I
В свои 65 лет доктор Иржи Фабиан, миноритарный акционер и преподаватель кафедры римского права на юридическом факультете Карлова университета Праги, во второй раз в своей жизни оказался на выставке художественной фотографии. Тринадцатилетним подростком, еще при коммунистах, он вместе со сверстниками пришел на подобную экспозицию, называвшуяся «Твой край», потому что на ней, по слухам, было несколько фото обнаженных красавиц.
Всё, что сохранилось в памяти Иржи с той поры, была голая дама на фоне липовой аллеи, причем одна из лип, непосредственно за дамой, благодаря фантазии и мастерству фотохудожника, раздваивалась наподобие гигантской лиры и достойно обрамляла женскую красоту. Тот первый раз, возможно, оказался бы последним, если бы шестидесятипятилетний Иржи не прочитал сначала в «Вечерней Праге», а потом не услышал по радио объявление о том, что в течение недели в фойе здания, в котором размещалось пражское издательство «Эхнатон», демонстрируются оригинальные работы фотографа Мирослава Кратохвила.
Тема «Фантомы» — так называлась экспозиция — не произвела на Иржи большого впечатления. Что его удивило, — так это имя автора. Мирек Кратохвил был его другом детства. В далекие сороковые годы они были очень дружны — вместе ходили в кино на «Голема» и серии о гуситских войнах, играли в футбол и хоккей, болели за национальные команды в этих видах спорта, а чуть позже приставали к девчонкам. Мирек был невысок ростом, хорош собой и идеально сложен. Его отец — красивый цыган из Словакии, не имевший за душой даже фамилии — каким-то чудом выжил в протекторате и даже смог жениться на пражанке, чью фамилию он и стал носить.
Мирек пошел в отца, он был жгучим брюнетом и при этом очень обаятельным и веселым мальчиком. Правда, учился он так себе. Давались ему почему-то математика и физика, а все остальные предметы, кроме рисования, он просто игнорировал. Любил мастерить деревянные кораблики, а позже металлические конструкции, обожал приключения, но драк избегал. Девчонки его обожали, и Мирек довольно рано познал их прелести. С пятнадцати лет стал играть на скачках и похвалялся выигрышами. В противных случаях небрежно говорил, что остался «при своих».
Иржи, в то время, конечно, Ирка, сильно отличался от него. Он быстро рос и стеснялся своего роста, был замкнутым, молчаливым и обидчивым, даже склонным к унынию и слезам. Несмотря на некоторую трусливость, иногда дрался — с переменным успехом — и ненавидел тех, кто ставил ему фонари. Мастерить не любил и портил зрение за чтением книг. Учился он средне или, другими словами, ровно. Был жадноват. Сверстники, подметив Иркину неуравновешенность, часто дразнили его (они называли это «доводить»), обзывая «маменькиным сынком» за то, что матушка Ирки чуть ли не до 10 лет водила его за ручку и не отпускала от себя.
Потом, в конце пятидесятых, сначала Ирка, а потом Мирек переехали из своего родного квартала Бубенеч, что на Малой стране, на разные окраины Праги и потеряли друг друга из виду.
«Так, значит, он стал фотографом, — подумалось Иржи. — А может, и не стал. Таких Мирославов Кратохвилов хоть пруд пруди.»
Пожалуй, доктор права так и не сдвинулся бы с места, если бы через пару дней не получил по почте небрежно заполненную открытку: «Фотограф Мирослав Кратохвил имеет честь пригласить пана Иржи Фабиана на персональную фотовыставку «Фантомы»…
«Надо же, — хмыкнул Иржи, — прислал персональное приглашение. Всё-таки это он, Мирек».
И профессор решил посмотреть на шедевры друга детства. Сказано — сделано, и после лекции в пятницу пан Фабиан, длинный, седой и очкастый господин отправился на Водичкову улицу в «Эхнатон».
В фойе было пусто. Лишь у левой стены стояли двое, по виду — профессиональные фотографы — и тихо беседовали. Справа у входа на каком-то убогом пюпитре была установлена скромная табличка:
» М. Кратохвил,»Фантомы», фотографии разных лет».
Близоруко щурясь, Иржи начал рассматривать фото. Они производили странное впечатление. Некоторые показались ему бездарными: просто фотопортреты, какие делают на паспорт или на память родственникам. Другая серия фотографий представляла собой размытые силуэты людей, животных, предметов непонятного темно-лилового цвета. На одной фотографии угадывалась скрюченная старуха, на другой — какое-то застолье, пикник у пруда, на третьей — грузовик со свастикой, въезжающий, именно въезжающий, в современный многоэтажный дом. Приблизившись к двум фотографам, Иржи услышал обрывки беседы «профессионалов»:
— Ремесленник…,непонятная техника…, откуда он взял свастику?..
Пройдя еще дальше, за колонну, Иржи зевнул, повернулся и остолбенел.
«Пресвятая Дева Мария..!»
На большой фотографии, размером с добрую картину, Иржи увидел себя и Зденку! Правда, это тоже были скорее лиловые размытые силуэты: двое, явно раздетые, хотя «детали» не различимы, смотрели, глупо улыбаясь, на зрителя. Подпись под фото была лаконичной — «Любовники». Иржи почуствовал, что краснеет, и воровато обернулся. Да, сомнений не было, на фото был он, Иржи, только на 20 лет моложе, и она, Зденка, тогда ей было 27 лет!
Это случилось 5 марта 1985 года в каморке на кафедре. В тот день он помогал ей, слушательнице курсов и сотруднице его отдела, сделать письменные задания по латинскому языку и римскому праву, а после занятий и успешной сдачи работ угостил в одной из аудиторий шампанским и шоколадом. Затем, по всем правилам, подошел сзади и с замиранием сердца обнял. Она ответила так бурно, что он даже испугался. Последовали поцелуи, и он уговорил ее запереться в ее каморке при кафедре, где на облупленной стене висели зеркало и крюк для одежды, а на подобии пола стоял колченогий стул. Там он раздел ее, потом она расстегнула и сняла с него пиджак и рубашку…
Даже годы спустя Иржи не мог толком объяснить самому себе, почему он так поступил. Неужели это была любовь?
…Когда первый порыв страсти улегся, они долго и бессвязно говорили о своей жизни и о том, когда и почему влюбились друг в друга. Она, он заметил, сильно захмелела от выпитого и то умоляла его никому не рассказывать о том, что только что между ними произошло («Никому, слышишь!!!»), то жаловалась на мужа и свекровь. Ему же казалось, что он во сне, что то, что с ними случилось — захватывающий эротический фильм, в котором единственные герои — он и Зденка и они же — единственные зрителя этого прекрасного произведения. Он помнил, как они, голые, встали в каморке перед зеркалом и начали рассматривать друг друга влюбленными глазами.
Именно этот эпизод, как показалось Иржи, и запечатлела нескромная камера М. Кратохвила.
…Их неожиданный роман получил продолжение. Они стали тайно встречаться — оба были в браке — и у обоих вскоре возникло ощущение тупика — что дальше? В тот год Иржи во второй раз стал отцом: супруга подарила ему ненаглядную дочку, — Эвиту — в которой он души не чаял. Словом, доктор и не помышлял о разводе со своей, поистине святой женушкой, Боженой, — с ней так комфортно жилось!
Потом Зденка приревновала его к заведующей кафедрой Власте Земановой, а Иржи обнаружил, что у Зденки есть одногодки-кавалеры и что он, оказывается, тоже способен ревновать. Когда Иржи представлял Зденку в объятиях этих молокососов, то начинал беситься, как разъяренный осел.
Жена, видимо, о чем-то догадывалась, но молчала, а матушка — тогда она еще была жива — однажды как-то по-особому посмотрела на него своими выцветшими глазами и спросила:
— Сынок, ты что — влюбился?
