Я родилась в голодный год,
И мама досыта не ела.
Клетушку нашу скупо грела
Буржуйка — спутница невзгод.
Была корзинка мне кроваткой…

Это – стихи о первой зиме моей жизни, зиме 1931 – 1932 годов. Но, несмотря на бедность, угрозы времени и череду моих болезней, у меня было светлое, обласканное родителями, детство. «У того, кто был счастлив в детстве, силы есть устоять в беде», — напишу я на склоне лет.
Детство закончилось с началом войны. Эвакуация. Страшный голод в спецпосёлке на Урале (из-за нехватки жилья нас с мамой разместили среди ссыльных). Мама умирала от дистрофии, но выжила. Только сил заниматься моей душой у неё никогда уже не было.
Лишь бы прокормить… После Урала было охваченное сыпным тифом убогое село в Кулундинской степи. Долгая дорога в Москву через станции, забитые женщинами и детьми, которые неделями не могли прорваться в переполненные поезда. И наконец холодная, ещё затемнённая Москва 1943 года.

Уезжала домашним ребёнком,
Деликатным застенчивым тонким,
А вернулась – подростком суровым,
Знавшим цену и хлебу, и крову.
И в одиннадцать знала уже,
Что багаж человека – в душе:
Вмиг сгорают достаток и дом,
Остаёшься с души лишь добром…

В Москве в конце 1943 года я практически впервые пошла в школу, в пятый класс (до этого из-за болезней и условий жизни училась в основном дома). Школу закончила с
золотой медалью. Мечтала о биофаке университета, но…1949 год, «пятый пункт» мамы и
папы в документах на поступление. Спасибо тогдашнему ректору Первого московского
медицинского института Б. Д. Петрову: он на анкеты не смотрел.
Затем – работа врачом, кандидатская диссертация (без аспирантуры), небольшое открытие в области биологии и основанные на нём докторская и монография. Романтика научного поиска… Это о ней я напишу:

…Себя ты сказочному делу посвятил:
Загадки сущего разматывать, как нить.
По тропам неизведанным бродил.
Тут есть за что судьбу благодарить!

Неожиданно в 47 лет меня свалила тяжёлая, непонятная для врачей болезнь сердца. Она почти на 17 лет приковала меня к дому. Я пыталась без отрыва от дивана заниматься теоретической биологией. Муж привозил из библиотек необходимые для этого книги и статьи. Тогда же я начала писать рассказы (желание писать прозу томило давно). Рассказы хвалили, но не печатали. О сочинении стихов я в ту пору и не помышляла.
В 1994 году, возвращаясь домой из библиотеки, чуть-чуть не дойдя до дома, упал и
скоропостижно умер мой муж. Тогда мне казалось, что и моя жизнь кончилась. Но оставалась незавершённая работа, которой муж посвятил последние годы жизни. Он мечтал создать полную тематическую библиографию всего, что писали о евреях в нашей стране за советский период. Необработанными материалами была до потолка завалена одна из комнат нашей двухкомнатной квартиры. И три года я занималась только завершением его труда, занималась на фоне разрухи и беспредела середины 90-ых годов,
на фоне обострившейся болезни, безденежья… О моём быте тех лет и поисках выхода
написанные позже, в 1998 году, строки:

