Вершитель судеб

Самое трудное — не открывать глаз, пока не прочитаешь. Только на седьмой раз приучился. Сейчас какой? Так. «Тринадцатый вызов. Временная локализация — 10.07.25. Пространственная локализация — 59,8-30,3. Успехов в новой жизе. Вам присвоен индекс 456895486-13. Если ваш вызов первый, рекомендуем обратиться в Агентство Возврата. Ничему не удивляйтесь! Радуй-тесь! Вы там, где всегда хотели оказаться!..»
Я открыл глаза. Идиотизм! Все знают, что Агентство уже не существует. Но — время про-плачено, значит, реклама должна идти. Вообще, ловко придумали — первые впечатления вызова всегда самые крепкие. Только на меня не действует — псиблок надежный, Крепыш ставил. Пер-вое время во все местные отделения жуткие очереди выстраивались. Я тоже раза два отстоял, пока не догадался с защитой.
Теперь встать и отойти в сторону. Стрелки по движущимся мишеням не стреляют — прави-ла у них такие, что ли? Правила. Сами выдумали, сами и соблюдают.
Проверить одежду. Цела. Значит, еще послужит — в мусор не заметут ночью. Спать, хо-чешь — не хочешь, а придется. Место бы найти. Хоть и тепло, а вдруг дождь. Заболеть — раз плюнуть. А сейчас лечение одно — «помощь при возврате». Ублюдки. Нашли, как убийство на-звать.
Судя по всему, умер я сам, никто не помогал. Ну, может, немного — следов вмешательства не видно. Остались еще совестливые люди.
Самый момент смерти всегда помнится смутно. У всех так — я расспрашивал, пока было интересно. И пока отвечали. Теперь никто не хочет разговаривать — наслаждается.
Что ж, наслаждаться и я могу. Скажем, голубым небом, зелеными листьями, ветерком, что их колышет, непримятой травой, заросшей грунтовой дорогой, превратившейся в тропинку. Вот по ней и пойду.
Внутренний комп у меня настроен на вывод информации на тыльной стороне ладони, а не как у большинства — на веках. Не люблю, как дурак, с закрытыми глазами замирать, читая ин-формацию. Ретроград, ага. Но выбрать нужное направление это не помешает. Сверился с ком-пом и зашагал на север.

Когда я его заметил, то сразу не понял, что в нем странного. Человек, как человек. Сейчас таких миллионы на всех дорогах. Потом дошло. Он сидел, направив на меня лук с натянутой тетивой и наложенной на него стрелой, и не стрелял.
Однако. Тут впору призадуматься. Никто так сейчас не поступает. Любой бы выстрелил, а потом смотрел — куда попал и во что. Даже я, если б мне было из чего стрелять. Нет, это всего лишь соревнование, а не остатки инстинкта самосохранения.
Везет мне на интересных людей. Хотя давно ни с кем не разговаривал — все стали какими-то необщительными. А поговорить хочется. Ну, потребность у меня такая — языком потрепать.
Увидев, что я ничего опасного не делаю, мужик отложил лук и показал подбородком на место рядом с разведенным костерком — присаживайся мол.
А чего — и посидим. Вдруг да и угостит чем — вон, над костерком что-то жарится. Хотя это совсем не главное. Главное — узнать, откуда он такой взялся. Вот первым делом об этом и спро-сим.
— Слушай, ты откуда, а? Таких, как ты, очень давно не видел, — я выделил голосом «очень».
Мужик посмотрел на меня, потом на небо, на землю и не ответил. Ну, и ладно. Зато я смог его внимательно рассмотреть. Вблизи он выглядел чуднее, чем издали. Невысокий, загорелый, светловолосый, немолодой — лет пятидесяти и совершенно спокойный, будто ему никакого дела нет до всего вокруг. Одежда меховая, кожаная, непривычная; не наша. И ни малейшей искорки безумия в зеленоватых глазах.
— Куда направляешься? — я не оставил надежду разговорить его.
— Генсво взрата, — мужик ответил резко, коверкая слова, но я понял. Ага, дойдет он, как же.
— Давно идешь?
— Лето было. Зима была. Теперь опять лето.
Сильный. Давно идет. Издалека, небось.
— Я вот тоже третий месяц до Санкт-Петербурга никак не дойду. Вроде, и рядом, а всё не попасть — отбрасывает, как умираю.
Мужик повернул прутик, на котором висело жаркое, чтоб равномерно подрумянивалось, капнул жирком в пламя — он затрещал, сгорая, и только после этого сказал, будто с каждым сло-вом золотой отдавал:
— Тот добивается, кто стремится.