Он пожал плечами и отшутился.
А дело принимало серьезный оборот. Коллеги смотрели на него кто с улыбкой, кто с осуждением. Некоторые тактично советовали ему «плюнуть и забыть.» Иржи и Зденка стали ссориться. Он демонстративно начал крутить роман с аспиранткой, а она — с одним из своих многочисленных поклонников. Иногда Иржи отчаивался и в этом состоянии пользовался услугами барышень известного поведения (ни до, ни после таких прецедентов не было!), представляя на месте барышень Зденку. Потом он часами отмывался дома в ванной комнате, неделями не прикасался к жене и постоянно жалел о деньгах, выброшенных на проституток.
Всё разрешилось благодаря увольнению Зденки. Ее перевели в какой-то фонд, а потом она нашла себе работу в национальной страховой компании, и Иржи довольно быстро пришел в себя.
«С глаз долой — из сердца вон».
Через год он узнал номер ее служебного телефона. Позвонил. Изредка они встречались и расспрашивали друг о друге, но делали это очень осторожно и деликатно. Зденка вела себя чопорно и никаких вольностей не позволяла, но ему казалось, вернее он чувствовал, что она по-прежнему неравнодушна к нему.
Между тем, Иржи стал преуспевать. Вернее преуспевать стала его жена Божена. Ее бизнес после революции и развода со Словакией пошел в гору, а Иржи, оставаясь «вечным» преподавателем университета, сделался благодаря успехам жены акционером дюжины предприятий, включая высокотехнологичные фирмешки города пивоваров Пльзень. У него завелись деньги, которые он научился утаивать от супруги, но с которыми ничего не делал, ибо у него «было всё» — счет в банке, квартира в Праге, домик в Рудных горах, устроенные дети, фамильный склеп на Ольшанском кладбище в Праге… Автомобили его мало интересовали. Четвертую «Ауди» водила жена, а сын довольствовался скромной «Фабией»… Разве что, у доктора не было любовницы.
…Иржи Фабиан задумчиво смотрел на нечеткие силуэты голых влюбленных.
— Любезный,- обратился он к смотрителю, мирно дремавшему в кресле, которое было расположено недалеко от этих самых «Любовников, — могу я видеть автора, пана Кратохвила?
На удивление, маэстро был вполне доступен! Стоило выйти из фойе, подняться на четвертый этаж издательства — и вот он, коротенький, толстый, лысый — Мирек Кратохвил собственной персоной!
— Ба-а-а! Ирка! Сколько лет, сколько зим!.. По-моему пятьдесят, а ? Нет? Сорок девять? — широко улыбаясь, затараторил фотограф. — А ты — ничего! Седой, импозантный, доктор наук!.. Что? Ты и есть доктор? Интеллектуал! Ну заходи ко мне в лабораторию — отметим встречу!
— Откуда ты узнал мой адрес? — поинтересовался доктор.
— Подумаешь проблема, — усмехнулся Мирек. — Из телефонной книги взял твой телефон, а дальше дело техники.
Мирек провел Иржи в темную и грязную длинную комнату, с ванной, печатным оборудованием, пластиковым экраном, называвшимся «Visionneuse», каким-то огромным не то софитом, не то…, ну, короче говоря, лампой под колпаком с надписью «Siemens Light», грудами фотографий и глянцевых журналов на столе, стенах и полках, книгами, изданными в «Эхнатоне», и целым рядом предметов, о назначении которых Иржи не имел ни малейшего понятия.
Доктор молча уселся на продавленный диван и протер очки. Хозяин лаборатории скрылся в каком-то углу, но вскоре вынырнул оттуда с бутылкой сливовицы и немытыми бокалами.
— Я не пью, — слабо сопротивлялся «интеллектуал», — здоровье ни к черту.
— Рассказывай, — уверенно парировал Мирек — плохое здоровье от того, что забываешь выпить!.. Ну, за твое здоровье и нашу встречу! И друзья детства выпили: Иржи аккуратно отхлебнул, Мирек — выпил весь бокал залпом.
— А я и не знал, что ты выставки устраиваешь, — морщась от дешевой сливовицы, заметил гость.
— Эта — первая, — ответил Мирек с усмешкой, — я за нее задолжал издательству пару тыщ крон… Ты лучше расскажи, как живешь.
Доктор рассказал.
— Ну что ж, я вижу, ты солидный человек, — усмехнулся Мирек, — при деньгах. — А я всю жизнь в «Эхнатоне», фотографом. При коммунистах получал больше, а сейчас — и так, и этак…
— Ну да, осклабился Иржи, — это у тебя от того режима — «социалистические накопления»? — и он похлопал по объемистому пивному животу фотографа.
Они вспомнили детство, сверстников, поговорили о семейной жизни, женщинах, футболе и хоккее, проблемах с потенцией, выпили. Мирек показал Ирке альбомы своих бездарных унылых фотографий, среди которых было немало фото, изображавших невыразительных дам и даже девиц. Оказалось, что это — подружки фотографа.
«Надо же, — с завистью подумал доктор, — сколько у него баб. Неужели он еще что-то может в постели?»
Хмель забирался в голову, вызывал на откровенность.
— Слушай, — изобразил интерес Иржи, — а как ты это делаешь..? Ну, своих фантомов.
Мирек снова ехидно усмехнулся.
— Ты себя узнал?
Ирка сделал вид, что не понимает:
— В каком смысле?
— А в таком, что ты с девочкой одной в университете у моста Сватоплука Чеха развлекался.
— Не было такого. Это гнусная ложь, — пытаясь шутить, нервно сказал Ирка.
Мирек поморщился:
— Да брось ты. Узнал, иначе не пришел бы сюда.
— А ты что там, в щели что ли торчал? — резко осведомился Иржи.
— Ладно, не сердись,- миролюбиво пробурчал Мирек, — я не подглядывал. Сейчас всё объясню.
II
— Ты в физике и оптике соображаешь? — надменно спросил Кратохвил.
— Несколько меньше Ньютона и Эйнштейна вместе взятых, — продолжал пытаться шутить Иржи.
— Ну значит так, — и фотографа понесло:
— Я 40 лет занимаюсь фотографией…; «диапазоны чувствительности глаза и объектива не совпадают…»; «для расширения оптических возможностей в ультрафиолетовой части спектра…»; «при коммунистах была дрянная аппаратура, и я сам выплавлял линзы из речного песка на Сазаве и шлифовал их»…; «эффект усиливается при вспышках на солнце и в полнолуния, а также при наличии ровных поверхностей: стен, водной глади, зеркал…»; «происходит погружение в прошлое примерно на полвека, и фактор времени, скорее всего определяется резонансной частотой оптических волн…»
Иржи тупо слушал своего собеседника и молчал.
— Ты что, думаешь, я — ку-ку? — неожиданно прервал свою лекцию Мирек и упер указательный палец в лоб.- Пойми, я научился фотографировать прошлое!
Доктор мрачно молчал. Потом вдруг взорвался:
— А какого черта ты делал у меня на кафедре?!!
Мирек ухмыльнулся:
— В восемьдесят … лохматом году, — сказал он, ковыряясь в ухе, — мы — я и наш репортер Вацек э-э-э Шинделарж… он умер два года назад… сердце… на интервью с каким-то вашим… как его, Миланом э-э-э какая-то фамилия нечешская, вроде твоей…
— Баптиста, что ли? — мрачно подсказал Иржи фамилию бывшего декана.
— Во, точно! С Миланом Баптистой… Что у вас там, у всех такие… монашеские фамилии?.. Ну, Вацек с ним мило беседовал, а я незаметно разместил свой прибор, а потом стал фотографировать этого … Батисту. Посидели мы там час, потом еще часок поболтали. У этого …Милана хороший «Chivas Regal» был, 12-летний. Для моих фантомов вообще-то часа три требуется, а тут вечером проявил, смотрю — ты с какой-то девицей, и без всего… то есть при всем!