…Мимо фруктов, колбас я, не глядя,
Прохожу: не по средствам то мне.
И ношу из обносков «наряды»,
Что годятся для пьесы «На дне».
И уж скорая помощь настойчиво
Начинает «калым» вымогать.
И лекарства за полную стоимость
Не могу я себе покупать.
Со смирением ждать улучшений?
Если б хоть перспектива была…
Но страна получателей пенсий
В нищету, как отбросы смела.
…По соседству заложников брали.
В нашем доме убили троих.
Точно в бункерах двери из стали.
Воротилы, разборки блатных…
Надоело! Ах, как надоело!
Надо всё-таки мне уезжать.
Это страшное, тяжкое дело,
Поднатужившись как-то решать…
Мысль уехать во мне зародилась,
Когда «Память» наветами жгла.
План отъезда в сознанье внедрился
И остался в душе, как игла.
А теперь и другие причины
По проторенной раньше тропе,
Обходя возражений руины,
К измененьям толкают в судьбе.
И к отъезду склоняют меня
След Чернобыля, тень Сумгаита,
Травля «чёрных» в Москве и Чечня,
Президент безотрадного вида…
…Удивительный жизни кульбит:
Бич привычный ключами звенит.
… «Пятый пункт» открывает мне путь,
Позволяет судьбу повернуть.
…Вот закончу я мужа дела
И уеду. Была не была!
Одолеть постараюсь дороги
И препятствий преграды, пороги.
Не хочу я последние силы
Лишь в процесс выживанья вложить.
Вдруг в Германии станет посильным
Плодотворность души не губить.

Может быть, в обстановке нормальной
Я сумею болезнь превозмочь.
Повезёт если, то кардинально,
Медицина мне сможет помочь…

Книга «Евреи и еврейский вопрос в литературе советского периода» была, наконец,
подготовлена к печати, удалось выбить и средства на её издание. И весной 1998 года, я уехала в Германию. От варианта переезда в Израиль из-за климата пришлось отказаться. Одной добраться до Германии я не могла: была слишком слаба, и до общежития «Гёрис» в
немецком Шверине меня довезла подруга.
В Шверине – маленьком тихом древнем городке, лежащем среди семи озёр, — мне стало легче дышать, изменился настрой души, и я неожиданно для себя начала писать стихи. Первой появилась «Шверинская баллада», описывающая жизнь в общежитии «Гёрис». Я привожу «балладу» здесь почти полностью, поскольку её строки передают и душевный настрой тех дней, когда я начала писать стихи, и их технический уровень:

…Живём в общежитьи семьёю единой,
Хоть граждане разных уж стран.
Представлены Латвия здесь, Украина,
Россия, Кавказ, Казахстан…

Мы сделали выбор. Что был он – спасибо.
И надо осваивать путь.
Напрячь свои силы, и смелость, и гибкость,
На воду в испуге не дуть.

…Народ собирается пёстрый в бараках.
Есть лётчик, и клоуны есть.
Профессий и судеб здесь множество всяких.
Я их не берусь перечесть…

…Прорвавши невзгод неуёмную стражу,
Успехом прорыва полны,
В азартном, задорном, лихом эпатаже
Быт строим с нуля, с целины.

Работая жили, лишь личность нажили,
Её лишь смогли привести,
И в ней наша сила, и эти бериллы
Нельзя нам растратить в пути.

Обиды и комплексы душу съедают.
Без них мы стараемся жить.
Не так посмотрели? Не так понимают?
Не стоит обиды копить.

…Немецкие «шроты» — не свалки, а склады,
Вы ценных предметов полны!
Разложено всё, чем развалы богаты.
Бери, если вещи нужны.

Есть тут телевизоры, ксероксы, факсы,
Компьютер ребята нашли.
Умельцы у нас в общежитии асы,
Встречаются просто «левши».

И труп телевизора «Пала-Секама»
Помогут они оживить,
А маг, из ракетного вышедший храма,
Компьютеры будет чинить.

Компьютерам этим найдётся работа:
Программу на них создадут,
На них докторанты закончат расчёты
И книгу на них наберут.

…А в комнате — клубе от публики тесно,
Всех за душу скрипка берёт.
Пред нами играет собрат наш – маэстро,
И меццо – сопрано поёт.

Мы очень устали, все праздников чают,
И русский — еврейки супруг
С гемайндою* в кипе** Пурим*** отмечает,
В весёлый включается круг.

И трижды встречать Новый год все мы будем
(По разных религий часам),
Восьмое мы марта и май не забудем,
То душам уставшим – бальзам.

