Последняя партия Маэстро

Маэстро вошел в свой тесный номер, привычным жестом снял шляпу и расстегнул серое драповое пальто. Не зажигая света, подошел к окну, задумался. За окном в сгущавшихся сумерках раскачивались острые верхушки молодых кипарисов, окаймлявших узкое шоссе, которое вело к набережной. Там, в дальнем конце шоссе, неярко горели электрические огни и находилась la promenade — так Маэстро в шутку называл мощеную дорожку, протянувшуюся вдоль песчаного пляжа от гостиницы «Эшторил-парк» до живописного, но несколько мрачного мыса. Этот мыс, как, впрочем, и все мысы в Португалии, вполне заслуживал звонкого латинского прозвища Finis terrae (конец света), однако аборигены называли сию, нагло выступавшую в океан глыбу гранита на свой лад, — Boca do Inferno — что можно было бы перевести, как «Пасть дьявола» или «Врата ада». В любом случае топоним звучал довольно зловеще.
«Ах, какой был сегодня прекрасный весенний день!» — с блаженной улыбкой подумал Маэстро, пытаясь разглядеть за цепью тусклых желтых огней величественную гладь океана.
День и вправду удался! Маэстро читал и перечитывал переданную ему накануне в британском посольстве в Лиссабоне телеграмму исполкома ФИДЕ, подтверждавшую договоренности о матче с Ботвинником. Дипломаты из французской миссии – они неожиданно сменили холодное презрение на сердечную любезность — намекнули, что проблемы с визой в ближайшее время будут разрешены и что подозрения в коллаборационизме рассеяны.
«О, я еще удивлю мир своей игрой!», — радостно подумал Маэстро, задергивая шторы. Он повернулся к шахматной доске, стоявшей справа от стола на подставке для чемоданов, и впился в нее глазами. «Я завлеку его в открытые позиции – в них многое решает импровизация и тактика», — пронеслось в его мозгу, уже лихорадочно анализировавшем типичные построения испанской партии. Маэстро раскрыл толстую тетрадь, в которую он записывал комментарии к партиям турнира в Гастингсе, и, поднеся одну из страниц почти вплотную к близоруким глазам, пробежался по своим, пестревшим вопросительными и восклицательными знаками, записям на полях. Новые, найденные им идеи и продолжения были заключены в рамки и также отмечены целым лесом знаков, но только восклицательных.
Да, день и в самом деле был великолепен! Мартовское солнце пьянило подобно сладковатой золотистой мадере, а бескрайний океан выглядел тихим, как перворазрядник, постигающий красоту дежурной жертвы коня на эф-семь. Ласковый ветерок доносил чудесный, волнующий запах цветущего табака, причудливо смешивавшийся с тонким ароматом левкоев, высаженных в цветниках перед гостиницами «Эшторил Сол» и «Паласиу Эшторил». В этой последней проживал коронованный изгнанник Умберто вместе с парой-тройкой испанских аристократов и, как говорили, группой заметавших следы эсэсовцев.
Сегодня Маэстро и сопровождавший его сеньор Франсишку Люпи, этот преданный ему и поистине благородный человек, так трогательно сопереживавший несчастному изгнаннику, бодро прогулялись по la promenade, даже залезли на скалу Boca do Inferno и оттуда полюбовались синими далями океана, раскинувшимися на западе, и зелеными лужайками для игры в гольф, устроенными за цепью гостиниц на востоке. Маэстро и сеньор Люпи беседовали по-французски, непринужденно и весело. Маэстро был счастлив, сыпал остротами и шутками, даже предложил пойти куда-нибудь развлечься, а милый сеньор Люпи испытывал блаженство, глядя на воспрянувшего, ожившего кумира.
Разумеется, они пошли в ресторан и хорошо пообедали за счет щедрого сеньора Франсишку. За столом Маэстро рассказал о новинках во французской защите и защите Каро-Канн, но в подробности не вдавался. Дружба дружбой, а секреты секретами! В общем, день прошел великолепно.
Маэстро потер руки и поежился: настоящее весеннее тепло еще не пришло, и по вечерам прохлада напоминала о себе. Чемпион пододвинул массивное кресло и устало опустился в него. Склонил облысевшую голову, вздохнул. Негромко, фальшиво, тоненьким голосом пропел по-русски: «Не шей ты мне, матушка, красный сарафан…»
Он не расслышал, как скрипнула дверь, и в номер вошел некто в белых перчатках и фиолетовой униформе служащих гостиницы «Эшторил-парк». Фиолетовый субъект вкатил в тесную каморку Маэстро тележку – по-видимому, ужин.