Мирек гадко, как показалось Ирке, захихикал.
— Откуда ты знаешь, что это я? — мрачно выдавил доктор.
— Так ведь я знал, что ты там работаешь, ты тогда в отпуске что ли был. Фото там твое, кстати, похабно сделанное, висело, — ухмыльнулся Мирек и пошатываясь приблизил свой дурно пахнувший рот к преподавательскому уху. — Слушай, я сделал гениальное открытие! Я ф о т о г р а ф и р у ю п р о ш л о е! Ты можешь это понять?
— А оно и так сфотографировано… начиная с 19-го века, — отшатнувшись и немного подумав, заметил Иржи.
— Всё, да не всё! — вдруг заорал Мирек, — а это ты видел? — фотограф полез в замусоренный стол, открыл ящичек, заваленный конвертами и извлек большую фотографию.- На, смотри!
Иржи снял очки. На фото был некто, напоминавший худощавого мужчину и обнимавший скорее всего какую-то женщину — как всегда, лиловое изображение было размыто.
— Ну, это точно не я, — пожав плечами, произнес Иржи.
— «Не я», «не я», — передразнил Мирек. — Это Геббельс со своей чешской любовницей, как бишь ее?…
— А может, Гитлер, Клемент Готвальд или Вацлав Гавел? — с иронией отозвался Иржи.
Мирек задергался:
— А это?
Из того же ящика было извлечено другое фото: на темно-лиловом фоне слабо угадывалась чья-то жуткая образина, увенчанная, подобием короны.
— Ну, это тень отца Гамлета, — с той же мрачной иронией заметил Иржи.
— А может быть, Вацлав четвертый, или король Отокар, или Ян Люксембургский? — продемонстрировал свою неправдоподобно глубокую осведомленность в истории Мирек.
— Нет, Ян в нашу Богемию не заявлялся и к тому же был слепым…хотя тут не разберешь, есть у этого чучела глаза или нет, — пробормотал Ирка.
— А форма короны тебе ни о чем не говорит? — с напором спросил фотограф. — Я навел справки, — это Иржи из Подебрад!..
— Так ты, значит, проник еще глубже? — недоверчиво спросил доктор.
— Да, один раз, — как-то неохотно и устало ответил Мирек.
Ирка тоже почувствовал усталость.
— Ты можешь усовершенствовать свой… прибор? — после паузы задал вопрос доктор. — А то эта лиловая размазня никуда не годится…кроме как для твоих выставок.
— Могу… и работаю над этим, — гордо воскликнул непризнанный гений.
— Сколько? — после мучительной паузы спросил Иржи.
— Тридцать …пять, — закашлявшись пробормотал Мирек, — тысяч … евро… ну, или долларов. Понимаешь, мне необходимо оборудование… — он стал сыпать терминами. — Это делают только в Японии и отчасти в Германии.
— Значит, ты меня шантажируешь? — снова нахмурился Иржи. — Слушай у тебя есть чем закусить, соломка какая-нибудь?
Иржи взял какую-то гадость, угодливо извлеченную Миреком из обшарпанного шкафа, и с отвращением начал ее жевать.
— Да что ты, Ирка, как ты мог так плохо подумать? — фальшиво запротестовал Мирек, — не бойся, ничего подобного у меня и в мыслях не было.
— А я и не боюсь, — тряхнув седой головой, с вызовом объявил Иржи. — Это же не фотки, а фантомы какие-то. За такие штучки я тебя могу и засудить, я законы немножко знаю.
— У меня другие есть, — тихо сказал Мирек и посмотрел доктору прямо в глаза.
— Что? — не понял Иржи.
— Фото, вот что. Улучшенного качества. Из серии «Любовники».
— Покажи, — угрожающе прорычал доктор права и покраснел.
— Не стоит. Съемка непрофессиональная, много технических подробностей. Слушай, — издевательски произнес Мирек, — что ты в ней нашел: груди нет, ноги толстые… Задок только ничего.
— Замолчи! — заорал Иржи и схватился за сердце. Седая голова его затряслась. — У тебя есть …сердечное?
— На, воды, — презрительно пододвинул стакан Мирек. — Успокойся, я пошутил… Нет у меня качественных фотографий… да если б и были… кому ты нужен?
Доктор лег на диван, сорвал галстук, расстегнул ворот рубашки.
— Э-э-э, ты чего, — испугался Мирек, — сейчас схожу, принесу чего-нибудь.
Минут через пять он явился с таблетками.
— Да, тебе действительно нельзя пить, старичок, — качая лысой головой, протянул фотограф.
— Покажи фотки, — почти прошептал доктор.
— Да нет их у меня, нет, — примирительно и тоже шепотом произнес Мирек. — Практика показала, что эти призраки, фантомы, сохраняются в тение трех-пяти часов с момента их фиксации, а потом, как правило, пропадают без следа. «Любовники» — это всё, что у меня есть на тебя…То есть о тебе! Поверь.
Доктор понемногу стал приходить в себя.
— Вот и встретились… через 50 лет, — печально произнес он.
— Ирка, я ей-богу не виноват…- растеряно пробормотал Мирек, — я думал, тебе будет интересно.
Иржи хотел что-то сказать, но лишь махнул рукой. Они поговорили как ни в чем не бывало на посторонние темы и распрощались. Фотограф Кратохвил был сама любезность, а доктор Фабиан казался высокомерным и держался сухо.
— Еще увидимся, — приветливо улыбнулся Мирек и проворно сунул в карман преподавательского пиджака несколько визиток.
Всю дорогу домой Иржи думал о «Любовниках». Неожиданно он поймал себя на идиотской мысли: он хочет видеть Зденку, говорить с ней, ласкать ее…
«Старый хрен!» — мысленно обругал он себя. Потом пошли мысли о деньгах: «35 тысяч… у меня от жены накоплено ровно столько… Не обеднею… Зачем мне это надо?! А вдруг разбогатею по-настоящему на старости лет… Откуда он знает, сволочь, что она безгрудая?!!»
У доктора снова закололо под лопаткой.
Дома его жена Божена, заметив что с мужем творится что-то неладное, принялась за одно из своих любимых занятий: пичкать родных таблетками. Иржи безропотно выполнял все ее предписания: за полчаса до еды выпить то-то, за четверть часа — то-то, во время еды то-то, после еды — то-то…
III
Прошел месяц. Иржи стал забывать о Миреке, как вдруг как-то вечером жена показала ему последний номер журнала «Свет в образех». Там была напечатана статья «Вперед, в прошлое» о «талантливом фотографе» Мирославе Кратохвиле. Самое ужасное, что на развороте демонстрировались «фантомы», включая «Любовников».
— Вот этот смахивает на тебя,- смеясь показала на «Любовника» Божена, — только он худой, а у тебя брюшко! А что это за плоская девица рядом с тобой, а?
Иржи Фабиан побледнел и закашлялся.
На следующий день он позвонил Миреку.
— Несмотря на публикацию статьи, — бодро поведал Мирек, — никаких интересных предложений не последовало!
Иржи предложил деньги. Друзья встретились в пивной «На розграни», расположенной недалеко от станции метро «Градчанска». Когда-то в этой пивной — третьей ценовой категории — они, два желторотых шестнадцатилетних сопляка, частенько пили пиво и обсуждали турнирное положение «Спарты» и «Славии».
— Деньги принес? — бесцеремонно спросил Мирек, молниеносно выдув пол-кружки «Браника».
— Деньги — в банке, — поморщившись, процедил доктор, — А ты сначала ознакомься вот с этим.
Иржи протянул фотографу проект договора, составленного доктором на работе.