…Для нас общежитье – деревня большая:
Весь день у людей на глазах.
Поступки, просчёты и поиски рая
Лежат на соседских весах.

Тебя здесь обсудят, осудят в кураже,
Помогут в беде устоять,
И здесь коммуналки и прелесть, и тяжесть
Дано тебе будет познать.

На свете конец наступает всему.
«Общаги» закончится путь.
В отдельных квартирах вернёмся к тому,
В чём душ наших стержень и суть.

Вернётся привычек забытая власть,
Проблемы, истоки чьи в нас.
Останется дружба, что здесь родилась
В рубежный, бивачный наш час.

Своему неожиданному поэтическому порыву я поначалу не придала значения, но баллада имела бурный успех у моих соседей по общежитию, находивших, что его дух передан очень точно. Она превратилась в некий местный фольклор. А я продолжала писать стихи.
Они являлись ежедневно, были, как свидетельствуют приведенные выше отрывки, технически несовершенными, но эмоциональными и искренними. В их строки я стремилась перелить пережитое, накопившееся на душе. О том периоде я писала:

Очень странная жизни пора:
Со строфой просыпаюсь с утра.
Накануне не знаю, о чём
Мне былое напомнит стихом.

Мне кажется, что мои стихи породило чувство преодоления невзгод, радость от возвращения к жизни наряду с желанием об этой жизни рассказать. Впрочем, кто знает, почему люди вдруг начинают думать стихами?
Параллельно были больницы, операции. Ко мне начали возвращаться силы. Я смогла увидеть многие прекрасные страны. Я ждала, что желание и способность писать стихи вот-вот исчезнет, ну не становятся же поэтами в 65 лет! А стихи всё приходили. Когда я начинала их писать, вокруг меня не было ни единого поэта. Отсутствовала даже самая примитивная литература по технике стихосложения. Я, не гуманитарий по образованию, не сразу смогла определить, какими размерами пользуюсь. О возможностях инткрната я тогда не думала, да и компьетера не было. Были лишь слушатели – наши эмигранты, относившиеся к моим опытам заинтересовано и доброжелательно. Стихи начали переписывать, посылать друзьям в Россию. Особенно радовало, когда их учили наизусть гимназисты – дети знакомых. Ведь наши подростки в эмиграции, к сожалению, часто перестают даже читать по-русски. В первые три года жизни в Шверине реакция здешних слушателей была для меня единственным компасом и опорой, дававшей смелость писать. Постепенно в городке появились и профессиональные литераторы, и поэтическое объединение. Мои стихи и рассказы начали печатать. Я стала лауреатом нескольких международных конкурсов. О моих теперешних произведениях судить Вам.

Я родилась в голодный год,
И мама досыта не ела.
Клетушку нашу скупо грела
Буржуйка — спутница невзгод.
Была корзинка мне кроваткой…

Это – стихи о первой зиме моей жизни, зиме 1931 – 1932 годов. Но, несмотря на бедность, угрозы времени и череду моих болезней, у меня было светлое, обласканное родителями, детство. «У того, кто был счастлив в детстве, силы есть устоять в беде», — напишу я на склоне лет.
Детство закончилось с началом войны. Эвакуация. Страшный голод в спецпосёлке на Урале (из-за нехватки жилья нас с мамой разместили среди ссыльных). Мама умирала от дистрофии, но выжила. Только сил заниматься моей душой у неё никогда уже не было.
Лишь бы прокормить… После Урала было охваченное сыпным тифом убогое село в Кулундинской степи. Долгая дорога в Москву через станции, забитые женщинами и детьми, которые неделями не могли прорваться в переполненные поезда. И наконец холодная, ещё затемнённая Москва 1943 года.

