Вот так, а с виду так все порядочные. А вот он, Зюня, между прочим, всегда вежлив. Независимо от времени года и настроения. Он всем говорит «благодарю» вместо плебейских «спасибов» и даже ласково улыбается при этом, хотя и не брит уже давно. Он пытается всем заглянуть в глаза, а они почему – то обижаются. Прямо как звери лесные, дикие.
Один раз он стоял полуголый рядом с мусоропроводом. На нём он развесил своё мокрое, постиранное в глубокой луже за домом, бельё, сушил. Так одна озабоченная дамочка с мусорным ведром так кричала на него, так голосила. Эка невидаль, подумаешь, что в этом такого — он же не извращенец. Пришлось босиком бежать на следующий этаж. Он ей вежливо сказал:
— Прошу вас, не пугайтесь! Я сейчас уйду.
А она поскакала со своим ведром, наверняка вообразив, что он насильник…
Сегодня был обыкновенный серый день. Рядом с универсамом толкались Генка с Жоркой, известные в округе хроники, да бабка Фима, как обычно, примостилась у входа со своими семечками (Зюня иногда сторожит её мешок, когда нужно ей отлучиться, а она за это даёт ему семечек).
Вон и Мишаня стоит, газету взял и читает. Их, бесплатные газеты, никто и не берет. В лучшем случае завернуть только если надо что-то. А он все их читает, кроме рекламы, конечно. Сейчас Зюня подойдёт к нему и … Рядом неожиданно грохнуло, потом ещё, и всё…
Зюня оглянулся на шум и сразу увидел его. Он лежал на спине, прямо в грязной жиже. Глаза удивлённо расширились, руки бестолково цеплялись за асфальт, а кровь тёмной лужицей растекалась всё дальше и дальше. Рядом валялся пакет (видно продукты из универсама). Из него вывалилась палка колбасы и неуместно подкатилась к лицу лежащего. Царица небесная! Это же тот, в усах и в дорогих ботинках, гнал который его!
А пока Зюня соображал, кто-то уже успел подбежать и склониться над ним. Мишаня! Решительно приподнял голову и что-то осматривает. Непонятно только почему другие не бегут к ним. Проходят мимо и даже не смотрят. А ведь это был выстрел, настоящий!
— Зюня! Скорую надо, срочно! – это Мишаня его увидел.
Да где же её взять, едрить твою… Вон едет какая-то навстречу, далеко правда ещё. Зюня, задыхаясь, рванул ей наперерез, суетливо размахивая руками. Только бы остановилась, только бы увидела – человек ведь умирает!..