— Неохота смотреть, — усмехнувшись, а затем икнув, заметил Мирек. — Давай подпишу.
— Ну, ладно, тебе виднее, — пожав плечами, сухо проговорил Иржи и протянул Миреку бумаги.
Тот взял их, бегло прочитал, затем поднял глаза на доктора, ухмыльнулся и покачал головой:
— Как был ты жадиной, так и остался, Ирка.
Доктор насупился, но промолчал.
Мирек еще раз быстро пробежал многостраничный текст, потом с непроницаемым лицом попросил у доктора ручку, вновь с усмешкой помотрел на приятеля и размашисто подписал бумаги в необходимых местах.
После этого подписал договор и помрачневший доктор права.
Итак, документ о совместном бизнесе был готов для регистрации и вступления в силу, а это означало, что 30 тысяч долларов — остальное Иржи оставил-таки себе — должны были перейти в распоряжение прилично нахлеставшегося тогда в пивной за Иркин счет Мирека для «расходования на конкретные цели».
Судя по бумагам, Мирек не обманул. Как-то раз он даже показал доктору новые аппараты, которые разместил в загородной халупе (chalupа по-чешски означает летний домик вроде нашей сборно-щитовой дачи — прим. автора) на Сазаве, где летом по выходным и в отпуск совешенствовал свое изобретение и пьянствовал вместе со своим мордастым зятем, служившим в каком-то подозрительном заведении охранником.
Мирек, видимо, развил кипучую деятельность. Он обивал пороги издательств, слал письма, засыпал иллюстрированные журналы предложениями. Через год кое-что стало удаваться. В ряде изданий появились фотографии или схемы, подписанные «М. Кратохвил». На неизвестный Божене счет потекли кое-какие деньги. Правда, их было немного, причем доктор подозревал, что его компаньон влез в еще большие долги. На это указывали некоторые обстоятельства, в частности, эпизод с демонстрацией «аппаратуры» в халупе у Кратохвилов, когда Мирек, выпив пару бутылок пльзеньской «дванацтки» (dvanactka на разговорном чешском языке означает пиво с экстрактивностью начального сусла в 12% — прим. автора), потребовал от Иржи денег на «компьютеризацию процессов съемки», а когда доктор отказал, начал орать, что раз Иржи такой бедный и к тому же идиот, то он, Мирек, разживется «зелеными у тех, у кого в голове есть мозги, а не латинские цитаты».
После такого оскорбления Иржи был готов примириться с утратой большей части своих накоплений. Однако года через два имя «Кратохвил» стало известным. Каким-то непостижимым для Иржи образом Мирек вошел в доверие к специалистам в области этнографии, истории и археологии. «Историю чешского национального костюма» раскупали очень охотно.
Хорошую прессу неожиданно получила иллюстрированная журнальная статья «Аустерлиц: атака и разгром русских кавалергардов», которая впоследствии вышла отдельной брошюрой и на основе которой был сделан телефильм. Статью, видимо, написал какой-то продвинутый студент, а «графическое оформление» и соавторство принадлежало маэстро Кратохвилу. Иржи сразу вспомнил, как Мирек приглашал его приехать в Брно, а оттуда — в Славков, чтобы «поснимать битву трех императоров». Иржи, разумеется, отказался, поскольку его (с его-то сердцем!)совершенно не тянуло мотаться по Праценским высотам. К тому же он подозревал, что Мирек с зятем все равно нарежутся после «съемок» до зеленых чертей.
С него хватило эпизодов их жуткого пьянства на Сазаве, где ему, Иржи, демонстрировали «аппаратуру» и «продукцию» — какие-то полуфото-полукартинки крестьян, солдат и «благородных» господ, старомодно одетых или даже раздетых, ибо «аппарат» Мирека иногда фиксировал этих людей в процессе совершения ими различных физиологических актов. Да и что Иржи мог сказать Божене в оправдание своего вояжа в Моравию?
Нет, разумеется, он отказался, о чем, правда, после публикации иллюстрированной статьи, даже жалел.
Иллюстрации Мирека отчасти напоминали батальные сцены из англо-американских, итало-французских и русских киноэпопей о наполеоновской эпохе. Читателей и специалистов поражала масштабность и неожиданные, как будто случайные ракурсы «съемок», точность исторических деталей и неестественная достоверность боевых столкновений. Их шокировал тупой и отталкивающий (а кое для кого — притягательный) натурализм рукопашных схваток, вид трупов, обезображенных картечью и чугунными ядрами. Поговаривали об «антирусской» трактовке тех боевых картин, которые изображали окружение царской пехоты и гвардейских кавалерийских частей и сдачу в плен корпуса Пшебышевского. Обозреватели и эксперты долго и бесплодно спорили о том, что собой представляют иллюстрации — фото или картинки. Мирек охотно давал интервью, говорил туманно и невразумительно об изобретенной им «художественной технике» и улыбался холодной улыбкой гения.
Конечно, пара въедливых историков, ссылаясь на свидетельства очевидцев и документы, указала на «целый ряд ошибок» в схемах и иллюстрациях. Как будто очевидцы и документы не могли врать!
Но что поражало, пожалуй, больше всего, так это портреты Наполеона, маршалов Даву и Сульта, фельдмаршала Кутузова и генерала Буксгевдена, а также второстепенных русских, австрийских и французских военачальников. В прессе живо обсуждался вопрос о внешности Бонапарта — в иллюстрациях она заметно отличалась от канонического профиля корсиканца и выглядела несколько комичной. Да и остальные исторические лица смотрелись как-то невзрачно, приземленно, буднично. Какой-то писака даже отметил, что это шаржи, а не портреты. Много писалось и о том, почему нет «фото» Александра Первого и его австрийского «коллеги». (Всё дело в том, как объяснял тогда Мирек в телефонном разговоре с Иржи, что фантомы некоторых известных исторических лиц ему так и не удалось «схватить»!)
В средствах массовой информации еще долго и взахлеб судачили об «исторических иллюстрациях и схемах Кратохвила», называя их «талантливыми подделками мистификатора». Затем на всю страну прогремели псевдоисторические серии Мирека: «Призраки чешских замков», «Портрет Яна Гуса», «Военный гений Жижки», «Герои и их маски», а позднее много шуму наделала книга «Интимная жизнь знаменитостей», одним из соавторов которой, разумеется, оказался Мирек. Его дела пошли в гору, и о Кратохвиле заговорила вся Чешская Республика, а за тем и Словакия с Венгрией. Через некоторое время это имя начали склонять на все лады в Германии и Франции.
Мирек стал знаменитым!
Через три года доктор вернул свои «тридцать серебряников», как он мысленно называл переданные взаймы деньги. А через год на тайном банковском счете скопилось уже в полтора раза больше, и это с учетом инфляции!
Контакты Иржи с изобретателем прекратились, ибо срок их договора истек, а к знаменитости было не подступиться. Сама знаменитость более не проявляла желания встречаться со скромным доктором права. Мирек, по слухам, вел переговоры о продаже каких-то патентов и передаче части прав на использование своей аппаратуры одной весьма крупной транснациональной компании.
Вел он себя как типичный плейбой, о нем с удовольствием писала желтая пресса. Впрочем, серьезные издания тоже не обходили его стороной, поскольку бывший фотограф тратил немалые деньги на благотворительность. Новоявленный миллионер бросил семью, завел «настоящих» подружек (не чета тем, какие у него были во времена прозябания), с которыми разъезжал по всему миру, так что Иржи даже не представлял, где тот, собственно, живет. Да это и не волновало почтенного доктора.
