Таракан

Чистой и доброй памяти великого белоруса
Василя БЫКОВА

Гонорар, можно сказать, свалился неожиданно. Так всегда бывает в кино — написал сценарий, мучился на съемках, дергался, спорил, доказывал… Потом, махнув рукой, успокаивался, все равно им свои мозги в голову не вложишь, а на любое его замечание — избитая фраза — не мешайте, Роман Василич, это специфика кино. И так уже надоедала эта самая специфика, что смотреть не хотелось, как уродуют его повесть, когда-то самую любимую… Потом приходила другая, но и эта оставалась в сердце зарубкой…
Наконец, это кошмар закончился, кинокараван погрузил свои софиты, прожекторы, фанерные танки, настоящие пушки, спалил построенную деревню и укатил. Роман Васильевич, хоть и не был сильно набожным человеком, с усердием перекрестился. Слава богу, закончилась эта кутерьма, теперь будут снимать в павильонах, а туда писателя-сценариста никогда не звали — то пуговицы не те, гимнастерки другого цвета, погоны не так пришиты, и еще много мелочей, заметных глазу бывалого фронтовика, но откуда было это знать молоденькой художнице фильма и еще более молодым швеям… Это была уже не первая экранизация его повестей, тут даже в процессе съемок он не мог пожаловаться на невнимание к себе очень любивших его \»Правды\», \»Красной звезды\». А уж прочие мелкие шавки вплоть до районных газет считали своими патриотическим долгом пнуть писателя и побольнее. А за что? Что писал не совсем не то, что сообщалось когда-то в сводках Совинформбюро, не то, что пишут современные \»военные\» писатели, рисуя грандиозные победы, о гениях Жукова и Сталина, массовом героизме и смертельных атаках на минные поля под руководством великих маршалов.
Вот и попал теперь чуть ли не во враги народа, слава богу, не 37-й год, методы поменялись, но суть осталась та же. Учат уму-разуму — здесь надо вычеркнуть, тут надо ввести роль коммунистической партии, этот подвиг должен совершить коммунист, этот офицер не должен застрелиться, советские офицеры последнюю пулю посылают врагу. И еще много подобной чепухи, вранья и глупости. Он не придумывал характеры, он видел их в своих бойцах, в своих друзьях, во всем то, что окружало его в нелегкой фронтовой жизни, а он там пробыл почти четыре года. Его вызывали в обкомы, райкомы, даже ЦК, частенько в КГБ, где он уже чувствовал себя, как в знакомой квартире. И все талдычили одно и тоже — помягче бы надо, не из одних же мародеров и мерзавцев состояла партизанская армия или не все \»смершевцы\» были трусливыми идиотами, были же и герои. Он улыбался своей неизменно кривоватой улыбкой и отвечал, так ведь он и не пишет обо всех, он пишет об обыденных людях, а они ведь тоже разные бывают. А кому писать о героях хватает, вот сколько томов стоят на полках магазинов, а на Жукова вообще истратили тысячи тонн первоклассной бумаги — сколько букварей получилось бы. Начальство кривилось, словно жевало лимон, и начинало все сначала, на кол мочало… Что вы сравниваете вас и этих писак? Кто их знает, кроме библиотечных червей, а вас читает и переводит весь мир. Роман Васильевич после такой фразы вежливо раскланивался и, уходя, добавлял
— Вот их и учите писать.
Гонорар… Точнее — потиражные, что-то вроде подачки, когда за сценарий платят гроши, а потом, вроде бы как за высокие художественные качества — получите добавку. Но добавка получилась солидная, почти то же самое, что и за сценарий. Это было вроде подарка — нервотрепка и споры давно забыты, да и сам фильм уже прошел по экранам, не получив ни хорошей, ни плохой оценки. Режиссер так и не понял, о чем фильм. Использовал только внешние эффекты, стрельбу, ползание по болотам, и люди и их переживания остались за кадром. Обидно. Но вот потиражные — это кое-что существенное.
Писатель знал, на что он потратит это свалившиеся деньги. Со своим закадычным другом и сотоварищем по газете, оба работали в соседних отделах, их объединяла одна страсть — рыбалка.
— Валера, привет! Ты знаешь, кто мы теперь? Мы судовладельцы, у нас будет своя лодка, вместо той развалюхи, что у тебя.
Друг на том конце провода задохнулся от удивления.
— Лодка? Небось, «казанка»?
— Бери выше, на \»Прогресс\» потянет, да еще и с мотором.
Даже в трубку было слышно, как Валерий Петрович приплясывает от возбуждения.
— Когда пойдем покупать? Деньги-то откуда?
— А вот деньги в ВААПе получу — и к Николаичу, у него новенький «прогресс», да сам захворал, ему на реку нельзя, вот и продает, да и не надо далеко ходить, на берегу лежит.