— А вот это — лишнее, — поморщившись, пробормотал Маэстро, — я плотно пообедал и ужинать не намерен.
— Тогда хотя бы глоток портвейна, — несколько развязно отреагировал Фиолетовый. – Рекомендую, Маэстро, рубиновый Доуру, трехлетней выдержки. Отлично согревает.
Незнакомец ловко достал с нижней полки тележки пузатую бутылку и два бокала, поставил их на стол, затем профессиональными движениями откупорил портвейн и разлил тягучую, почти черную жидкость в бокалы.
— Кто вы? – спокойно, без удивления, спросил Маэстро, рассматривая содержимое бокала.
Фиолетовый хмыкнул.
— О, да кто угодно! Хотите, представитель иудейской шахматной школы, бескрылой, трусливой, неспособной ни к художественному, ни к теоретическому осмыслению шахматной борьбы. Или посланец шахматной общественности Страны Советов, протянувшей руку помощи своему блудному сыну. Хотите, наконец, один из ярких сторонников арийских шахмат, сочетающих творческий порыв и атакующую мощь нордической нации.
— Чего вы хотите? — улыбнулся Маэстро. Странная беседа, казалось, забавляла его.
Фиолетовый осклабился.
— Ну что может желать поклонник древней игры, оказавшийся рядом с великим Маэстро? Конечно, сыграть с ним пару-другую партий, чтобы потом похваляться на всех углах: я играл с самим Алехиным! И был близок к победе! Если бы, конечно, сыграл в решающий момент слон цэ-пять, а потом дэ-семь!
Маэстро вновь улыбнулся и пристально посмотрел на Фиолетового.
— Играть в потемках?.. Вы – мастер, гроссмейстер?
— Любитель, причем третьей категории, — небрежно махнул белой перчаткой незнакомец. – Для вас, Маэстро, как я понимаю, играть не глядя на доску, не составляет труда. Был бы кофе, а он у меня имеется.
Фиолетовый небрежно указал на поблескивающий металлическим боком кофейник, который скромно разместился все на той же, нижней полке тележки, и едко заметил:
— Почту за счастье послужить вам, как вы в свое время изволили выражаться, в качестве Probierkaninchen.
— Ну, на подопытного кролика вы не очень похожи, — на сей раз холодно ответил Маэстро, обративший внимание на обувь Фиолетового. Из-под форменных брюк выглядывали не обычные ботинки, а добротные сапоги вроде тех, какие носил сам Маэстро на Юго-Западном фронте летом шестнадцатого года в разгар русского наступления, получившего потом название Брусиловского прорыва.
Незнакомец промолчал («Крыть нечем», пронеслось в голове у Маэстро). Подобно фокуснику незваный гость извлек откуда-то канделябр старинной работы со свечой, поставил его на этажерку, слева от сидевшего в пальто постояльца, затем чиркнул спичкой, и через мгновение скромное жилище маэстро озарилось неверным загадочным светом. Впрочем, черты лица незнакомца, который позволил себе сесть за доску с другой стороны подставки для чемоданов – там, где расположилась армия черных, оставались почти неразличимыми. Кажется, Фиолетовый был смугл и усат.
— Ваш ход, Маэстро, — вкрадчиво сказал неизвестный.
— Е-четыре, — уверенно, не глядя на доску, проговорил чемпион и взял с письменного стола, справа от себя, томик стихов Маргарет Сотберн. Раскрыл его, полистал и вновь отложил на стол.
— Е-шесть, — отреагировал незнакомец, передвинув белую королевскую пешку на два поля вперед, а черную – лишь на одно. – Французская защита! Помнится, в юности вы только ее и играли на турнирах, не так ли?
Маэстро усмехнулся и, не задумываясь, ответил.
— До седьмого года – да. Дэ-четыре!
— Дэ-пять. А весной тринадцатого года вы допустили первую неточность. Итак, кофе?
— Да, вы очень любезны. Конь цэ-три. Какую же? – нахмурился Маэстро.
— Конь эф-шесть, — разлив кофе, принялся передвигать фигуры Фиолетовый. – Ну, как же? Помните ваш бурный роман с баронессой Анной Севергиной? Вам двадцать лет, ей, замужней, на пятнадцать больше.