Уезжала домашним ребёнком,
Деликатным застенчивым тонким,
А вернулась – подростком суровым,
Знавшим цену и хлебу, и крову.
И в одиннадцать знала уже,
Что багаж человека – в душе:
Вмиг сгорают достаток и дом,
Остаёшься с души лишь добром…

В Москве в конце 1943 года я практически впервые пошла в школу, в пятый класс (до этого из-за болезней и условий жизни училась в основном дома). Школу закончила с
золотой медалью. Мечтала о биофаке университета, но…1949 год, «пятый пункт» мамы и
папы в документах на поступление. Спасибо тогдашнему ректору Первого московского
медицинского института Б. Д. Петрову: он на анкеты не смотрел.
Затем – работа врачом, кандидатская диссертация (без аспирантуры), небольшое открытие в области биологии и основанные на нём докторская и монография. Романтика научного поиска… Это о ней я напишу:

…Себя ты сказочному делу посвятил:
Загадки сущего разматывать, как нить.
По тропам неизведанным бродил.
Тут есть за что судьбу благодарить!

Неожиданно в 47 лет меня свалила тяжёлая, непонятная для врачей болезнь сердца. Она почти на 17 лет приковала меня к дому. Я пыталась без отрыва от дивана заниматься теоретической биологией. Муж привозил из библиотек необходимые для этого книги и статьи. Тогда же я начала писать рассказы (желание писать прозу томило давно). Рассказы хвалили, но не печатали. О сочинении стихов я в ту пору и не помышляла.
В 1994 году, возвращаясь домой из библиотеки, чуть-чуть не дойдя до дома, упал и
скоропостижно умер мой муж. Тогда мне казалось, что и моя жизнь кончилась. Но оставалась незавершённая работа, которой муж посвятил последние годы жизни. Он мечтал создать полную тематическую библиографию всего, что писали о евреях в нашей стране за советский период. Необработанными материалами была до потолка завалена одна из комнат нашей двухкомнатной квартиры. И три года я занималась только завершением его труда, занималась на фоне разрухи и беспредела середины 90-ых годов,
на фоне обострившейся болезни, безденежья… О моём быте тех лет и поисках выхода
написанные позже, в 1998 году, строки:

…Мимо фруктов, колбас я, не глядя,
Прохожу: не по средствам то мне.
И ношу из обносков «наряды»,
Что годятся для пьесы «На дне».
И уж скорая помощь настойчиво
Начинает «калым» вымогать.
И лекарства за полную стоимость
Не могу я себе покупать.
Со смирением ждать улучшений?
Если б хоть перспектива была…
Но страна получателей пенсий
В нищету, как отбросы смела.
…По соседству заложников брали.
В нашем доме убили троих.
Точно в бункерах двери из стали.
Воротилы, разборки блатных…
Надоело! Ах, как надоело!
Надо всё-таки мне уезжать.
Это страшное, тяжкое дело,
Поднатужившись как-то решать…
Мысль уехать во мне зародилась,
Когда «Память» наветами жгла.
План отъезда в сознанье внедрился
И остался в душе, как игла.
А теперь и другие причины
По проторенной раньше тропе,
Обходя возражений руины,
К измененьям толкают в судьбе.
И к отъезду склоняют меня
След Чернобыля, тень Сумгаита,
Травля «чёрных» в Москве и Чечня,
Президент безотрадного вида…
…Удивительный жизни кульбит:
Бич привычный ключами звенит.
… «Пятый пункт» открывает мне путь,
Позволяет судьбу повернуть.
…Вот закончу я мужа дела
И уеду. Была не была!
Одолеть постараюсь дороги
И препятствий преграды, пороги.
Не хочу я последние силы
Лишь в процесс выживанья вложить.
Вдруг в Германии станет посильным
Плодотворность души не губить.

