Другая боль

Шугра была еще крепкая и полнокровная волчица. Поэтому рождение у нее, на сей раз, единственного детеныша огорчало. Это могло означать только одно — последний. Двое ее волчат прошлого помета давно покинули семью и ушли за пять лун вверх по реке. Туда, где и лес гуще, и дичи больше, а крутые склоны — серьезная преграда для охотников.
Нежно облизывая и подталкивая своего ползунка к соскам, Шугра всякий раз тревожно обнюхивала подстилку вокруг себя, а после подолгу с изумлением разглядывала единственное чадо, \»усасывающее\» до донышка то, что предназначалось, по меньшей мере, двоим. Отец — волк по два раза на дню приносил в логово некрупную дичь для Шугры, а потому молока для малыша было предостаточно. Кормясь за двоих и один получая всю материнскую заботу и ласку, волчонок Каюм подрастал очень быстро. Вскоре Шугра и сама стала выходить из пещерки поохотиться, но старалась далеко не уходить, чтобы не оставлять детеныша надолго одного. Каюм был непоседливым и игривым, как и все малыши. Мало ли чего придет ему на ум. А вдруг он заползет или забредет, куда не следует, скатится с валуна и покалечится? Отец-волк большого внимания малышу не уделял. Не его это забота. Он — добытчик. Его дело — охота. Игре с детенышем он предпочитал отдых чуть поодаль от норы, в углублении под стволом поваленной пихты.
К осени Каюм подрос и окреп настолько, что мог безнаказанно укусить слишком уж заспавшегося родителя, чтоб напомнить ему о проголодавшемся сынке: мать где-то запропастилась, а я есть хочу! Он понимал, что мать \»запропастилась\», скорее всего, на неудачной охоте, но допустить возможность уснуть голодным не хотел. Что, если Шугра ничего не добудет? вот пусть и папаша побегает. Оба принесут — еще лучше!
Осень в тот год пришла ранняя и холодная, а за ней и зима раньше срока. Так вот как, дав Шугре одного детеныша, природа предупреждала ее, что трудные времена грядут! Каюму зима совсем не понравилась. Когда мать рядом — голодно. Когда на охоте — холодно. Да и охота становилась все скуднее. Иногда даже приходилось довольствоваться парой зазевавшихся мышей, не успевших уйти в нору под снегом.
Беда пришла, как всегда, неожиданно. Пришла она в образе шатуна, однажды возникшего перед логовом и заревевшего, почуяв добычу. Мигом проснувшиеся волки, выскочив из норы и разойдясь на прыжок друг от друга, приняли позу \»бой\». Расставив лапы, пригнув головы со вздыбленными холками, оскалившись и сверкая желто-зелеными зрачками, они зарычали, готовые к схватке. А шатун, почуяв в норе иное существо и сообразив, почему волки не убегают, попытался приблизиться к входу. Волкам ничего не оставалось, как самим броситься на шатуна первыми. Но медведь был хоть и немолодой, однако еще довольно ловкий и сильный. Получив решительный отпор, он не на шутку разозлился и, набросившись на волка-отца, отшвырнул его от логова. На том не остановился и решил помять волка. В мозгу у волка сработал сигнал, тот, что люди называют инстинктом.
— Защищайся и спасайся! — Пронеслось в голове у самца, едва вскочившего на ноги, но успевшего увернуться от следующего удара и броситься наутек.
— Защищай и спасай! — промелькнуло в голове у волчицы-матери, нырнувшей в нору и прижавшей волчонка к дальней стене. К счастью, вход в логово был неширок, да к тому же защищен скальной породой, и медведь каждый раз с ревом одергивал укушенную волчицей лапу. А когда попытался протиснуть в нору голову, едва не лишился глаза. Наконец, поняв бессмысленность своих усилий, он отступил. Обойдя нору со всех сторон и не найдя изъяна в куске скалы, служившей ей стенами и потолком, медведь ушел, ревя от голода и боли. Вероятно, он сожалел, что не погнался за сбежавшим волком-отцом. Ведь тот был уже изрядно помят и мог бы стать его добычей.