— Все, Роман, ну ее к черту эту работу, бежим.
Валерий Петрович был человеком солидным, всегда при галстуке, все-таки зам главного редактора газеты, люди приходят, начальство. Это Роман мог позволить себе и брезентовую куртку и кирзовые сапоги, и черный костюм с орденами, когда что хотел, то и надевал. Валерия Петрович положение обязывало. Но мальчишеская страсть к рыбалке начисто убивала в нем даже намеки на солидность. Если вдруг случалась оказия, так садился в своем шикарном костюме в грязную лодку и потом являлся домой в чешуе, пятнах от рыбы — короче, как это бывает с каждым рыбаком. Но лодка у него была деревянная, половину времени приходилось вычерпывать воду и надо же, как раз в тот момент, когда клевало… Но теперь они на настоящем корабле, да еще и мотором, могут облазить все наилучшие места не только рядом с городом, а гораздо дальше, где рыбаков меньше, а рыбы больше…
Правда, быстро, как рассчитывали друзья, не получилось. Пока Роман получал деньги, расписывался в многочисленных бумажках, пока попили пивка под тентом в скверике… Лишь потом отправились к Николаичу торговать лодку. Тот находился в нормальном виде — пьян настолько, чтобы находиться в веселом и добродушном состоянии, но не настолько, чтобы озлобиться из-за болезни и проклинать весь свет.
От чарки отказаться было нельзя, не тот случай. Валерий начал первый и выпалил сходу:
— Продай лодку, тебе теперь она ни к чему.
Николаич побагровел, но сдержался. Обвел взглядом компанию, налил себе одному и залпом выпил.
— Да ты знаешь, какая это лодка? Это же \»Прогресс! Это же линкор, дредноут! Лучшая лодка, других таких тут у нас нет. Мне ее в премию дали. Да и денег у тебя таких нету.
Валерий Петрович ткнул пальцем в Романа.
— У него есть, гонорар получил, писатель.
— Ему продам, — неожиданно согласился Николаич. — Ему — пожалуйста, с моим удовольствием. Он один правду пишет, а таких уже нету! Даром бери, он прав, мне ни к чему она.
-Это ты брось, даром. Назови цену и все, что, тебе деньги не нужны, не будут же они ржаветь на берегу?
— И то правда. Бери за двести. Стоила четыреста пятьдесят, так ведь даром досталась… Премия. Может, и мотор возьмешь? Правда, \»Ветерок-12\» не силен на этой лайбе, так вам ведь не гонки устраивать, да и полегче \»Вихря\», сами уж не молоденькие таскать, а ты, Василич, и совсем инвалид. Берите все за триста и дело концом. А теперь обмыть надо покупку, а то днище растрескается от засухи…
Обмывание затянулось до вечера…
Неделю друзья пользовались каждым удобным случаем, чтобы сбежать с работы, как мальчишки, и направлялись к пирсу, чтобы повозиться с лодкой. Скоро \»Прогресс\» сиял темно-зеленой краской, красной полосой и буквами \»РВ\» – Роман и Валера. Пробные плавания наполняли свободой и свежим ветром, а звонкое шлепанье днища о воду придавало прогулке настоящий привкус истинного плавания.
Однажды Роман пришел к лодке один. Он обнаружил, что верхний лючок снимается, вывинти десяток саморезов — и все, а внутри оказалось пространство, небольшое, но достаточное, чтобы положить туда несколько заветных тетрадей -военные дневники, планы будущих повестей, заметки о жизни, сделанные по памяти, наиболее одиозные записи «задушевных» бесед с руководителями государства, с сотрудниками КГБ, короче то, что не должно попадаться на глаза гэбистам, когда они в очередной раз будут тайно осматривать его крохотную квартиру, где и спрятать-то ничего не возможно.
Он завернул бумаги в насколько слоев полиэтилена, потом уложил в старую полевую сумку и вновь аккуратно завернул все десять болтов, закрасив свежие царапины от отвертки. Он больше всего боялся потери фронтовых дневников, с такими предосторожностями он их спасал при разных шмонах, в госпиталях, и было бы обидно, если бы они пропали или, того хуже, оказались в КГБ, а в записях он не стеснялся и называл все своими именам. Валерий подошел, когда Роман уже закрашивал свежие царапины на болтах.
— Все полируешь красавицу! Птица Сирин, а не лодка! Якорь поднять! Отдать носовой!
Лодка медленно вышла из затона, Василь запустил мотор, и за кормой вырос пенный холм бурлящей воды.