— Слон жэ-пять…банальная ошибка молодости, — поразмыслив немного, ответил Маэстро.
— Да, конечно, конечно, с кем не бывает, — ехидно отозвался Фиолетовый. – Слон бэ-четыре.
Два чернопольных слона смело нацелились – белый на черного ферзя, а его черный коллега – на белого короля…
— Е-пять, — невозмутимо продолжал Маэстро.
Центральная пешка белых смело бросилась вперед.
— Так сразу и атаковать?.. Аш-шесть…А плодом безумной любви не знавшего до того женских прелестей студента-правовика и опытной, скучающей светской львицы явилась несчастная девочка Валентина. Что с ней, кстати, сталось?
— Э, бросьте. Вы же знаете, — ледяным тоном процедил Маэстро. – Е на эф.
— О, да вы избрали очень острый вариант! – усмехнулся незнакомец.
Он побил слона белых, но тем временем отважно продвинувшийся в самое логово врага белый пехотинец Маэстро поразил вторую черную пешку
-Аш на жэ.
— Эф на жэ.
— Ладья жэ-восемь… Не странно ли, Александр Александрович, вас всегда притягивали женщины, чей возраст заметно превосходил ваш. Что баронесса…ну, да это еще можно понять: озабоченные юнцы находят зрелых и тоже озабоченных дам и наоборот… Что вторая ваша жена – швейцарская социалисточка Рюгг – тоже, кстати, Анна, точнее Анна-Лиза…Что третья, что четвертая… Хотя кое-что в этом плане вырисовывается…
Ехидству и иронии Фиолетового не было предела.
— Аш-четыре! — энергичным жестом Маэстро бросил в атаку флангового пехотинца и принялся смаковать кофе.
Его соперник поспешно «съел» зарвавшегося рядового белых.
— Ладья бьет жэ-семь… Вторая жена (первую, опять же с дочкой, вы вовремя бросили) понадобилась вам для того, чтобы решить одну проблемку. Вы поняли, что большевики творят что-то такое, что противоречило вашему, говоря высоким штилем, мировоззрению, которое у вас, правда, менялось подобно линии Партии в эпоху борьбы с уклонами. К тому же тогда в Совнаркоме и ЦК еще не придавали значения этой насквозь буржуазной шахматной игре. Им, вождям, не до того, видите ли, было! Вы лихорадочно искали выход и, не находя его, вступили сдуру в мощную когорту кандидатов в члены ВКП (б)…
Маэстро чувствовал, что его противнику доставляет наслаждение издеваться над ним, чемпионом всего мира.
— Но затем вы высмотрели иностранку левых убеждений, мадемуазель Рюгг – сорокалетнюю делегатку III Интернационала. Ну, и заморочили бедной девушке голову…
— Ферзь аш-пять!
Фиолетовый задумался. Спустя минут десять он уверенно пошел конем.
— Конь цэ-шесть… Что, собираетесь шаховать? От шаха, как говорится, еще никто не умирал, — продолжал ехидничать Фиолетовый. — …Итак, вы женились на ней и успешно выехали за вожделенный рубеж, подальше от холода, голода, коммуналок, чисток… Бедная Анна-Лиза поехала рожать сына Александра в родной Цюрих, а вы погрузились в не менее родную стихию шахматных турниров… Кстати, что сталось с Сашей?
Маэстро пожал плечами.
— Я не видел его с двадцать шестого года. Ферзь аш-восемь шах!.. Кажется, он стал инженером…
— …И круглым сиротой. Анна-Лиза скончалась в тридцать четвертом…Слон эф-восемь… Ну, а третья ваша жена, Надежда Семеновна, генеральская вдова, между прочим…
— Аш-пять! – фланговый пехотинец Маэстро бодро пошел в ферзи.- Дались вам, однако, мои жены.
Фиолетовый пожал плечами.
— …Да, Надежда Семеновна… Впрочем, оставим ее и даже вашу четвертую жену Грейс, на которой вы женились по любви – в том числе и к деньгам. Пожалуй, вам, лишенному в детстве материнской ласки, подсознательно хотелось, чтобы жена была, как говорил Бальзак, не только любовницей, не только кухаркой, но и матерью…Слон дэ-семь.
Маэстро осуждающе покачал головой.
— Ну, во-первых, вы переврали Бальзака, а во-вторых, если уж говорить откровенно, я любил только шахматы. Я погружался в них, как в океан, полный таинственных красот, вечного противоборства, где горе и счастье, успех и крах, точный расчет и божественное наитие неразрывно связаны между собой…
Фиолетовый прыснул.