Более суток не выходила Шугра из норы, так и не уснув. Она настороженно прислушивалась ко всем слабым звукам, доносившимся изредка снаружи. Время от времени приходилось легонько отталкивать Каюма, покусывающего ее за лапы. Таким образом, волчонок давал матери знать, что голоден. Но, порядком перепуганный, он и сам остерегался подползать близко к выходу. Да и мать была настороже. А уж как хотелось есть! Отец-то куда подевался? С концами что ли сбежал? Да-а, шансов оставаться голодным прибавилось…
Когда Шугра убедилась, что шатун покинул их территорию, она понемногу возобновила охоту. Став единственной добытчицей, Шугра вынуждена была чаще покидать нору, а подросшее чадо уже не довольствовалось сонными мышами и зазевавшимися белками. Но что делать бедной Шугре? Отправиться вместе с сыном вверх по реке за пять лун, где больше дичи? Ведь не выдержит Каюм этой дороги. Прежде надо было думать, до заморозков. Да и шатун гуляет. Где схорониться, если повстречаешь? Сама-то Шугра выдюжила бы этот путь. Но за Каюма тревожно было.
Уставшая, так и не догнавшая беляка, Шугра притулилась к накрытому снегом пню и, тяжело дыша, прилегла. В этот миг забытый охотниками капкан сомкнул под снегом ржавую челюсть, вцепившись в бок волчицы. Шугра взвыла и, высоко подпрыгнув, увернулась, оставив в \»пасти\» не захлопнувшегося до конца капкана изрядный кусок покрытого шкурой мяса. Рана оказалась глубокой и кровоточащей. Шугра была опытной волчицей. Она понимала, что кровавый след может привести к логову нежеланных гостей, а потому, превозмогая адскую боль, охлаждая рану снегом, стала делать большие петли до тех пор, пока кровь не перестала покрывать снег алыми пятнами.
Шугра добралась до норы, едва держась на ногах. Улеглась, запрокинув голову, с жалостью и тоской глядя на поскуливающего голодного Каюма. Обнюхав мать, волчонок стал слизывать прилипшую к шерсти заледеневшую кровь на материнском боку. Шугра была так обессилена, что даже не смогла лизнуть сына в благодарность за заботу. Каюм лизал рану. Ей стало больно. А он все лизал и лизал. Тут-то ее и осенило: а ведь так малышу удастся унять голод! Вот и ладно! К утру она оправиться, добудет какую-нибудь мышку — птичку. Все обойдется.
Но не обошлось… Шугра так и не смогла подняться. Видно, уводя след, она потеряла слишком много крови. Усиливающаяся тревога и голод отнимали последние силы. Малыш голоден, а она не может его накормить и успокоить! Попыталась встать, но ноги не держали. Подползла к выходу. Острый камень в проходе норы задел рану. Шугра застонала от боли. Из раны снова засочилась кровь. Подскочивший Каюм стал ее слизывать. Шугра не противилась, хотя ей было очень больно. Это был выход. На время. На следующий день голод заставил-таки Каюма вылезти из норы. В поисках хоть какой-нибудь пищи он провел несколько часов, но так ничем и не поживился. Нерадивый он был ученик, плохо усвоил уроки охоты, которые давала ему мать. Больно уж холила и баловала Шугра свое единственное дитя.
Прошло еще несколько дней. Шугра, вконец обессиленная и отощавшая лежала в глубине норы. Она не думала о себе. Она думала о сыне. Что будет с сыном, когда она погибнет? Он умрет с голоду! Нет, этого нельзя допустить! Какая же она после этого мать? А Каюм, возвращаясь в нору \»с пустыми лапами\», злой и голодный, временами пытался поднять мать, как прежде, покусывая ее за лапы. Но однажды, поняв, что уже не сможет ее поднять, так сильно укусил, что у Шугры потемнело в глазах.
— Прости, сынок! Но я уже не смогу… — С грустью говорил затуманенный взгляд волчицы. Шугра прикрыла глаза и подумала, что уснула. Ей приснились собственные глаза. Из них текли слезы. Как у людей. Но, капая, эти слезы превращались в кровь. После Шугре снова снились свои глаза. Они были как раны, из которых продолжали течь кровавые слезы.
Шугра с трудом разомкнула веки, почувствовав тяжесть на левом плече. Перед ней, положив правую лапу на ее предплечье, стоял…ВОЛК! Он смотрел на Шугру пустыми холодными глазами.
— А ты вырос! — Заметила Шугра. — Ну-ну, смелее, сынок. Так будет лучше. Я все равно уже не поднимусь, а тебе хватит на какое-то время. Смелее…
Было ли ей больно, когда крепкие зубы Каюма, душа впились в горло Шугры? Наверно, да… Но это была другая боль…