На любимом месте все было, как и прежде, та же трость, кувшинки по краям заводи, куда и надо было точнехонько попасть наживкой. Но у Валеры, обычно спокойного, чувствовалось какая-то раздражительность, что-то случалось не так, как надо, то крючок в ноготь залезет, то грузило свалится на дно, то поплавок запутается… Валера ругался вполголоса, но помощи не просил.
Роман искоса наблюдал за страданиями друга, но не вмешивался, ладно, бывает, иногда и у самого все наперекосяк идет и непонятно почему.. А расспрашивать друга, что случилось, постеснялся, он вообще не любил лезть кому-то в душу, надо — сам человек расскажет. Так и получилось. Бросив с досадой запутавшуюся леску, Валерий буркнул, глядя вниз:
— Вызывали меня, слышишь?
— Слышу. И не спрашиваю, куда. Но тебя-то зачем – герой-фронтовик, дважды ранен, на груди иконостас… С чего бы это?
— Ты, полковника Федотова знаешь?
Роман усмехнулся. Еще бы он не знал полковника. У них состоялась не одна беседа, а несколько, но одну он не мог забыть из-за ее стерильной дикости и глупости. Покалякав о том, о сем, о семье, домашних делах, рыбалке (это у них называется разогревом), полковник вдруг в лоб спросил:
— А почему вы сделали прислужником немцев \»смершевца\»? У вас там и другие герои были, что вам стоило взять кого-то другого. Ведь вы, фронтовик, знаете, что это были за ребята. Как на подбор, проверенные.
Роман тогда только усмехнулся своей кривоватой улыбкой:
— Были и другие, только они верными присяге оказались и не побежали фрицам сапоги лизать. Простые ребята, не особо проверенные. А вы знаете, как на фронте \»смершевцев\» за глаза звали? \»Портяночники\». При дележке трофеев первыми были.
— Вы наших славных \»смершевцев\» мародерами называете? А сами ничего никогда не брали из трофеев?
— Да какое там у солдата мародерство — лежит бесхозно, что ж — хозяина по всей Германии искать, не ты ли, фриц, потерял… Да и что брали, то, что сейчас нужно, остальное с собой в бой не возьмешь. Вот другие по другим масштабам брали.
— Но почему в вашей повести он, офицер, пошел первый немцам помогать?
— Так ведь каждый за свою жизнь держится. Только у каждого есть грань между желанием жить и подлостью. Этот выбрал свой путь.
— Ну, вы могли бы кое-что изменить, ну поменять должность предателя… Ведь далеко не все поймут вас, особенно фронтовики.
— Настоящие — поймут.
На том разговор и закончился, позже полковник нанял борзописца и столичной газеты, тот накатал разгромную статью, что, мол, неправильно рисует товарищ писатель фронтовую жизнь, вместо подвигов показывает примеры шкурничества, которого вообще не было в Советской армии.
Да, полковника Федотова он знал, они даже вежливо здоровались на улице.
— Так зачем ты понадобился самому полковнику, небось посоветовал колхознику, что пора, мол, из колхоза когти рвать…
— Ты все шутишь, а речь шла о тебе.
— Обо мне? Интересно. Расскажи по порядку
— А чего рассказывать, Привели в кабинет, такой, не очень большой, диван там, столик, пепельницы, стол дубовый…
— Эка невидаль! У них даже головы .дубовые. Ну, про дубы поговорили, дальше?
— А что-что… Начали меня вербовать. Сначала уговаривали, что это для большого дела, строительства коммунизма, поможешь обществу, не дашь погибнуть таланту, а знаменитому писателю — сбиться с пути истинного, надо быть рядом, подсказать… Потом начали расспрашивать, что новенького ты пишешь, что задумал и так далее. Короче, выпотрошили из меня все. А что я мог сделать? Они и так о тебе все знают. Потом дают подписку о неразглашении того, о чем здесь говорилось. А потом суют другую.
— Стучать на меня?
— Ну, да.
— А ты?
— А я отказался. Роман мой друг, говорю, и доносить на него даже в самых важных государственных интересах не согласен.
— Во, здорово, Валера! А они что?
— Грозили из партии выгнать, а я беспартийный, тогда сказали, что с газетой придется расстаться, таким политически незрелым товарищам нечего там делать.
— Ну, и что ты теперь?
— Не знаю, вот сижу ловлю рыбку с тобой. Разве плохо?
Сдержанный Роман крепко обнял друга и ткнулся носом в небритую щеку.
— Спасибо говорить не буду. Ты уже сам себе сказал спасибо, да еще какое. Ты человека в себе сохранил, это не каждому удается, дружище ты мой.
— Рома, они как-то бочком подкатывали, на рыбалку, мол, вместе ездите, водочку попиваете… Мне так стыдно было, что они подумали, будто я тебя продавать буду…
— Да успокойся ты, там не плакал, а тут нюни распустил. Давай рыбку ловить.