— Ой, ли, Александр Александрович? А мне лично казалось, что вы испытывали чувство ущербности. Французы, ваши новые компатриоты, видели в вас только иностранца, хорошо играющего в шахматы. Они игнорировали ваши амбиции в других областях человеческой деятельности.
Маэстро помрачнел и поглядел куда-то вдаль, через занавешенное плотной шторой окно, — туда, где незримо ворочался и неслышно вздыхал близкий Атлантический океан. Затем он перевел взгляд на собеседника и с ненавистью произнес:
-Аш-шесть!
Фиолетовый, вздрогнув, передвинул фланговую пешку белых на шестую горизонталь.
— Ладно, оставим женщин в покое, тем более, что в живых осталась одна Грейс. В мире шахмат вы и самом деле титан, даже гений – только недобрый. Перехитрив Капабланку, вы делали все, чтобы не дать ему реванша…Ладья жэ-шесть.
Маэстро резко встал, отодвинул кресло и схватился за сердце.
— Можно подумать, что Капа – ангел, а я – злодей!.. Аш-семь!!!
Скромной белой пешке «аш» оставался один шаг до заветного преображения. Фиолетовый, обхватив голову руками, застыл в раздумье. Маэстро тем временем, делал шажки взад-вперед по пространству, ограниченному креслом и дверью. Пожалуй, он был взволнован.
— Кто, как не Капа, изводил меня дополнительными условиями, среди которых призовой фонд играл далеко не главную роль! Нет, я, оказывается, должен был быть только первым, ну или вторым после него, Капы, в турнирах, где сей латинский гений милостиво соглашался играть вместе со мной; он тянул с ответом Аргентинскому шахматному клубу, он виртуозно мотал мне нервы и вообще отважился поставить на кон свой титул только потому, что счел меня слабее Ласкера, Нимцовича и даже Рубинштейна, первый из которых не стремился вернуть себе титул, а второй и третий ничего не делали, чтобы добиться возможности этот титул оспаривать.
— Король е-семь, — наконец, сделал свой ход противник Маэстро. – Ну, а Шпильман с его «Я обвиняю!» Разве вы, Маэстро, не избегали встреч с утратившим титул Капой? Разве не играли с теми, кого вам доставляло удовольствие обыгрывать по десять раз, а то и больше? Разве, разгромив дряхлого Ласкера, вы не радовались как ребенок, что наконец-то победили главу «иудейских шахмат»?
Фиолетовый, оказывается, тоже умел негодовать.
— Разве вы, как в двадцать седьмом Капа с вами, не связались с Эйве только потому, что знали, что он – слабак? Помните, как на последней предвоенной олимпиаде в Буэнос-Айресе Капа твердил своим скрипучим голосом: «Пусть Алехин покинет свою башню из слоновой кости. Пусть играет или отказывается от чемпионства!»
Маэстро перестал шагать к двери и обратно. Он почти упал в кресло.
— Я мстил Капе и я отомстил ему. Мы квиты…Ферзь жэ-восемь!
Фиолетовый кивнул и тотчас перестал негодовать. Он даже улыбнулся, но как-то зловеще.
— Развязка близка. А мы даже не пригубили этот превосходный портвейн, или, как говорят на вашей холодной родине, «ни в одном глазу», — он взял бокал и посмотрел на Маэстро. Глаза незнакомца недобро сверкнули. – Ну, не чокаясь.
Игроки выпили по глотку. Помолчали. Выпили еще. Портвейн и в самом деле был хорош. Во всяком случае, Маэстро почувствовал, как теплая волна разлилась по телу. Раздражение, вызванное ехидством и издевательствами незнакомца, улеглось.
— Что задумался, добрый молодец? – почти с жалостью спросил Маэстро.
— Слон жэ-семь, — нехотя отозвался фиолетовый «добрый молодец» после продолжительного раздумья. – Я думаю, Александр Александрович, что решающую ошибку вы все-таки допустили отнюдь не тогда, когда в сорок втором написали серию гнусных статеек об иудейских и арийских шахматах в «Паризер Цайтунг».
Маэстро скривил губы и покачал лысой головой – так взрослые люди сокрушаются над недомыслием юнцов.
— Слон дэ-три…Я не мог написать этот бред.
— Ну, разумеется, написали они, нацисты. Но с вашего ведома.
