«Тысяча дохлых котов, как жрать охота! Аж кишки воют! И когда покормят? В глотке пересохло и вместо голоса получается хрип. Жарко. Голодно. Ух и тошно! Так тошно, что глаз не охота открывать. Да и что здесь нового увидишь? Знамо дело – все то же, что и вчера. Картина не меняется уже тир ночи к ряду. Ночь… Ночью все спит. Тихо, Редкие шаги так осторожны. Прохожих мало. Вот только кошки выходят погулять. Да что с них. взять – то, с кошек. Так, дуры – дурами. А вот утро – тут совсем другое дело. Утро всегда бодрое. Пахнет сосисками, яичницей. Воздух так и пропитан вкуснотищей! Дыши – не надышишься! Еще мало примесей бензина и прочей дряни… Куда носом не поведи, все одно – еда кругом! Аж слюнки текут! Батюшки, как жрать охота! Была б моя воля, траву бы жрал, как корова какая. Корова. В моем щенячьем детстве была одна. Толковая штука! От нее и молоко и сыр и масло. А уж сметана! Густая, жирная! Вкусная! Нет, не дождаться мне утра. Ночи такие долгие, конца – края не видать… И тишина. Ни запахов тебе, ни звуков. Там, где – то вдали, машина прошуршит шинами по дороге и снова тихо. Даже из сосисочной духа нет. Странно. А уж как жрать охота! Эх, была б моя воля, траву бы жрал…. А что, есть такая трава, на лужайке растет. Сочная, в нос так и шибает. Вкусом похожа на пиво, язык чуть вяжет. Особенно у хозяина. Прямо заплетает. Еще эта трава здорово аппетит прогоняет. Прямо напрочь. Ночь. Темень. Хвоста не видать. Утро еще не скоро. Скука. Тошно. Жрать охота. Хотя… Ночью все ж не так жарко, пить меньше охота. Да и не мешает никто. Что хошь, то и делай. Сам себе хозяин… Ха… Здесь такой дух, будто ты не один в этой проклятой клетке, а с целой сворой бродячих псов. Пол дощатый, старый. Весь пообглоданный. И воняет. Так разит! Стены все в клочьях шерсти. Нет, не моей. Разной. Вот прилип белый клок. Мягкий, пушистый. Точно, это не иначе, как болонка… или пудель. Нет, болонка. Это их дух. Весь такой рафинированный, разлимоненный…и все равно псиной прет. Пудель, вот тот благородней. От него так не смердит. Ему не позволяют пачкаться, чуть что, сразу под душ и ну щеткой шмурыгать аж до самой шкуры. Бедолага! В этом углу рыжий клок валяется. И воняет. Знамо дело – псина ничейная и в жизнь не видела ни шампуня, ни фена, ни этого их отвратного «Чаппи», от которого можно в два счета схлопотать несварение. Как же, им так проще! Насыпал в миску и готово дело. А ты знай себе, давись. Вот ведь воды не допросишься. «Какой ты, Бобик, у нас капризуля!». Кто? Это я – то? Обидно слышать такое. Интересно, эту клетку хоть мыли когда? По углам клочья, да старые кости, настолько белые, что и взять – то с них нечего. Никакого духа. Ох, жарко! Жрать хочется! Тысяча дохлых котов.… А что сейчас дома без меня? Уж и хозяин, небось, хватился, ищет. Меня ищет! Ха, дождешься. Меня. Там Машка рядом. И шагу ступить не даст. То лапы мокрые, то мордой я ей, видите ли не вышел! Вот дура баба! Когда Сам ее привел, я прямо носом чуял, быть беде. Точно! Весь день она тряпкой по полу валтузит. Скоро до дыр дотрет. Потом идет в ванную и давай тазами громыхать. Намочит все тряпки, на балкон покидает и ходит довольная. А они, эти дрянные тряпки, висят и воняют, висят и воняют. Я долго терпел, а потом все ж стащил с веревок. Машки дома не было. А когда пришла, то-то шуму было! Даже в морду получил … тряпкой. Нет, с меня хватит, больше я ни-ни, хоть что пусть висит. А что было, когда я ее с дуру за ногу лизнул? Тысяча дохлых котов, как она взвыла. Знамо дело, решила, что съем. Вот ведь дура – баба. И кличка дурацкая, кошачья – Машка. От нее так тесно стало! Почти как здесь, в этой клетке. Ну, может, чуть просторнее, но только самую малость. К примеру, если клетка где-то 1, 5 х 1, 5, то комната ширшее будет. Если б, конечно, ее шмотки убрать в один угол, а то раскидала на каждый стул. Куда ей столько? А налапников сколько самых разных. И на каблуках и с голыми пальцами. Срам. Даже с голой пяткой есть. Жевать не дает, запрятала в ящик в угол, может сама, когда погложет, не знаю.