— Да какая к черту рыба, когда такое предлагают и не краснеют.
— Они не краснеют, у них вся краска на красные флаги ушла. Ладно, хватит, поговорили и будет. Там бутылка, налей себе от души и угомонись, всю рыбу распугал своими причитаниями.
Так продолжались совместные рыбалки, никто о том разговоре не вспоминал, ловили рыбку, Роман жаловался на то, что не печатают или заставляют резать по живому, Валерия действительно уволили из газеты по какому-то липовому случаю, и он теперь работал на какой-то мелкой должности в исполкоме… Хорошо им было вдвоем на катере, на просторе, на свободе…
Лет через пять опять случились трения между Романом и «Большим домом» на проспекте. На сей раз большое начальство никак не хотело понять, почему старые бабы не бегут к партизанам, а живут рядом с немцами. Сначала втолковывали в ЦК, а потом решили пустить в ход главный калибр. Теперь уже у писателя была за плечами государственная премия и полковников к такой иерархии больше не допускали.
Генерал был мягкий, как резиновый, все качал головой — что ж вы так, товарищ писатель, такую простую вещь не понимаете — каждый советский человек ненавидел фашистов, готов был голыми руками задушить ненавистного ворога, а вы…
Генерал все пел и пел, переходя даже на тенорок, когда Роман заметил знакомый листок с рисунком. Он бы узнал его их миллиона — на нем была дорога к его отчему дому. А это, видимо, была ксерокопия. Генерал заметил взгляд и сбросил листок в ящик стола. Беседа совсем расклеилась — Роману надоело отвечать на пустые вопросы, да и генерал, казалось, тяготился своей ролью. На том и расстались.

И все-таки судьба свела их еще раз. Роман Васильевич обедал в одиночестве в Доме журналистов, где готовили чудесные зразы, когда к столу подошел человек… Спросил разрешения присесть, Роман только молча кивнул. Уж насколько он был не силен в моде, но и то понял, что костюм этого человека стоит половину этого ресторана. Человек пристально изучал меню, изредка поглядывая на Романа.
— Ммм, извините, вы не Роман Васильевич?
— Да. А мы разве знакомы?
— Как же, как же, — засверкал дорогим материалом пиджак. — Мы с вами у нас (здесь он понизил голос) в «Большом доме» виделись, имели приятнейшую беседу, до сих пор помню. С самим Романом Васильевичем беседовал, гордостью нашей литературы. Извините, всем знакомым уши прожужжал о нашей встрече… И вот, за одним столом. Приятного аппетита…
— И вам того же, — буркнул Роман, принимаясь за зразы. И вдруг что-то кольнуло, как бывает, когда вдруг шагаешь навстречу опасному…
— Мы с вами тогда беседовали, я один листок на вашем столе заметил. Это листок из моих фронтовых тетрадок… Там еще рисунок — дорога до моей хаты… Я же их спрятал, надежно спрятал, никто не знал.
Генерал закатился со смеху так, что соседи посмотрели на него — кто с недоумением, кто с раздражением. А генерал просто заходился, икая, утирая слезы рукавами шикарного костюма.
— Господи, ну какие вы все наивные! Как дети, прям, ей богу! У вас дружок был, с которым вы рыбачили? Вот он-то все ваши бумажки из лодки и принес нам, а мы их скопировали.
— Да ведь мы с ним лет тридцать дружили, он сам мне рассказал, как вы его вербовали, а он отказался. Плакал от обиды… Его с работы за это поперли. Не стоит врать о моем друге. Впрочем, вы о ком угодно можете грязь и клевету распространять, все равно вам ничего не будет.
— Это точно, — неожиданно легко согласился генерал, — но в этом случае все было правдой. И листки ваши, и другие записи с очень нехорошим содержанием, все к нам попало. Если б вы не лауреат были, да во всем мире вас не печатали… Не знаю…
— А как же друг, он же сам мне рассказал, сам признался, что вы его сексотом делали? Это ведь дорогого стоит, вот так придти к другу и сознаться.
— Да вы еще наивнее, чем я предполагал. Это же один из наших коронных приемов, со времен Ноя и его ковчега — пригреть, дать поплакать, покаяться и … делать свое. Вы за дружка не волнуйтесь, ему работа в вашей вонючей газетенке только прикрытием была. Он у нас хорошую зарплату получает, еще и надбавки всякие… За таких, как вы. Вот так-то, наивный вы наш мудрец… Да, писатель, знаешь, какая оперативная кличка была у твоего дружка? Это тебе к обеду подарок. Таракан!

Роман швырнул вилку на стол, кажется, что-то зазвенело… Он повернулся и быстро пошел к выходу, чувствуя, как внезапно остро защемило сердце.