Может быть, в обстановке нормальной
Я сумею болезнь превозмочь.
Повезёт если, то кардинально,
Медицина мне сможет помочь…

Книга «Евреи и еврейский вопрос в литературе советского периода» была, наконец,
подготовлена к печати, удалось выбить и средства на её издание. И весной 1998 года, я уехала в Германию. От варианта переезда в Израиль из-за климата пришлось отказаться. Одной добраться до Германии я не могла: была слишком слаба, и до общежития «Гёрис» в
немецком Шверине меня довезла подруга.
В Шверине – маленьком тихом древнем городке, лежащем среди семи озёр, — мне стало легче дышать, изменился настрой души, и я неожиданно для себя начала писать стихи. Первой появилась «Шверинская баллада», описывающая жизнь в общежитии «Гёрис». Я привожу «балладу» здесь почти полностью, поскольку её строки передают и душевный настрой тех дней, когда я начала писать стихи, и их технический уровень:

…Живём в общежитьи семьёю единой,
Хоть граждане разных уж стран.
Представлены Латвия здесь, Украина,
Россия, Кавказ, Казахстан…

Мы сделали выбор. Что был он – спасибо.
И надо осваивать путь.
Напрячь свои силы, и смелость, и гибкость,
На воду в испуге не дуть.

…Народ собирается пёстрый в бараках.
Есть лётчик, и клоуны есть.
Профессий и судеб здесь множество всяких.
Я их не берусь перечесть…

…Прорвавши невзгод неуёмную стражу,
Успехом прорыва полны,
В азартном, задорном, лихом эпатаже
Быт строим с нуля, с целины.

Работая жили, лишь личность нажили,
Её лишь смогли привести,
И в ней наша сила, и эти бериллы
Нельзя нам растратить в пути.

Обиды и комплексы душу съедают.
Без них мы стараемся жить.
Не так посмотрели? Не так понимают?
Не стоит обиды копить.

…Немецкие «шроты» — не свалки, а склады,
Вы ценных предметов полны!
Разложено всё, чем развалы богаты.
Бери, если вещи нужны.

Есть тут телевизоры, ксероксы, факсы,
Компьютер ребята нашли.
Умельцы у нас в общежитии асы,
Встречаются просто «левши».

И труп телевизора «Пала-Секама»
Помогут они оживить,
А маг, из ракетного вышедший храма,
Компьютеры будет чинить.

Компьютерам этим найдётся работа:
Программу на них создадут,
На них докторанты закончат расчёты
И книгу на них наберут.

…А в комнате — клубе от публики тесно,
Всех за душу скрипка берёт.
Пред нами играет собрат наш – маэстро,
И меццо – сопрано поёт.

Мы очень устали, все праздников чают,
И русский — еврейки супруг
С гемайндою* в кипе** Пурим*** отмечает,
В весёлый включается круг.

И трижды встречать Новый год все мы будем
(По разных религий часам),
Восьмое мы марта и май не забудем,
То душам уставшим – бальзам.

…Для нас общежитье – деревня большая:
Весь день у людей на глазах.
Поступки, просчёты и поиски рая
Лежат на соседских весах.

Тебя здесь обсудят, осудят в кураже,
Помогут в беде устоять,
И здесь коммуналки и прелесть, и тяжесть
Дано тебе будет познать.

На свете конец наступает всему.
«Общаги» закончится путь.
В отдельных квартирах вернёмся к тому,
В чём душ наших стержень и суть.

Вернётся привычек забытая власть,
Проблемы, истоки чьи в нас.
Останется дружба, что здесь родилась
В рубежный, бивачный наш час.

Своему неожиданному поэтическому порыву я поначалу не придала значения, но баллада имела бурный успех у моих соседей по общежитию, находивших, что его дух передан очень точно. Она превратилась в некий местный фольклор. А я продолжала писать стихи.
Они являлись ежедневно, были, как свидетельствуют приведенные выше отрывки, технически несовершенными, но эмоциональными и искренними. В их строки я стремилась перелить пережитое, накопившееся на душе. О том периоде я писала:

Очень странная жизни пора:
Со строфой просыпаюсь с утра.
Накануне не знаю, о чём
Мне былое напомнит стихом.