Скорее, он испытывал чувство досады. «Ну, надо же было оказаться таким идиотом! — мысленно казнил себя доктор. — Ну, что тебе, дураку с юридическим образованием, стоило включить в договор типовое положение о том, что, мол, «как только проект станет коммерчески успешным, доля пана Иржи Фабиана увеличивается до…А что, тебе, придурку, мешало сделать договор бессрочным? Болван! Деревенский болван!..» И доктор по привычке хватался за сердце, принимался расхаживать по своему кабинету, разводить руками и трясти седой головой.
Впрочем, чувство глубокого разочарования по поводу упущенной выгоды не мешало ему по-прежнему перезваниваться со Зденкой и изредка с ней встречаться.
Она снова, как когда-то, стала сниться ему. Самое смешное, что сны, в которых ему являлась Зденка, были иногда эротическими. Однажды Иржи, после длительных раздумий, предложил ей:
— Здена, поедем со мной на викенд в Венецию.
IV
Зденка прыснула в кулачок:
— Опять вы за старое, доктор.
«Она, наверно, прыскает в кулачок с трехлетнего возраста,» — подумал Иржи.
Раньше на людях Зденка всегда обращалась к нему на «вы» и часто добавляла «доктор». После разрыва такая манера общения с ним стала для нее обычной. Он терпел.
— Старая любовь не забывается, Здена, — вкрадчиво заметил Иржи. — К тому же ей всего 25 лет.
Зденка, полнеющая пятидесятилетняя дама с тщательно закрашенной сединой в густых темных волосах и круглым, начинающим расплываться лицом, улыбнулась. Иржи знал, что такого рода слова ей нравятся.
Разумеется, она отказалась. А как же иначе? Уважающие себя женщины не должны сразу соглашаться! И он приступил к планомерной осаде.
Раз или два в месяц он звонил ей и в середине или в конце разговора как бы мимоходом напоминал, что его предложение насчет Венеции остается в силе. Она отвечала со вздохом — ох, надоел! — что-то неопределенное, и осада продолжалась. Иржи был почти уверен, что крепость падет. В противном случае она отрезала бы, зло и резко: «Исключено!», — такое в их отношениях случалось.
Менее всего Иржи опасался ее рогатого мужа. Если верить Зденке, в молодости Звонимир — так звали законного супруга Зденки — очень настойчиво ухаживал за ней, и она в конце концов вышла за него замуж, поскольку боялась остаться в девках. После рождения второго ребенка, ее муж, как выразилась Зденка, «успокоился» и изменил ей с «одной наглой девахой, которая имела обыкновения ходить без лифчика». (Сама Здена всегда носила деталь этого туалета, чтобы подчеркнуть наличие груди).
Зденка не подала на развод и не стала читать брачные объявления в «Руде право», в которых господа,»материально обеспеченные» и «без вредных привычек», желали познакомиться с миловидными дамами в возрасте до 40 лет «для оформления серьезных отношений», причем «дети не были бы препятствием». Она просто стала изменять мужу. Иржи было неприятно сознавать, что Зденка связалась с ним, чтобы отомстить своему благоверному. Но еще неприятнее было то, что Иржи являлся, как в приступе раскаяния выразилась Зденка, «еще одним» из тех, с кем она изменяла неверному супругу. Сколько любовников насчитывалось четверть века назад у Зденки, Иржи точно не знал, но ненавидел только одного — Александра Берана.
Вот кто мог расстроить планы Иржи Фабиана! Этот субъект был примерно одного со Зденкой возраста, несколько лет проработал в Индонезии, что придавало ему в глазах Зденки известную значительность. Был он, правда, совершенно лыс (но бабам нравятся лысые!), занимался вольной борьбой и умел втираться в доверие. Работал он неподалеку от закопченного здания юридического факультета Карлова университета (недалеко от моста Сватоплука Чеха) в А О «Инвеста».
По признанию Зденки, этот Беран был у нее до него, Иржи. Почему Зденка увлеклась занудным докторишкой и знатоком римского права и на время оставила молодого и перспективного сотрудника Инвесты, Иржи не понимал. Он вообще плохо понимал мотивы ее поведения.
В себе он, однако, еще в детстве открыл одно качество: Иржи инстинктивно находил пути к сердцам женщин, которых боялся. А боялся он почти всех женщин в Чешской Республике! Это тоже было внушено его матушкой. Его отец умер, когда Иржи был еще ребенком. Матушка, женщина властная и суровая, полностью подчинила себе сына и наказывала его даже за извинительные его возрасту и полу шалости. Он панически боялся матери, старался ей угождать и довольно скоро нащупал ее слабые струны. Она любила, когда ей дарили цветы (почему-то белые розы), слушали вместе с ней Дворжака и Яначека, точно выполняли ее мелкие поручения и вели размеренный образ жизни. Матушка изводила Иржи зубрежкой положений кодекса Юстиниана (когда он демонстрировал Зденке свои познания в латыни и цитировал ей римского юриста Гая, а также Цицерона, Сенеку и Требониана, Зденка потрясенно шептала «Гений!»), ибо с 13 лет определилась с профессией сына.
Жену Иржи Фабиану выбрала также его матушка и выбрала, надо сказать, удачно: будучи всю жизнь большим ребенком, он нуждался в жене-матери, которая бы его поила, кормила и опекала. Жена — эта святая женщина — даже завязывала ему галстуки! У него никогда не получались узлы! Правда, после рождения Адама и Эвы, Божена сильно растолстела и, увы, подурнела, а женщины, хоть и пугали доктора, но всё-таки кое-чем и притягивали его.
…Когда завкафедрой Власта Земанова впервые, т. е. почти 30 лет назад, привела Зденку в отдел Иржи и попросила «любить и жаловать» новую сотрудницу, он, боявшийся Власту, которая была замужем за членом президиума ЦК КПЧ, делал всё, чтобы понравиться молодой кареглазой Зденке.
Для этого оказалось достаточным сквозь пальцы смотреть на ее опаздания на работу, регулярно дарить конфеты (летом — мороженое) и помогать ей в учебе, делая за нее задания по латинскому языку и римскому праву. Случилось так, что когда роман Иржи и Зденки достиг апогея, и Беран был отодвинут на второй план, на авансцену неожиданно вышла приснопамятная Власта Земанова.
Однажды она, зеленоглазая энергичная дама, тогда ей было лет тридцать, вызвала Иржи к себе в кабинет и, посмотрев на него в упор, предложила ему поехать вместе с ней в Женеву на очередную конференцию по правопреемству государств в отношении договоров. Он должен был там, дескать, выступить с докладом на одном из симпозиумов, проводимых в рамках конференции. С усмешкой Власта заметила, что один из его сослуживцев отказался.
— Трус, — процедила она и еще раз значительно и пристально уставилась на Иржи своими бесстыдными изумрудными глазами.
Отказываться было нельзя, и он согласился. Вот тогда и пробежала между ним и Зденкой черная кошка. Зденка была протеже Власты.
— Я знаю, чего она добивается, я работала вместе с ней в Союзе молодежи, — сказала как-то Зденка. Сказала глухо и угрожающе.
— Зачем ты согласился? — обиженно спрашивала она.
За пару недель до командировки Иржи стал часто видеть Зденку в компании блиставшего лысиной, приторно улыбавшегося Берана.
— Правда, наша (наша!) Зденка, как вишенка, — как то раз сказал этот фрукт доктору, глядя на Зденку масляными, влюбленными глазами.
Иржи попытался бороться за Зденку, она принимала его ухаживания, но диапазон и масштаб его притязаний постепенно ограничивала. К тому же Беран умело и планомерно оттеснял Иржи от пьедестала кареглазой «богини». Он встречал ее в вестибюле факультета, чтобы проводить домой, приходил на кафедру в рабочее и нерабочее время, даже с утра. А ведь Беран был женат и имел двух дочерей! Иржи его возненавидел, но ему лишь оставалось бессильно сжимать кулаки. Его счастливый соперник был моложе и хитрее. К тому же у Берана была фигура атлета, и при желании он мог бы свернуть доктора в бараний рог. Командировка в Женеву довершила разрыв.