И воняет от нее, как от пуделя, такой парфюм, не продохнуть! Что и говорить, круто наша жизнь изменилась! Я то сдуру все ждал, что Сам ее прогонит к бывшему хозяину. Куда там… А ведь хомячка того плешивого уволок назад. Но ее не отдает. И не пойму, что он в ней нашел. Вся тощая, как мосол из мясной лавки. На голове копна шерсти, прямо клочьями на морду свисают. Срам. Глаза круглые и глядит она ими так жалостливо. Знамо дело, глупая баба. И кличка дурацкая. Машка!
И все ж, какой умник на клетку замок повесил? Все одно, не удрать. Сам пробовал. Еще от того мужика с валерьянкой. Тут и безусым щенкам ясно: валерьянкой несет, быть беде. У нас в доме завоняла эта дрянь — хозяин пропал. Мужики забрали. Валерьяновые. Ну, устал мужик с работы, сел в кресло, Машка-дура ноги ему пледом накрыла. Сидит, пиво пьет, потом озяб, захрапел как-то по странному и побледнел. Машка-дура в слезы. Вызвала неотложку. Приехали валерьяновые мужики, положили на носилки, увезли. Машка-дура с ними. А я один дома сижу. Что-то так тоскливо мне стало. Дай, думаю, затяну свою любимую. Затянул. Пришел сосед, да не один. С монтировкой. Я успел в дверь шмыгнуть, соседа сбил с ног. Нечаянно. Я ж не хотел. А на пустыре мне еще грустнее стало. Я посидел-посидел и загрустил. Громко так, красиво. Сижу, грущу. Глянь, собачонка рядом притулилась, размером с кошку. Ай, думаю, пусть себе сидит. Вдвоем грустить веселее будет. Тут уж и луна выкатилась над пустырем. Круглая, как Машкины глаза. Только еще больше. Я пуще прежнего загрустил. Волнительно и красиво. Собачонка рядом. Да, прослушал я шум машины. Вышли валерьяновые мужики и меня увезли. Точно хозяина, только за шею долго тянули. Помню, как баба пришла, на Машку-дуру похожая. «Чаппи» дала. Я его видеть не могу. А Машки все нет. Бросили. Предатели.. .Как паршивого кота. Ух, ненавижу, вернусь, всех погрызу! Предатели…
Ох, и жрать охота! Тысяча дохлых котов…
Наступило долгожданное утро со своими запахами, шумами. В собачьем питомнике, в карантинном отделении, где и находится недавно поступивший пес без каких-либо опознавательных признаков и неопределенной породы, наступило время кормления. Пришла Люба, совсем еще молоденькая симпатичная девушка, помощница ветврача и принесла свежего мяса для новенького обитателя в клетку под № 8.
Пес лениво приподнял голову, нехотя повел носом и, даже не потрудившись подняться, демонстративно отвернул морду к стене, будто еще совсем недавно, ночью, он не умирал от голода и не мечтал о куске мяса, пусть даже небольшом.
«Василь Палыч! Восьмой опять умничает! Так мясо оставлять или убрать?», — и, не получив ответа от шефа, исчезает за серой, скрипучей дверью. Там, за этой оцарапанной и тревожной стеной кипит жизнь с ее радостями и бедами, приобретениями и лишениями. Свободой! А где–то там, в другой жизни, остался Хозяин, Маша, кличкой похожая на кошку. Сами кошки с их противным мурлыканьем и острыми когтями. «Э-эх!»,- вздыхает Бобик и кладет умную морду на лапы, тем самым давая понять, что он не продается и пусть эти жалкие людишки не питают иллюзий на его счет. Нет, никогда они не станут друзьями! Пусть хоть сколько кладут мяса… Ему нужна Его жизнь. Его Хозяин. Его глупая Машка, которая своими странностями никому в доме житья не дает. И пусть она ворчит сколько угодно, гонит его из постели, развешивает белье на балконе и не разрешает ходить с грязными лапами, он все ей готов простить. Вернее, уже все простил! Да и что с нее взять? Сама дура и кличка дурацкая, кошачья.
Уже к обеду, после нудного визита врача, тяжело скрипнула дверь и снова вошла Люба. Но на этот раз не одна! За Любиными ногами в сапогах виднелась знакомая Машкина юбка, те самые срамные туфли с голыми пальцами. В открытую клетку потянуло родным и домашним воздухом. Пес стремительно вскочил, кинулся под ноги взволнованной Маше, затем юлой завертелся перед ней, то вскакивая задними лапами ей на плечи, то ужом сползая вниз и непрерывно о чем-то лаял, лаял…
То ли от обиды, то ли от счастья.