Мне кажется, что мои стихи породило чувство преодоления невзгод, радость от возвращения к жизни наряду с желанием об этой жизни рассказать. Впрочем, кто знает, почему люди вдруг начинают думать стихами?
Параллельно были больницы, операции. Ко мне начали возвращаться силы. Я смогла увидеть многие прекрасные страны. Я ждала, что желание и способность писать стихи вот-вот исчезнет, ну не становятся же поэтами в 65 лет! А стихи всё приходили. Когда я начинала их писать, вокруг меня не было ни единого поэта. Отсутствовала даже самая примитивная литература по технике стихосложения. Я, не гуманитарий по образованию, не сразу смогла определить, какими размерами пользуюсь. О возможностях инткрната я тогда не думала, да и компьетера не было. Были лишь слушатели – наши эмигранты, относившиеся к моим опытам заинтересовано и доброжелательно. Стихи начали переписывать, посылать друзьям в Россию. Особенно радовало, когда их учили наизусть гимназисты – дети знакомых. Ведь наши подростки в эмиграции, к сожалению, часто перестают даже читать по-русски. В первые три года жизни в Шверине реакция здешних слушателей была для меня единственным компасом и опорой, дававшей смелость писать. Постепенно в городке появились и профессиональные литераторы, и поэтическое объединение. Мои стихи и рассказы начали печатать. Я стала лауреатом нескольких международных конкурсов. О моих теперешних произведениях судить Вам.

Я родилась в голодный год,
И мама досыта не ела.
Клетушку нашу скупо грела
Буржуйка — спутница невзгод.
Была корзинка мне кроваткой…

Это – стихи о первой зиме моей жизни, зиме 1931 – 1932 годов. Но, несмотря на бедность, угрозы времени и череду моих болезней, у меня было светлое, обласканное родителями, детство. «У того, кто был счастлив в детстве, силы есть устоять в беде», — напишу я на склоне лет.
Детство закончилось с началом войны. Эвакуация. Страшный голод в спецпосёлке на Урале (из-за нехватки жилья нас с мамой разместили среди ссыльных). Мама умирала от дистрофии, но выжила. Только сил заниматься моей душой у неё никогда уже не было.
Лишь бы прокормить… После Урала было охваченное сыпным тифом убогое село в Кулундинской степи. Долгая дорога в Москву через станции, забитые женщинами и детьми, которые неделями не могли прорваться в переполненные поезда. И наконец холодная, ещё затемнённая Москва 1943 года.

Уезжала домашним ребёнком,
Деликатным застенчивым тонким,
А вернулась – подростком суровым,
Знавшим цену и хлебу, и крову.
И в одиннадцать знала уже,
Что багаж человека – в душе:
Вмиг сгорают достаток и дом,
Остаёшься с души лишь добром…

В Москве в конце 1943 года я практически впервые пошла в школу, в пятый класс (до этого из-за болезней и условий жизни училась в основном дома). Школу закончила с
золотой медалью. Мечтала о биофаке университета, но…1949 год, «пятый пункт» мамы и
папы в документах на поступление. Спасибо тогдашнему ректору Первого московского
медицинского института Б. Д. Петрову: он на анкеты не смотрел.
Затем – работа врачом, кандидатская диссертация (без аспирантуры), небольшое открытие в области биологии и основанные на нём докторская и монография. Романтика научного поиска… Это о ней я напишу:

…Себя ты сказочному делу посвятил:
Загадки сущего разматывать, как нить.
По тропам неизведанным бродил.
Тут есть за что судьбу благодарить!