— Нет! – протестующе замахал руками Маэстро и вновь вскочил на ноги. – Нет, нет и нет!!!
— Успокойтесь, — голосом, нетерпящим возражений, бросил Фиолетовый. — Кстати, вы, наверно, не знаете, наш шахматный остряк, с недавних пор советский гроссмейстер Сало Флор, прочитав в сорок пятом всю эту билиберду об арийских шахматах, расхохотался и брякнул: «Ну, и что? Как будто мы не знали об антисемитизме Алехина? Знали — еще в тридцатые годы». Между прочим, Флор всегда опровергал слухи о вашем пьянстве.
Маэстро возмущенно засопел.
— Я и в самом деле пил умеренно!..
— Более, чем умеренно! — с жаром подтвердил Фиолетовый, — Вы настолько умеренно выпили перед восемнадцатой партией первого матча с Эйве, что приняли в дебюте свою пешку дэ-семь за свою же пешку цэ-семь! Ну, и проиграли партию с треском!
— …И никогда публично не говорил о евреях ничего плохого! — будто не слыша реплики Фиолетового, почти взвизгнул Маэстро. — А в обвинениях господ Файна и Эйве надо разобраться! Я их отметаю!
— Там, где надо, – Фиолетовый значительно поднял толстый белый палец, — разбирались и разобрались в этом запутанном деле. И даже в мотивах вашего неблаговидного поступка. Вы отреклись от жены и подписали эти мерзости в «Паризер Цайтунг», чтобы в конечном счете купить у немцев возможность сбежать от них сюда, в Португалию и спасти себе шкуру. Согласитесь, фашисты поступили еще благородно, позволив вам укрыться здесь. В конце концов, и они увидели в вас лишь чудака, прячущегося от реального мира в призрачном царстве шахмат. А могли и поместить в концлагерь…На худой конец – расстрелять за ненадобностью….Эф-пять.
Фиолетовый довольно потер руки.
— А признайте, Маэстро, у меня прочная позиция. Заветное поле аш-восемь перекрыто – три удара против ваших двух, причем у вас «висят» две пешки. Вам не избежать разменов.
— Может, скажете, когда я допустил решающую ошибку? – бесстрастно спросил Маэстро и, немного подумав, добавил. – Слон бьет эф-пять!
— О-о-о, наконец-то! Жертва слона! – Фиолетовый вновь принялся потирать руки. – Уж не хотите ли вы запутать меня? А ошиблись вы так: не успев выбраться за кордон, в одной брошюрке, тиснутой в Германии, походя наговорили глупостей о большевистской России, неосмотрительно подписавшись под этими глупостями: «Александр фон Алехин»… Деньги что ли нужно было заплатить беременной Анне-Лизе? Потом вы наболтали о Советах всякую чушь в Париже, после победы над Капой.
— Мои слова извратили, — тихо возразил Маэстро.
— Да, разумеется, извратили! – охотно поддакнул Фиолетовый. – Ну, а зачем вы подались в масонскую ложу «Астрея»? Зачем вы там откровенничали с собратьями? Зачем, Александр Александрович?! Там ведь и наши, с позволения сказать, люди работали! Наши люди – везде!.. Е на эф.
И незнакомец побил пешкой белопольного слона Маэстро. Темное лицо Фиолетового исказила презрительная гримаса.
— Играли бы себе ферзевые гамбиты и ладненько. Так нет, возомнили о себе черт знает что, будто вы гений, «человек с такими способностями, как у меня…», — передразнил Фиолетовый, откинулся назад и негромко засмеялся.
— Гордыня вас обуяла, доктор Алехин. Вы всё корчили из себя супермена с пронизывающим взглядом, этакого всевидящего провидца. Как ребенок, ей-Богу! А теперь, после всех своих выкрутасов, неужели вы думаете, что Советы допустят вас к игре с Михаилом Моисеевичем?
— Я стар, нередко проигрывал молодым, Файну, Решевскому, покойному Юнге, тому же Ботвиннику, — тихо и устало ответил Маэстро, — вы же знаете, у меня мало шансов.
— Ну, положим, вы их и обыгрывали, включая Кереса. – возразил Фиолетовый. – Зная вашу поразительную работоспособность и аналитическое искусство, ваше умение легко переносить поражения и побеждать в длительных поединках, исход матча с Ботвинником отнюдь не так ясен, как кое-кому кажется…
Фиолетовый хмыкнул.