«Тысяча дохлых котов, как жрать охота! Аж кишки воют! И когда покормят? В глотке пересохло и вместо голоса получается хрип. Жарко. Голодно. Ух и тошно! Так тошно, что глаз не охота открывать. Да и что здесь нового увидишь? Знамо дело – все то же, что и вчера. Картина не меняется уже тир ночи к ряду. Ночь… Ночью все спит. Тихо, Редкие шаги так осторожны. Прохожих мало. Вот только кошки выходят погулять. Да что с них. взять – то, с кошек. Так, дуры – дурами. А вот утро – тут совсем другое дело. Утро всегда бодрое. Пахнет сосисками, яичницей. Воздух так и пропитан вкуснотищей! Дыши – не надышишься! Еще мало примесей бензина и прочей дряни… Куда носом не поведи, все одно – еда кругом! Аж слюнки текут! Батюшки, как жрать охота! Была б моя воля, траву бы жрал, как корова какая. Корова. В моем щенячьем детстве была одна. Толковая штука! От нее и молоко и сыр и масло. А уж сметана! Густая, жирная! Вкусная! Нет, не дождаться мне утра. Ночи такие долгие, конца – края не видать… И тишина. Ни запахов тебе, ни звуков. Там, где – то вдали, машина прошуршит шинами по дороге и снова тихо. Даже из сосисочной духа нет. Странно. А уж как жрать охота! Эх, была б моя воля, траву бы жрал…. А что, есть такая трава, на лужайке растет. Сочная, в нос так и шибает. Вкусом похожа на пиво, язык чуть вяжет. Особенно у хозяина. Прямо заплетает. Еще эта трава здорово аппетит прогоняет. Прямо напрочь. Ночь. Темень. Хвоста не видать. Утро еще не скоро. Скука. Тошно. Жрать охота. Хотя… Ночью все ж не так жарко, пить меньше охота. Да и не мешает никто. Что хошь, то и делай. Сам себе хозяин… Ха… Здесь такой дух, будто ты не один в этой проклятой клетке, а с целой сворой бродячих псов. Пол дощатый, старый. Весь пообглоданный. И воняет. Так разит! Стены все в клочьях шерсти. Нет, не моей. Разной. Вот прилип белый клок. Мягкий, пушистый. Точно, это не иначе, как болонка… или пудель. Нет, болонка. Это их дух. Весь такой рафинированный, разлимоненный…и все равно псиной прет. Пудель, вот тот благородней. От него так не смердит. Ему не позволяют пачкаться, чуть что, сразу под душ и ну щеткой шмурыгать аж до самой шкуры. Бедолага! В этом углу рыжий клок валяется. И воняет. Знамо дело – псина ничейная и в жизнь не видела ни шампуня, ни фена, ни этого их отвратного «Чаппи», от которого можно в два счета схлопотать несварение. Как же, им так проще! Насыпал в миску и готово дело. А ты знай себе, давись. Вот ведь воды не допросишься. «Какой ты, Бобик, у нас капризуля!». Кто? Это я – то? Обидно слышать такое. Интересно, эту клетку хоть мыли когда? По углам клочья, да старые кости, настолько белые, что и взять – то с них нечего. Никакого духа. Ох, жарко! Жрать хочется! Тысяча дохлых котов.… А что сейчас дома без меня? Уж и хозяин, небось, хватился, ищет. Меня ищет! Ха, дождешься. Меня. Там Машка рядом. И шагу ступить не даст. То лапы мокрые, то мордой я ей, видите ли не вышел! Вот дура баба! Когда Сам ее привел, я прямо носом чуял, быть беде. Точно! Весь день она тряпкой по полу валтузит. Скоро до дыр дотрет. Потом идет в ванную и давай тазами громыхать. Намочит все тряпки, на балкон покидает и ходит довольная. А они, эти дрянные тряпки, висят и воняют, висят и воняют. Я долго терпел, а потом все ж стащил с веревок. Машки дома не было. А когда пришла, то-то шуму было! Даже в морду получил … тряпкой. Нет, с меня хватит, больше я ни-ни, хоть что пусть висит. А что было, когда я ее с дуру за ногу лизнул? Тысяча дохлых котов, как она взвыла. Знамо дело, решила, что съем. Вот ведь дура – баба. И кличка дурацкая, кошачья – Машка. От нее так тесно стало! Почти как здесь, в этой клетке. Ну, может, чуть просторнее, но только самую малость. К примеру, если клетка где-то 1, 5 х 1, 5, то комната ширшее будет. Если б, конечно, ее шмотки убрать в один угол, а то раскидала на каждый стул. Куда ей столько? А налапников сколько самых разных. И на каблуках и с голыми пальцами. Срам. Даже с голой пяткой есть. Жевать не дает, запрятала в ящик в угол, может сама, когда погложет, не знаю.