Неожиданно в 47 лет меня свалила тяжёлая, непонятная для врачей болезнь сердца. Она почти на 17 лет приковала меня к дому. Я пыталась без отрыва от дивана заниматься теоретической биологией. Муж привозил из библиотек необходимые для этого книги и статьи. Тогда же я начала писать рассказы (желание писать прозу томило давно). Рассказы хвалили, но не печатали. О сочинении стихов я в ту пору и не помышляла.
В 1994 году, возвращаясь домой из библиотеки, чуть-чуть не дойдя до дома, упал и
скоропостижно умер мой муж. Тогда мне казалось, что и моя жизнь кончилась. Но оставалась незавершённая работа, которой муж посвятил последние годы жизни. Он мечтал создать полную тематическую библиографию всего, что писали о евреях в нашей стране за советский период. Необработанными материалами была до потолка завалена одна из комнат нашей двухкомнатной квартиры. И три года я занималась только завершением его труда, занималась на фоне разрухи и беспредела середины 90-ых годов,
на фоне обострившейся болезни, безденежья… О моём быте тех лет и поисках выхода
написанные позже, в 1998 году, строки:

…Мимо фруктов, колбас я, не глядя,
Прохожу: не по средствам то мне.
И ношу из обносков «наряды»,
Что годятся для пьесы «На дне».
И уж скорая помощь настойчиво
Начинает «калым» вымогать.
И лекарства за полную стоимость
Не могу я себе покупать.
Со смирением ждать улучшений?
Если б хоть перспектива была…
Но страна получателей пенсий
В нищету, как отбросы смела.
…По соседству заложников брали.
В нашем доме убили троих.
Точно в бункерах двери из стали.
Воротилы, разборки блатных…
Надоело! Ах, как надоело!
Надо всё-таки мне уезжать.
Это страшное, тяжкое дело,
Поднатужившись как-то решать…
Мысль уехать во мне зародилась,
Когда «Память» наветами жгла.
План отъезда в сознанье внедрился
И остался в душе, как игла.
А теперь и другие причины
По проторенной раньше тропе,
Обходя возражений руины,
К измененьям толкают в судьбе.
И к отъезду склоняют меня
След Чернобыля, тень Сумгаита,
Травля «чёрных» в Москве и Чечня,
Президент безотрадного вида…
…Удивительный жизни кульбит:
Бич привычный ключами звенит.
… «Пятый пункт» открывает мне путь,
Позволяет судьбу повернуть.
…Вот закончу я мужа дела
И уеду. Была не была!
Одолеть постараюсь дороги
И препятствий преграды, пороги.
Не хочу я последние силы
Лишь в процесс выживанья вложить.
Вдруг в Германии станет посильным
Плодотворность души не губить.

Может быть, в обстановке нормальной
Я сумею болезнь превозмочь.
Повезёт если, то кардинально,
Медицина мне сможет помочь…

Книга «Евреи и еврейский вопрос в литературе советского периода» была, наконец,
подготовлена к печати, удалось выбить и средства на её издание. И весной 1998 года, я уехала в Германию. От варианта переезда в Израиль из-за климата пришлось отказаться. Одной добраться до Германии я не могла: была слишком слаба, и до общежития «Гёрис» в
немецком Шверине меня довезла подруга.
В Шверине – маленьком тихом древнем городке, лежащем среди семи озёр, — мне стало легче дышать, изменился настрой души, и я неожиданно для себя начала писать стихи. Первой появилась «Шверинская баллада», описывающая жизнь в общежитии «Гёрис». Я привожу «балладу» здесь почти полностью, поскольку её строки передают и душевный настрой тех дней, когда я начала писать стихи, и их технический уровень:

…Живём в общежитьи семьёю единой,
Хоть граждане разных уж стран.
Представлены Латвия здесь, Украина,
Россия, Кавказ, Казахстан…

Мы сделали выбор. Что был он – спасибо.
И надо осваивать путь.
Напрячь свои силы, и смелость, и гибкость,
На воду в испуге не дуть.

…Народ собирается пёстрый в бараках.
Есть лётчик, и клоуны есть.
Профессий и судеб здесь множество всяких.
Я их не берусь перечесть…

…Прорвавши невзгод неуёмную стражу,
Успехом прорыва полны,
В азартном, задорном, лихом эпатаже
Быт строим с нуля, с целины.

Работая жили, лишь личность нажили,
Её лишь смогли привести,
И в ней наша сила, и эти бериллы
Нельзя нам растратить в пути.