В старомодной женевской гостинице Hotel de la Paix, расположенной на набережной, неподалеку от того места, где шумела Рона, Власта вызвала Иржи к себе в номер, прочитала проект его доклада и процедила:
— Пойдет, хотя слишком много латинских цитат.
Затем она стала невозмутимо раздеваться. Снимая юбку, Власта процедила еще раз:
— Налей мне мартини… и себе что-нибудь из минибара… Да не стой ты, как чурбан, в самом деле!
Он повиновался.
Почему-то на ум ему пришли слова из зачина к «Тысяче и одной ночи»: «Вонзите, да покрепче, а не то я разбужу джинна.»
Он выполнил свои обязанности. Сначала неудачно.
— Не переживай так, — раздраженно сказала Власта. — Соберись, у тебя еще есть вторая попытка. Если будешь плохо работать, — уволю!
Иржи так и не понял, шутила она или говорила серьезно. В четыре часа утра она выставила его из номера, сказав, что ставит ему «неудовлетворительно».
На следующий день, после того, как он выступил на симпозиуме с докладом, Власта заставила Иржи сопровождать ее в поездке по женевским магазинам и достопримечательностям Монтре и Лозанны. Она лихо водила взятый на прокат «Мерседес» и хорошо ориентировалась в незнакомой для Иржи стране. В машине ему страшно хотелось спать, но он крепился и время от времени ласкал колени Власты, что воспринималось его партнершей-начальницей вполне благосклонно. Вечером они вернулись в отель, и повторилось вчерашнее с той лишь разницей, что «работал» он как автомат, а оценка его трудов выросла до «не так плохо, как вчера».
В шесть утра следующего дня его, не проспавшего и двух часов, разбудил нервный голос Власты:
— Зайди, скорее.
Иржи готов был убить ее. К тому же он боялся, что не сможет выполнить свои «обязанности» — силы его были на пределе, болело в области сердца и ниже.
Власта взволнованно ходила в халатике по комнате. Он попытался обнять ее, но она резко оттолкнула доктора.
— Умерла моя бабушка, — наконец раздраженно сказала Власта и закурила. — Я лечу домой, ты остаешься за меня в делегации.
«Господи, какое счастье, что у нее была бабушка и что она так своевременно умерла!»
Иржи в душе ликовал, но, изобразив скорбь, выдавил из себя что-то о своих искренних соболезнованиях.
После женевских ночей Власта оставила Иржи в покое и никогда больше не давала понять, что желает продолжения отношений. Ни кар, ни поощрений не последовало. Зато Зденка отвернулась от него. Он потребовал объяснений, Зденка недоуменно пожимала плечами: «между нами н и ч е г о не было! Мы н и к т о друг для друга.» Тут он с дуру назвал ее Боженой (доктор начал путать имена жены и любовницы), и Зденка устроила ему сцену с криком и заламыванием рук:»Ну да, мы же в с е т а к похожи!..»
И тогда ему показалось, что он не может без нее жить.
Он заморочил голову Либушке, странноватой одинокой факультетской аспирантке, только чтобы досадить Зденке. Иногда ему казалось, что Зденка ревнует, а иногда, что ненавидит Иржи. А он перестал здороваться со Зденкой и ее плешивым хахалем Бераном. Именно тогда он обратился к услугам жриц любви. Именно тогда его жена, которую он однажды назвал Зденкой, — эта святая женщина! — стала грустной и тихой, а матушка спросила:
— Ты что, — влюбился, сынок?
IV
Конец этому безобразию вновь и как всегда неожиданно (словно Deus ex machina!) положила Власта Земанова.
Она переместила Зденку на другую должность в какой-то фонд поддержки юристов, откуда та через полгода вынуждена была уволиться. Иржи тут же перестал общаться с бедной Либушей. Потом, после бархатной революции, уволилась уже сама Власта.
«Lassata viris necdum satiata recessit» (Ушла, утомленная мужами, но всё еще неудовлетворенная — прим. авт.), — позволил себе как-то раз Иржи по-латински пошутить в кругу коллег насчет любвеобильности Власты. Коллеги дружно загоготали.
На кафедру пришли новые люди, но Иржи Фабиан удержался, он никому не мешал и преспокойно читал свои лекции…
Теперь же, несмотря на возраст, подобие прежней страсти всколыхнулось в нем. Фантомы Мирека, напомнили ему о былом, а тайные деньги не давали покоя — так хотелось потратить их на милую его сердцу кареглазую Зденку!
И он продолжал осаду.
Однажды промозглым вечером, в конце зимы, доктор вышел из темного здания факультета и побрел по слякотному тротуару домой.
— Покупайте «Вечернюю Прагу»! «Прагу» покупай скорее, чтобы выиграть в лотерее! — хрипло кричал на углу возле трамвайной остановки простуженный разносчик газет. В «Вечерней Праге» регулярно публиковались результаты розыгрышей «Сазка-спортка» (чешское спорт-лото — прим. авт.).
— Смерть Мирослава Кратохвила! — надрывался уличный продавец газет.
Иржи вздрогнул. У него закололо под лопаткой. Он рванулся к простуженному продавцу и купил свежий, приятно пахнувший типографской краской, номер «Вечерней Праги».
«Сегодня, около восьми часов утра по местному времени в своем доме на Дэйтона-бич, штат Флорида, обнаружен мертвым чешский миллионер Мирослав Кратохвил», — прочитал доктор и ахнул. Он вспомнил ладную фигурку 12-летнего Мирека.
— Ты с ипподрома, Мирек?
— С ипподрома, с ипподрома.
— Как сыграл, удачно?
— При своих…
Это «при своих» солидно и мрачно прозвучало как будто где-то совсем рядом. Доктор даже оглянулся. Смерть Мирека потрясла его. Иржи на время оставил свои осадные работы. Он читал, слушал и смотрел всё, что писалось и передавалось по радио и телевидению о Миреке.
Выяснилось, что умер тот скоропостижно и чуть ли не таинственно. Смерть наступила, якобы, от сердечной недостаточности. Семью он бросил года два назад, сразу уехал за границу, накупил себе кучу особняков в разных странах, но постоянно нигде не жил. Иногда казалось, что он заметал следы. Вот и в своем доме на Дэйтона-бич он прожил, приехав из Англии, всего три дня и собрался, судя по заказанным авиабилетам, в Монтевидео. Наркотиками Мирек не баловался, а вот пил в последний год, по слухам, уж совсем неумеренно; утверждали, между прочим, что «гений» менял своих «настоящих» подружек «как перчатки». Иржи, кстати, всегда с завистью думал о «вирильности Мирека» («в его возрасте столько пить и сохранять способность пользовать баб!»).
Оказывается, Мирек всё время был в долгах как в шелках! Его «изобретение» приносило ему немалые деньги, однако писали, что он так и не добился приемлемого качества. Он тратил огромные суммы на приобретение новой аппаратуры, добивался некоторого прогресса, рассчитывался с кредиторами и делал новые долги. Иржи был не первым и не последним, а скорее тысячным из тех, кто ссужал его деньгами. С кем Мирек только не связывался из-за денег! Даже с преступным миром!
Самое интересное, что его считали не столько изобретателем, сколько всё-таки художником-мистификатором. На родине же его почему-то прозвали «чешским Дали». Полагали, что он занимался фотомонтажем, находил и использовал для своих съемок двойников известных людей или создавал мир, где его фантазии причудливо переплетались с известными событиями.
Чуть ли не половина населения Чешской Республики была, оказывается, знакома с Миреком. Интервью давали все, кому не лень. Молчали только брошенная жена, зять и дочь Мирека. Через две недели республика была взбудоражена новым известием: все трое погибли в автомобильной катастрофе, выжила только единственная внучка Мирека, получившая, однако, серьезнейшую травму черепа. Машина зятя упала с крутого склона в реку Сазаву.