О! На философа нарвался. Сейчас поспорим с ним. Даже тот спор, где родится истина, может быть интересным.
— А как же внешние помехи? Катаклизмы всякие — бури, ураганы, смертоубийства?
— Нет внешнего. Только то, что создаем своим разумом, мешает нам.
— Мне мешают препятствия, возникающие на моем пути по дороге к цели, — хотелось вы-звать мужика на откровенность, и я нарочно провоцировал его.
— Обойди их. Будь гибче. Жесткое ломается. Гибкое — достигает цели.
— Цели разнятся. У каждого она своя. Что одному легко, другому — трудно.
— Цель одна. Но различны пути достижения ее.
— Какова же она? — я уже не мог остановиться с вопросами.
— Достичь совершенства.
А мужик ничего. Странный, но толковый. По-русски плохо говорит, но понять можно, ес-ли постараться. Древний, наверняка. У них вечно с пониманием проблема — большей частью на мертвых языках говорят, а этот научился, гляди.
— Как твое имя? Передо мной мудрец, — я даже не льстил. Лесть — ничто в нашем мире.
— Не мудрец я, но — воин. Бату мое имя.
Я поперхнулся своим следующим вопросом. Надо же кого вернули. А по виду не скажешь.
— Меня — Саня звать, — я поспешил представиться. Нельзя перед таким человеком неуваже-ние проявить. Мы все — гниль перед ним.
— Ты — хороший собеседник, — сказал Бату, — многих я видел, но ни с кем не говорил так, как с тобой. Безумные они. Все люди безумные. Почему так? Что случилось?
— Люди часто создают то, что оборачивается против них.
— Что же это?
Я задумался. Не объяснять же ему технические аспекты МВ. Я и сам не знаю. Что проис-ходит — понимаю, а вот почему…
Нет, я попробую. Раз-другой сам себе расскажешь — понимание проблемы возрастает. Бо-юсь только, что проблемы и нет никакой.
А как всё хорошо начиналось!
Эти идиоты изобрели всё-таки машину времени. Исключительно из человеколюбия. И применять ее хотели ради исправления исторической несправедливости. Вот погиб историче-ский персонаж раньше времени, а как бы хорошо вытащить его в момент смерти и оживить уже здесь. Почему-то всё Жанну Д’Арк в пример приводить любили. Бедная Жанна…
Вернули ее. Спасибо она им не сказала. Она вообще говорила очень мало.
Где одна, там и остальные. Сначала известных личностей тягали, а потом на своих родст-венников перешли. И всё. Конец тайне.
Тут же всякие демократы, любители референдумов, за дело взялись.
«Спасем невинно убиенных! Спасем великих людей от преждевременной кончины! Спа-сем…» Да уж сейчас и не помню, кого спасать собирались. Красивые слова. Ладно бы только говорили. Так нет — они стали воплощать то, о чем вещали со всех экранов, на всех перекрест-ках.
«И будет всем счастье». Всем, вот именно.
Не хочу я быть счастливым! Не хочу! Не нравится мне их счастье. Да разве они кого спрашивали?
Отвлекся.
Пока МВ находились у правительств — контроль был. Даже когда общественные организа-ции готовили списки достойных для переноса в наше время — еще был. А вот когда составили — всё и закончилось. Потому как не смогли договориться. Каждый предлагал тех, кто ему был до-рог. И не важно, что для кого-то другого он был врагом номер один. Совсем неважно.
Всемирная сеть — зло. Кто включил машины времени одновременно по всему миру — так и не выяснили. Он поставил их на автоматический возврат всех безвременно погибших. Всех. Выставил срок — с двухтысячного года до нашей эры. Верхнего срока не поставил. Забыл, не предал значения — кто его знает.
Кто-нибудь в курсе — сколько людей за историческое время умерло не от старости? Их не стали считать, даже когда они посыпались на головы со скоростью сто человек в секунду. По-везло хотя бы в том, что при возврате они не тащили за собой древних болезней — МВ чистила их при переходе, убивая вирусы, бактерии и заживляя раны.
Про то, что их некуда деть, никто не думал. К разгуливавшим древним привыкли быстро. Таких узнать было просто — болтают без умолку какую-то тарабарщину, и глаза горят. Не свя-зывайся с древним — и всё в порядке будет.
Один связался — они там ему что-то ломали — и поплатился. Однако он недолго мертвым пролежал. Через пять минут вскочил, как новенький, и опять добро свое побежал спасать. Древние его опять пристукнули. И так раз пять. В момент смерти его тело исчезало, а потом он живой появлялся. Правда, всё в разных местах. В последний раз вообще за триста километров.