— Но дело не в этом, Александр Александрович. Вы – одиозная фигура, вы всем мешаете и никому не нужны — ни на Западе, ни на Востоке. Не нужны — ни как побежденный, ни как победитель, ни как частное лицо. Ну, сами посудите, что с вами делать, когда вы приедете в Москву играть, согласно регламенту, вторую половину матча на первенство мира? Не арестовывать же вас, в самом деле, как чуждого и враждебного советскому обществу элемента – дворянчика, да еще и масона. Вы понимаете?
— Понимаю, — после паузы удрученно пробормотал Маэстро.
Стало тихо. Маэстро бросил взгляд на раскрытую книгу стихов Маргарет Сотберн. Он снова, как перед партией с Фиолетовым, поднес томик к близоруким глазам и прочитал английскую строчку:
«Это судьба всех, кто живет в изгнании»
Маэстро аккуратно захлопнул книгу и положил ее на прежнее место. Он, впервые за всю игру, посмотрел на доску.
— В самом деле, пора завершать партию, — сказал он твердо.
Чемпион залпом осушил бокал, потом закрыл глаза. Его мысленному взору представилась четверть доски, ограниченная по вертикали буквами е и аш, а по горизонтали цифрами пять и восемь. Фигуры и пешки в этой четверти словно ожили и превратились: одни в людей, другие в животных, третьи…то ли в корабли, то ли в тяжеловесные башни: «шахматные люди» поманили его к себе, слоны радостно захлопали ушами, кони призывно заржали, в ладьях поставили паруса, а на башнях взвились яркие флаги! Маэстро радостно и быстро – совсем как в юности — подбежал к ним и вдруг увидел изумительной красоты, типично свою, алехинскую, отвлекающую жертву ладьи! Мощный корабль вторгается в расположение противника и смело принимает на себя убийственный огонь вражеской армии!
— Ладья аш-шесть!!
Черный слон яростно вонзает бивни в борт жертвенной ладьи, но, подчиняясь мысли Маэстро, царственный белый ферзь тут же берет штурмом «туру» черных. (Ферзь бьет жэ-шесть!). Тогда смуглая, закутанная в черное королева противника молниеносно бросается на помощь своему удрученному монарху…
— Ферзь эф-восемь, — монотонно произнес Фиолетовый, и его голос, словно донесшийся из другого мира, прозвучал обреченно.
Часть доски расширилась, и мирно пасшийся на цэ-три белоснежный жеребец вдруг заржал, прыгнул и буквально смел с доски оторопевшую черную пешку дэ-пять. Мало того, жеребец лягнул монарха черного королевства! Шах! Вражеский король — или это был Фиолетовый? — затрясся в смятении и пробормотал: «от шаха еще никто не умирал!»
— Король дэ-восемь, — прошипел темный венценосец и ускользнул от конских копыт.
Маэстро значительно посмотрел на своего ферзя. Тот лучезарно улыбнулся, кивнул, и вот самая сильная фигура белых выхватила разящий меч и коснулась им Фиолетового, трусливо прятавшегося на последней горизонтали.
— Ферзь жэ-восемь, шах и – выигрыш!
Фигуры и пешки, повинуясь мысленным приказам Маэстро, с удовольствием разыграли перед ним несколько сценок, финалом каждой из которых оказывалось пленение и гибель черного короля. Всякий раз в финале гремели восторженные аплодисменты, ржали кони, трубили слоны…
Чемпион мира удобно устроился в кресле. Глаза его были закрыты, он успокоился и заснул.
Убедившись, что Маэстро и в самом деле забылся вечным сном, Фиолетовый повернул выключатель. Зажегся свет. Тогда тот, кто изображал из себя официанта, ловко убрал на нижнюю полку тележки початую бутылку рубинового портвейна, бокалы, кофейные чашки и канделябр. После этого он посмотрел на финальную позицию, сокрушенно покачал головой.
— Черт, не надо было спешить со взятием на жэ-семь. Побил бы пешку аш-четыре, и вся его атака испарилась бы… Ну, да ладно, после драки кулаками не машут!
И Фиолетовый, быстро работая руками в белых перчатках, вернул фигуры и пешки в исходные позиции. Критически осмотрев комнату, он, наконец, бесшумно открыл дверь и выскользнул в коридор, никем не замеченный.
Грузный Маэстро в сером драповом пальто, казалось, мирно дремал в кресле, склонив тяжелую лысую голову на грудь.