— Этак они и до меня доберутся, — бормотал доктор, читая газеты и просматривая новости по интернету.
И «они» действительно добрались!
Сначала, правда, в обличии корреспондентки молодежного издания «Млада фронта». Это была тощая длинноногая девица, которая раскопала не только то, что Мирослав и Иржи в детстве дружили, но и то, что студенты юридического факультета называли Фабиана «доктор Кунк». Девица, правда, забыла или не поняла происхождения этой клички, и Иржи с удовольствием ей напомнил, что связана она с именем одного из многочисленных древних римлян — Фабия Кунктатора — человека неплохого, но уж очень осторожного и медлительного.(«Хорошо еще, что не обозвали облезлым котом!» — шутил про себя Иржи).
Кличка кличкой, но главного девица не раскопала: судя по всему, ей ничего не было известно о «недетских» контактах Мирека и Иржи. Доктор осмелел и с воодушевлением разыграл роль старого маразматика, помнящего времена далекой юности, вроде приключений двух мальчишек в пражском лесопарке Дивока Шарка, где они играли то в разбойников, то в гуситов, и начисто забывающего события недельной давности.
— Его изобретение? Какое изобретение?… А разве Мирек стал фотографом?.. Хотите кофе?.. «Мартини»..? Впрочем, у меня нет «мартини», совсем забыл, вы уж извините… Да, он скончался…И его семья… Это ужасно…Кстати, вам известно о происхождении патрицианского рода Фабиев?.. О-о-о, это очень интересно! Согласно семейным легендам, Геракл, возвращаясь после своего десятого подвига домой через Италию, повстречал там то ли нимфу, то ли дочь Эвандра… Вы знаете, кто такой Эвандр?.. Ну неважно… Так, значит, встреча состоялась в лесу, где было много ямок с капканами на диких свиней. По латыни эти ямы называются foviae. В одной из таких ямок Геракл и сочетался, так сказать, любовью, хе-хе, то ли с нимфой, то ли с Эвандровой дочкой. От этой связи и произошли Фовии, которые с течением времени стали именоваться Фабиями…
В общем девица ушла ни с чем и даже раньше, чем предполагал Иржи.
Страсти улеглись, и Фабиан возобновил осадные работы. Зденка ломалась. Однажды она невинным тоном передала ему привет от Александра Берана. Иржи передернуло, у него закололо в боку, он закашлялся, а потом хриплым голосом попросил Зденку никогда больше не упоминать об этом типе. Она прыснула в кулачок и сказала «ладно».
В прессе тем временем продолжали публиковаться разного рода домыслы и небылицы о Миреке, его «приборе», образе жизни, обстоятельствах смерти и гибели его близких. Высказывались самые фантастические предположения, вплоть до того, что он был инопланетянином. Пару раз упоминалась и его, Иржи, фамилия, но только, как друга детства.
Летом, когда СМИ и Иржи окончательно успокоились, доктору, отдыхавшему в своем загородном домике в Рудных горах, позвонили.
— Ян Новак, служба национальной безопасности, — отрекомендовался некто приятным баритоном. — Я хотел бы побеседовать с вами, доктор Фабиан.
У Иржи сжалось сердце и задрожали колени. На следующий день, около 11 утра к домику доктора права подкатила «Октавия-Суперб» цвета металлик, и средних лет и роста обаятельный и элегантный брюнет с тонкими чертами лица — это и был Ян Новак — учтиво поздоровался с Иржи.
Едва они уселись в беседке, как Новак решительно взял быка за рога и, затянувшись с разрешения доктора сигаретой, — «Данхилл», машинально констатировал Иржи, — поведал, что спецслужбу интересует Мирек Кратохвил.
— Что именно вас интересует, — осипшим голосом поинтересовался Иржи.
— Ну, — мягко улыбнулся Новак, — детские годы Кратохвила нас мало занимают. А вот его жизнь в так сказать зрелом возрасте…
— Вы знаете, мы не общались почти 50 лет, — медленно начал Иржи. — Мирек как-то неожиданно позвонил, сказал, что хотел бы встретиться… а то, помрем не повидавшись,… так он, кажется, сказал, — вдохновенно соврал доктор.
— Когда вам звонил Мирек, — внешне спокойно уточнил Новак, — помните день?
Иржи действительно не помнил дату посещения выставки. Он назвал месяц и год.
— Так вы встретились?
— Да у него в лаборатории, в «Эхнатоне». Выпили, вспомнили молодость…Потом он показал мне свои фотографические работы…
— Так, интересно, — Новак даже придвинулся к столику, чтобы лучше слышать. Его, видимо, раздражал клекот индюшек за стеной соседнего дома.
-…из серии этих… фантомасов…
— Фантомов, — поправил Новак.
— Да, фантомов…- доктор выжидательно замолчал.
— Продолжайте, доктор Фабиан, это очень интересно, — заерзал на стуле Новак.
— Честно сказать, эти его фантомасы…
— Фантомы!
— Ах да, фантомы, не произвели на меня впечатления, — мямлил Иржи. — Но Мирек сказал, что сделал какое-то открытие, что фантомасы… — это люди из прошлого… Я подумал, он свихнулся… Мирек показал мне Гебельса, потом какого-то короля…
— Вы ему поверили? — тихо спросил Новак.
— Сначала — нет. Но Мирек всё доставал и доставал фотографии, рассказывал о своем изобретении…
— Вы поняли суть изобретения?
— Нет, — честно признался Иржи и, растерянно улыбнувшись, замолчал.
— Так, — протянул Новак и вопросительно уставился на Иржи. — И что потом?
— Тогда на этом всё кончилось… Но… через месяц-полтора он снова позвонил и попросил взаймы.
— Сколько?
— Тысяч десять…крон, — обреченно врал профессор.
— Вы дали?
— Дал.
— И…
— Потом он звонил довольно часто и всякий раз просил взаймы, говорил, что совершенствует…свой метод…или аппарат.
— Он возвращал долги? — осведомился Новак.
— Да, но тут же снова просил о ссуде.
— Скажите, пан доктор, — теперь Новак откинулся с задумчивым видом в кресле, — почему вы давали ему деньги?
Иржи напрягся, в районе сердца дала себя знать тупая боль.
— Я … его жалел. Он казался мне чудаковатым толстяком… полоумным… Пил много… А в детстве, это был такой живой мальчик…мы дружили…А потом…я думал, чем черт не шутит… а вдруг я разбогатею на старости лет, — застенчиво улыбнулся Иржи.
— Каким же образом? — как можно мягче спросил Новак.
— Я…э-э-э до некоторой степени юрист, а он сам предложил мне составить договор, чтобы я в случае чего мог истребовать свои отданные в долг деньги…Ну я и оговорил, что с дохода он будет отстегивать мне 30 процентов…
Новак поскучнел.
— Скольку вы ему дали?
— Тысяч тридцать…долларов.
— Он вернул?
— Да, но не сразу.
— А проценты капали?
— Ага, капали.
— И теперь — капают?
— Нет, срок договора истек, и мы тогда снова перестали общаться. Мирек разбогател, уехал из страны, стал важной птицей. Обо мне, наверно, забыл и думать…
Новак продолжал скучнеть. Он поинтересовался насчет прибора, приобретенного Миреком на деньги Иржи, расспросил, где находился прибор, как он выглядел, кто поставил аппаратуру, каково было качество продукции. Затем вытащил из внутреннего кармана пиджака дюжину фотографий, включая фото установки, оплаченной «серебряниками» Фабиана.