Добрался до местной телестудии и всё им рассказал, а потом продемонстрировал — с бла-женной улыбкой себе горло перерезал. Кровища ручьем, режиссер в истерике, а он вернулся и внятно рассказал, что нет у него теперь страха смерти. Дескать, можно делать что хочешь — всё равно окончательно не помрешь. «Испытай новые ощущения — умри раз за разом».
Так вот и началась эта жизнь…
Не жизнь. Жиза. Некоторые пишут с буквы «ш». Может, так оно и отражает суть, да толь-ко мне не нравится. Всё еще надеюсь — вдруг что-то изменится. Идиот, одним словом.
Или это все они идиоты? Нет сдерживающих факторов. И до сих пор считают себя циви-лизованными людьми. Я спрашивал.
Да я тоже такой. Шизанутый. Конечно, я не буду специально держать руку в костре, чтоб посмотреть, как она обугливается. Но через разваливающийся мост над пропастью, если мне надо на ту сторону, пойду совершенно спокойно.
Нет ошибочных действий. Есть длинные пути к цели.
Интересно, какая цель у Бату?
А вот у меня простая — выключить МВ.
— Ты хочешь прекратить всё это? Но ведь люди совсем не те, что были раньше. Они умрут. Все.
— Значит, они заслужили это.
— Ты жесток.
Было странно слышать такие слова от великого полководца, посылавшего на смерть своих воинов, ровнявшего города с землей.
— Я — реалист.
Бату подумал, посмотрел внимательно на меня и сказал:
— Вместе пойдем.

До города всего-то километров пятьдесят, да по городу — двадцать. Два дня пути. Ну, три, максимум. Если по дороге не убьют, и опять не отбросит к черту на куличики.
Бату взял меня за локоть и крепко сдавил, останавливая.
— Что?
— Там яма на дороге, — почему-то он говорил тихо.
— Ну и что?
— Не делай такого лица…
Пришлось привести его в порядок — из изумленного — в нейтрально-заинтересованное. Бату продолжил:
— Там явно засада.
— Кому это надо? Убить можно и так, а потом забрать с убитого. Да и нет у нас ничего. И вообще — легче войти в дом и взять всё, что тебе требуется. На самом-то деле — не нужно ничего.
— Я проверю.
Бату сделал шаг в сторону, сходя с тропинки, а я остался стоять, в первый раз не зная, как поступить. Весь мой опыт говорил, что опасаться чего-либо бессмысленно — ничего не могло мне повредить. Но Бату действовал совершенно иначе. По-старому. Будто и не было включен-ных МВ.
Пока я раздумывал, монгол вернулся, улыбаясь и вытирая лезвие ножа пучком травы.
— Никто не сражается. Даже скучно.
— Сколько их было?
— Двое. Теперь можно идти. Яму — обойди.
Зачем он заботится обо мне? Каждый сам за себя — непреложная истина. Для нас, нынеш-них. Не для него, древнего монгола.
Надо попробовать понять Бату. Без этого — не будет доверия. А оно тебе нужно? Я поду-мал и решил, что да, нужно. Не затем, чтоб в какой-то момент он спас меня. Но чтобы изле-читься от жизы.
Бату был настоящим человеком. Энергичным, предприимчивым, способным к самопо-жертвованию. А я — совсем другим. Вялым, безвольным, не думающим ни только о другом, но и о себе. Почему-то я стал отвратителен сам себе. Почему-почему? Потому что смог взглянуть на себя со стороны. Хреново я выглядел.
Мы шли не торопясь, изредка переговариваясь. Никто внезапно не выскакивал с идиот-скими криками, потрясая оружием. Лишь звуки леса — шелест листьев на ветру, гуденье и треск насекомых, свиристенье и крики птиц, треск сухих веточек под ногами. Такое спокойствие, как сейчас, было мне в новинку. Чем-то оно разнилось со знанием, что умереть невозможно.
— Бату, ты боишься смерти?
Он не ответил. Конечно, на глупый вопрос нельзя дать ответ. Зачем же я задаю такие во-просы? Да потому, что Бату посеял в меня сомнения. Вдруг, я ошибаюсь? Ведь действительно, прежде, чем люди поймут, что опять смертны, умрут многие и многие. И это ляжет на мою со-весть.
— Совестливый? — усмехнулся Бату.
— Я не могу понять — прав я, или не прав.
— Ты прав, Саня. Слабые умрут, сильные останутся.
— Самые сильные сейчас древние. Те, кто умер давным-давно. Что мы против них? Вот сравни себя и меня.
Бату рассмеялся:
— Силы в тебе никак не меньше, чем во мне. Внутренней силы. Думаешь, таких, как ты — нет больше?