Обиды и комплексы душу съедают.
Без них мы стараемся жить.
Не так посмотрели? Не так понимают?
Не стоит обиды копить.

…Немецкие «шроты» — не свалки, а склады,
Вы ценных предметов полны!
Разложено всё, чем развалы богаты.
Бери, если вещи нужны.

Есть тут телевизоры, ксероксы, факсы,
Компьютер ребята нашли.
Умельцы у нас в общежитии асы,
Встречаются просто «левши».

И труп телевизора «Пала-Секама»
Помогут они оживить,
А маг, из ракетного вышедший храма,
Компьютеры будет чинить.

Компьютерам этим найдётся работа:
Программу на них создадут,
На них докторанты закончат расчёты
И книгу на них наберут.

…А в комнате — клубе от публики тесно,
Всех за душу скрипка берёт.
Пред нами играет собрат наш – маэстро,
И меццо – сопрано поёт.

Мы очень устали, все праздников чают,
И русский — еврейки супруг
С гемайндою* в кипе** Пурим*** отмечает,
В весёлый включается круг.

И трижды встречать Новый год все мы будем
(По разных религий часам),
Восьмое мы марта и май не забудем,
То душам уставшим – бальзам.

…Для нас общежитье – деревня большая:
Весь день у людей на глазах.
Поступки, просчёты и поиски рая
Лежат на соседских весах.

Тебя здесь обсудят, осудят в кураже,
Помогут в беде устоять,
И здесь коммуналки и прелесть, и тяжесть
Дано тебе будет познать.

На свете конец наступает всему.
«Общаги» закончится путь.
В отдельных квартирах вернёмся к тому,
В чём душ наших стержень и суть.

Вернётся привычек забытая власть,
Проблемы, истоки чьи в нас.
Останется дружба, что здесь родилась
В рубежный, бивачный наш час.

Своему неожиданному поэтическому порыву я поначалу не придала значения, но баллада имела бурный успех у моих соседей по общежитию, находивших, что его дух передан очень точно. Она превратилась в некий местный фольклор. А я продолжала писать стихи.
Они являлись ежедневно, были, как свидетельствуют приведенные выше отрывки, технически несовершенными, но эмоциональными и искренними. В их строки я стремилась перелить пережитое, накопившееся на душе. О том периоде я писала:

Очень странная жизни пора:
Со строфой просыпаюсь с утра.
Накануне не знаю, о чём
Мне былое напомнит стихом.

Мне кажется, что мои стихи породило чувство преодоления невзгод, радость от возвращения к жизни наряду с желанием об этой жизни рассказать. Впрочем, кто знает, почему люди вдруг начинают думать стихами?
Параллельно были больницы, операции. Ко мне начали возвращаться силы. Я смогла увидеть многие прекрасные страны. Я ждала, что желание и способность писать стихи вот-вот исчезнет, ну не становятся же поэтами в 65 лет! А стихи всё приходили. Когда я начинала их писать, вокруг меня не было ни единого поэта. Отсутствовала даже самая примитивная литература по технике стихосложения. Я, не гуманитарий по образованию, не сразу смогла определить, какими размерами пользуюсь. О возможностях инткрната я тогда не думала, да и компьетера не было. Были лишь слушатели – наши эмигранты, относившиеся к моим опытам заинтересовано и доброжелательно. Стихи начали переписывать, посылать друзьям в Россию. Особенно радовало, когда их учили наизусть гимназисты – дети знакомых. Ведь наши подростки в эмиграции, к сожалению, часто перестают даже читать по-русски. В первые три года жизни в Шверине реакция здешних слушателей была для меня единственным компасом и опорой, дававшей смелость писать. Постепенно в городке появились и профессиональные литераторы, и поэтическое объединение. Мои стихи и рассказы начали печатать. Я стала лауреатом нескольких международных конкурсов. О моих теперешних произведениях судить Вам.