У Иржи кольнуло в сердце. Он увидел знакомые лиловые фотографии. Были и неизвестные ему изображения, скорее напоминавшие рисованные картины. Он честно показал на те фото, которые видел раньше, в том числе и на себя со Зденкой.
— Кто это? — спросил Новак, указывая на отмеченных профессором персонажей.
— Это «доктор Геббельс» с любовницей, это «король», а это, — Иржи ткнул пальцем на себя и Здену, — какие-то люди… у Мирека много людей было …безымянных…
Новак понимающе кивнул, как бы соглашаясь с Иржи. У доктора отлегло от сердца. Он стал словоохотливее, предложил выпить, пытался шутить.
«Ни черта они не раскопали и ни о чем не догадываются»,- промелькнула в голове торжествующая мысль.
Беседа продолжалась еще довольно долго, Новака интересовал ряд несущественных, по мнению доктора, деталей, но Иржи уже не боялся собеседника и в заключение даже рассказал ему анекдот. Новак забрал у доктора копию старого контракта. На том и расстались. Доктор ликовал.
— Ай да я, ай да старая песочница! — бормотал он, сидя в своем кабинете и вспоминая детали бесед с корреспонденткой и господином из спецслужбы.- Нет у них ничего на меня! Впрочем, кому я нужен, кроме моей Боженки, — этой святой женщины!
Кстати, Зденка всегда презрительно хмыкала, когда он называл супругу «святой»…
V
Итак, вялотекущая осада возобновилась с новой силой и, наконец, осажденная сторона проявила готовность к сдаче на приемлемых условиях. Зденка ни с того, ни с сего поинтересовалась, почему это он выбрал Венецию и что они там будут делать. Потом она завела речь о возможных датах вояжа и через пару месяцев, прошедших со времени визита Яна Новака, дала свое предварительное согласие.
Ура! Зденка согласилась! Это казалось невероятным! Правда, Зденка взяла с него обязательство «не приставать», и Иржи великодушно обещал, попросив при этом, чтобы и Зденка воздержалась в Венеции от приставаний к нему, сердечнику. Зденка в ответ на это сначала прыснула в кулачок, а потом в голос рассмеялась.
Заветный день упоительного путешествия приближался. «Святая женщина» на полмесяца улетела в Шанхай осваивать перспективный рынок, а как уладила дела со своим мужем и Бераном Зденка, доктора не интересовало.
За пару дней до отъезда Иржи сидел в своей пражской квартире и мысленно представлял, как они со Зденкой плывут в вапоретто по Гран Канале. Он уже давно спланировал свои венецианские маршруты и нетерпеливо ждал звонка из туристической компании, которая должна была дать добро на последнее изменение графика, внесенное Зденкой.
И телефон зазвонил!
— Иржи Фабиан слушает, алло, — весело сказал он.
Незнакомый мужской голос как-то по-особому холодно и противно произнес:
— Слушай, Фабиан, у нас есть на тебя кой-какой компромат.
У доктора упало сердце, он выругался и с ненавистью спросил:
— Кто говорит?
— Не важно, — грубил незнакомец. — Тебе привет от Мирека Кратохвила, царствие ему небесное.
— Сволочи, сволочи,- бессвязно прошептал Иржи.
— Слушай,- повелительно заговорил грубиян. — Миреку срочно требовались бабки и он продал нам фотографии и диск. Ты там здорово развлекаешься с одной молодухой. Нехорошо, Фабиан.
— И с твоей стороны нехорошо, — в тон собеседнику злобно и тоскливо отозвался Иржи.
— Короче, — прорычал голос. — Гони пол-лимона, ну… 500 тысяч евро и мы от тебя отстанем.
— У меня столько нет.
— Продай чего-нибудь.
— И не подумаю, — заорал доктор права. Он покраснел, руки его затряслись, а глаза налились кровью.
— Полегче, — угрожающе произнес незнакомец.
— Не хочешь — не надо. Завтра твоя жена и твои дети получат эту порнуху.
— А мне плевать, я позвоню в полицию! Это фотомонтаж!.. И не такая я птица, чтобы мои развлечения кого-то интересовали!
— Слушай ты, доктор хренов, завтра эту порнуху получит Зденка Немечкова, ее муж и дети! Доктор засопел. Ныло в области сердца.
— Где…материал, — наконец спросил он.
— В твоем почтовом ящике, козел, — рявкнуло в трубке.
Разговор прервался. Иржи медленно встал и словно загипнотизированный побрел к двери. Ноги были ватными, голова пустой, руки продолжались трястись. Открыв почтовый ящик, он увидел плотный желтый конверт. Боль в груди усилилась. Дома он вскрыл конверт. На скатерть упали два десятка цветных фотографий. Изображение было четким, краски великолепными.
— Божественная фигура, — пробормотал Иржи, глядя на обнаженную 27-летнюю Зденку, — Даная Рембрандта. До чего же хороша… была…
Он вытащил компакт-диск, вставил его в магнитофон, включил телевизор и вновь превратился в зрителя того самого эротического фильма, который смотрел четверть века назад. Его даже не удивило, что фильм был искусно смонтирован, а работа оператора, снимавшего, казалось, с нескольких точек, выглядела вполне профессиональной. Он вспоминал, узнавал, переживал, плакал, а в финале просто разрыдался. Всхлипывания были отрывистыми и напоминали лай.
Фильм кончился.
— Да, всё так и было, — прошептал доктор.
Иржи встал, выключил аппаратуру, сложил фото и диск в конверт, повернулся и пошел в каминный зал. Он бросил в камин конверт и долго разжигал огонь… Когда содержимое конверта сгорело, он осторожно вытащил то, что осталось от компакт-диска и, немного подождав, стал растирать спекшуюся грязную массу в ладонях. Со стороны казалось, что он потирает руки. Зазвонил телефон. Иржи вздрогнул и грязной рукой медленно и брезгливо взял трубку.
— Что скажешь? — угрюмо спросил всё тот же противный голос.
Доктор молчал.
— Ну, чего молчишь, козел? — не унимался грубиян.
Иржи криво усмехнулся и аккуратно положил трубку. Он отошел от стола. Телефон зазвонил вновь. Иржи резко обернулся, взмахнул руками и, ловя ртом воздух как подкошенный рухнул на пол…
…Ему показалось, что они со Зденкой в Венеции — на площади Святого Марка.
— Если ты, Зденечка, не видишь, как красива эта площадь, значит у тебя нет сердца!- перефразирует он, демонстрируя Зденке свою начитанность, слова Бонапарта.
— Это просто чудо какое-то, Ирка, — откликается Зденка, стройная, молодая, ласковая.
Они садятся в гондолу и начинают целоваться.
— Обожаю, обожаю тебя, Ирка! Ты такой забавный и добрый!..
Вверху, над ними, из лиловых сумерек выплывает странный горбатый мостик, соединяющий два здания, расположенные друг против друга на берегах узкого, мутно-зеленого канала. Окна обшарпанных зданий зарешечены, металл решеток позеленел и проржавел.
— Этот мост, Зденка, называется «мостом вздохов», — продлолжает демонстрировать свои знания Иржи и нежно целует ее в шею — там, где пульсирует жилка.
— По-итальянски — «понте деи соспири».
— Как, как — «деи соспири»? — спрашивает Зденка и прыскает в кулачок.
Неожиданно перед ними развертывается огромное лиловое полотнище: он и она, нагие, улыбаясь разглядывают друг друга. За спиной Иржи слышится знакомый голос:
— Ты тоже остался при своих, Ирка? — кажется, это говорит гондольер. Иржи оборачивается. Нет, это не гондольер, а Мирек, веселый, черноволосый, и на вид ему не больше 15 лет. Лиловые сумерки сгущаются, и он теряет Мирека и Зденку из виду.
— Зденка, Зденечка, где ты, любовь моя?.. Отзовись!..