— Всё равно Земля не оправится. Знания забудутся. Всё придет в запустение. Надо будет по новой создавать цивилизацию.
— Зачем? Чтоб повторять ошибки? Думай о том, что действительно надо человеку.
— Думай, думай, — проворчал я, — уже голова пухнет от этих дум.
Стать вершителем судеб всех людей на планете — что может быть заманчивей для жажду-щего власти? Не для меня. Мне просто противно смотреть, что происходит с цивилизованным миром. Да уже и не цивилизованным, надо признать. Закат цивилизации. И поделом. Всему приходит конец. Нельзя растягивать агонию, названную некоторыми «цивилизацией», до беско-нечности.
А действительно, что надо человеку? Нормальному человеку? Вся эта мишура, про кото-рую уже позабыли — трехмерники, видеофоны, эмпатники? Дешевая энергия для преобразова-ния родной планеты? Внеземные колонии? Их-то эта волна МВ не затронула — умными оказа-лись, не в пример нам.
Вовсе нет. Должна быть гармония с природой — только тогда человек будет счастлив. Гар-мония, а не покорение.
Только древние могли жить так, да и то — не все. Значит, им и достанется Земля. Мало кто не поддался угару невозможности смерти. А я стану палачом.
Почему-то я не сомневался, что у меня получится разорвать кольцо МВ. Достаточно вы-вести из строя всего одну машину, и спонтанный возврат прекратится. Вот только когда это случится? Чем позже, тем меньше нормальных людей останется. Я представил, как жители Марса высаживаются на своей прародине и по новой колонизируют ее, опустевшую. А редких, оставшихся в живых, одичалых землян помещают в закрытые резервации, чтобы не допустить распространения безумия среди новых поселенцев.
Я вздрогнул. Мы скоро дойдем. Бату поможет.

Сквозь листву просвечивали шушарские небоскребы. Хорошо построены. Ничего им и за сто лет не сделается, а тут всего третий год запустения пошел.
— Город? — спросил Бату.
— Он. Почти пришли. Только там безумцев гораздо больше, чем в лесу.
— Думаешь, оставлю тебя?
Разумеется, я так не думал. Для монгола невозможно нарушить слово. Те, кто так поступа-ет, подлежат смерти.
Жаль, что сейчас не стало людей слова. Жаль… Неожиданно сдавило горло. Словно что-то насовсем отняли у меня. Захотелось завыть, упасть и биться головой. Зарыться в землю, что-бы никто не видел моего странного горя.
Чувство невосполнимой утраты переполняло меня.
Бату посмотрел мне в глаза.
— Ты оживаешь. Сухое полено пустило зеленый росток.
— Всё пройдет, — я сглотнул, пытаясь совладать с собой, и криво улыбнулся.
— Новая жизнь — это всегда боль.
Я промолчал. Зачем слова, когда и так всё ясно.

Мы перешли железнодорожную насыпь — лучше идти подальше от домов. Мало ли кто там живет. Но жили и тут. Они вышли из маленького неказистого домика и подняли свое оружие.
— Это наше место. Никому нет прохода здесь, — сказал один из них.
Бату действовал быстро, быстрее, чем эти люди поняли, что будут убивать их. Я и не предполагал, что можно стрелять с такой скоростью.
Лук в руках монгольского воина оказался эффективнее огнестрельного оружия нападав-ших. Никто из них не умел как следует стрелять, а Бату раз за разом посылал свои стрелы им в лица, разбивая черепа. Я ничем не мог помочь ему, только стоять, безвольно опустив руки, и смотреть, как он помогает с возвратом этим безумцам.
Грохот выстрелов привлек людей, как грифов на запах падали. Каждый считал своим дол-гом пострелять в пришлых. Они окружили нас с Бату, заходя со спины, не оставляя возможно-сти отступить, и стреляли, стреляли, всё не попадая и не попадая…
Ох! Попали!

Странно. Глаза закрыты, а ничего не проецируется на внутреннюю поверхность век. Лад-но, реклама — вполне возможно, что оплаченное время закончилось, но координаты! Куда от-бросило? Был почти на месте. Так никогда не дойду до города.
Открываю глаза. Моргаю. Трава. Ветки над головой. Небо.
Надо вставать. Я неловко двигаю рукой и сразу же боль, боль, боль… Ох ты, что же это? Повязка через грудь. Меня лечат??!! Совершенно невозможно!
Надо мной появляется улыбающееся лицо Бату, и он говорит своим резким, но в то же время успокаивающим голосом:
— Выздоравливай, Саня. Выздоравливай. Ты дойдешь. Ты должен…