И воняет от нее, как от пуделя, такой парфюм, не продохнуть! Что и говорить, круто наша жизнь изменилась! Я то сдуру все ждал, что Сам ее прогонит к бывшему хозяину. Куда там… А ведь хомячка того плешивого уволок назад. Но ее не отдает. И не пойму, что он в ней нашел. Вся тощая, как мосол из мясной лавки. На голове копна шерсти, прямо клочьями на морду свисают. Срам. Глаза круглые и глядит она ими так жалостливо. Знамо дело, глупая баба. И кличка дурацкая. Машка!
И все ж, какой умник на клетку замок повесил? Все одно, не удрать. Сам пробовал. Еще от того мужика с валерьянкой. Тут и безусым щенкам ясно: валерьянкой несет, быть беде. У нас в доме завоняла эта дрянь — хозяин пропал. Мужики забрали. Валерьяновые. Ну, устал мужик с работы, сел в кресло, Машка-дура ноги ему пледом накрыла. Сидит, пиво пьет, потом озяб, захрапел как-то по странному и побледнел. Машка-дура в слезы. Вызвала неотложку. Приехали валерьяновые мужики, положили на носилки, увезли. Машка-дура с ними. А я один дома сижу. Что-то так тоскливо мне стало. Дай, думаю, затяну свою любимую. Затянул. Пришел сосед, да не один. С монтировкой. Я успел в дверь шмыгнуть, соседа сбил с ног. Нечаянно. Я ж не хотел. А на пустыре мне еще грустнее стало. Я посидел-посидел и загрустил. Громко так, красиво. Сижу, грущу. Глянь, собачонка рядом притулилась, размером с кошку. Ай, думаю, пусть себе сидит. Вдвоем грустить веселее будет. Тут уж и луна выкатилась над пустырем. Круглая, как Машкины глаза. Только еще больше. Я пуще прежнего загрустил. Волнительно и красиво. Собачонка рядом. Да, прослушал я шум машины. Вышли валерьяновые мужики и меня увезли. Точно хозяина, только за шею долго тянули. Помню, как баба пришла, на Машку-дуру похожая. «Чаппи» дала. Я его видеть не могу. А Машки все нет. Бросили. Предатели.. .Как паршивого кота. Ух, ненавижу, вернусь, всех погрызу! Предатели…
Ох, и жрать охота! Тысяча дохлых котов…
Наступило долгожданное утро со своими запахами, шумами. В собачьем питомнике, в карантинном отделении, где и находится недавно поступивший пес без каких-либо опознавательных признаков и неопределенной породы, наступило время кормления. Пришла Люба, совсем еще молоденькая симпатичная девушка, помощница ветврача и принесла свежего мяса для новенького обитателя в клетку под № 8.
Пес лениво приподнял голову, нехотя повел носом и, даже не потрудившись подняться, демонстративно отвернул морду к стене, будто еще совсем недавно, ночью, он не умирал от голода и не мечтал о куске мяса, пусть даже небольшом.
«Василь Палыч! Восьмой опять умничает! Так мясо оставлять или убрать?», — и, не получив ответа от шефа, исчезает за серой, скрипучей дверью. Там, за этой оцарапанной и тревожной стеной кипит жизнь с ее радостями и бедами, приобретениями и лишениями. Свободой! А где–то там, в другой жизни, остался Хозяин, Маша, кличкой похожая на кошку. Сами кошки с их противным мурлыканьем и острыми когтями. «Э-эх!»,- вздыхает Бобик и кладет умную морду на лапы, тем самым давая понять, что он не продается и пусть эти жалкие людишки не питают иллюзий на его счет. Нет, никогда они не станут друзьями! Пусть хоть сколько кладут мяса… Ему нужна Его жизнь. Его Хозяин. Его глупая Машка, которая своими странностями никому в доме житья не дает. И пусть она ворчит сколько угодно, гонит его из постели, развешивает белье на балконе и не разрешает ходить с грязными лапами, он все ей готов простить. Вернее, уже все простил! Да и что с нее взять? Сама дура и кличка дурацкая, кошачья.
Уже к обеду, после нудного визита врача, тяжело скрипнула дверь и снова вошла Люба. Но на этот раз не одна! За Любиными ногами в сапогах виднелась знакомая Машкина юбка, те самые срамные туфли с голыми пальцами. В открытую клетку потянуло родным и домашним воздухом. Пес стремительно вскочил, кинулся под ноги взволнованной Маше, затем юлой завертелся перед ней, то вскакивая задними лапами ей на плечи, то ужом сползая вниз и непрерывно о чем-то лаял, лаял…
То ли от обиды, то ли от счастья.